Раковый корпус - Солженицын Александр Исаевич - Страница 37

• Предыдущая
• 37/145
• Следующая

– Ну вот это… быть недовольными… Чего-то там ожидать…

– Ах, в самом деле! Ну да, в самом деле! – покорно рассмеялся Олег. – Мне это в голову не приходило. Вы опять сошлись с моим следователем, Зоенька. Он говорил то же самое. Креслице вот хорошее! На койке так не посидишь.

Олег опять устроился со всем удобством и, покуривая, смотрел, прищурившись, в большое окно с цельным стеклом.

Хотя шло к вечеру, но пасмурный ровный денёк не темнел, а светлел. Всё растягивался и редел облачный слой на западе, куда и выходила как раз эта комната углом.

Вот только теперь Зоя по-серьёзному взялась вышивать – и с удовольствием делала стежки. И они молчали. Олег не хвалил её за вышивание, как прошлый раз.

– И что ж… ваша девушка? Тоже была там? – спросила Зоя, не поднимая головы от работы.

– Д-да… – сказал Олег, не сразу пройдя это «д», нето думая о другом.

– А где ж она теперь?

– Теперь? На Енисее.

– Так вы просто не можете с ней соединиться?

– И не пытаюсь, – безучастно говорил он.

Зоя смотрела на него, а он в окно. Но почему ж он тогда не женится здесь, у себя?

– А что, это очень трудно – соединиться? – придумала она спросить.

– Для нерегистрированных – почти невозможно, – рассеянно сказал он. – Но дело в том, что – незачем.

– А у вас карточки её нет с собой?

– Карточки? – удивился он. – Заключённым карточек иметь не положено. Рвут.

– Ну а какая она была из себя?

Олег улыбнулся, прижмурился:

– Спускались волосы до плеч, а на концах – р-раз, и заворачивались кверху. В глазах, вот как в ваших всегда насмешечка, а у неё всегда – немножко грусть. Неужели уж человек так предчувствует свою судьбу, а?

– Вы в лагере вместе были?

– Не-ет.

– Так когда же вы с ней расстались?

– За пять минут до моего ареста… Ну, то есть май ведь был, мы долго у неё сидели в садике. Уже во втором часу ночи я с ней простился и вышел – и через квартал меня взяли. Прямо, машина на углу стояла.

– А её?!

– Через ночь.

– И больше никогда не виделись?

– Ещё один раз виделись. На очной ставке. Я уже острижен был. Ждали, что мы будем давать друг на друга показания. Мы – не дали.

Он вертел окурок, не зная, куда его деть.

– Да вон туда, – показала она на сверкающую чистую пепельницу председательского места.

А облачка на западе всё растягивало, и уже нежно-жёлтое солнышко почти распеленилось. И даже закоренело-упрямое лицо Олега смягчилось в нём.

– Но почему же вы теперь-то?!.. – сочувствовала Зоя.

– Зоя! – сказал Олег твёрдо, но остановился подумать. – Вы сколько-нибудь представляете – что ждёт в лагере девушку, если она хороша собой? Если её где-нибудь по дороге в воронке не изнасилуют блатные, – впрочем, они всегда успеют это сделать и в лагере, – в первый же вечер лагерные дармоеды, какие-нибудь кобели нарядчики, пайкодатчики подстроят так, что её поведут голую в баню мимо них. И тут же она будет назначена – кому. И уже со следующего утра ей будет предложено: жить с таким-то и иметь работу в чистом тёплом месте. Ну а если откажется – её постараются так загнать и припечь, чтоб она сама приползла проситься. – Он закрыл глаза. – Она осталась в живых, благополучно кончила срок. Я её не виню, я понимаю. Но и… всё. И она понимает.

Молчали. Солнце проступило в полную ясность, и весь мир сразу повеселел и осветился. Чёрными и ясными проступили деревья сквера, а здесь, в комнате, вспыхнула голубая скатерть и зазолотились волосы Зои.

– …Одна из наших девушек кончила с собой… Ещё одна жива… Трёх ребят уже нет… Про двоих не знаю…

Он свесился с кресла на бок, покачался и прочёл:

И сидел так, вывернутый, глядя в пол. В какую только сторону не торчали и не закручивались волосы у него на темени! их надо было два раза в день мочить и приглаживать, мочить и приглаживать.

Он молчал, но всё, что Зоя хотела слышать, – она уже слышала. Он был прикован к своей ссылке – но не за убийство; он не был женат – но не из-за пороков; через столько лет он нежно говорил о своей бывшей невесте – и, видимо, был способен к настоящему чувству.

Он молчал, и она молчала, поглядывая то на вышиванье, то на него. Ничего в нём не было хоть сколько-нибудь красивого, но и безобразного сейчас она не находила. К шраму можно привыкнуть. Как говорит бабушка: «Тебе не красивого надо, тебе хорошего надо». Устойчивость и силу после всего перенесенного – вот это Зоя ясно ощущала в нём, силу проверенную, которую она не встречала в своих мальчишках.

Она делала стежки и почувствовала его рассматривающий взгляд.

Исподлобья глянула навстречу.

Он стал говорить очень выразительно, всё время втягивая её взглядом:

– Но вот вы уже поделились! – шёпотом сказала она, улыбаясь ему глазами и губами.

Губы у неё были не розовые, но как будто и не накрашенные. Они были между алым и оранжевым – огневатые, цвета светлого огня.

Нежное жёлтое предвечернее солнце оживляло нездоровый цвет и его худого больного лица. В этом тёплом свете казалось, что он не умрёт, он выживет.

Олег тряхнул головой, как после печальной песни гитарист переходит на весёлую:

– Эх, Зоенька! Устройте уж мне праздник до конца! Надоели мне эти белые халаты. Покажите мне не медсестру, а городскую красивую девушку! Ведь в Уш-Тереке мне такой не повидать.

– Но откуда же я вам возьму красивую девушку? – плутовала Зоя.

– Только снимите халат на минутку. И – пройдитесь!

И он отъехал на кресле, показывая, где ей пройтись.

– Но я же на работе, – ещё возражала она. – Я же не имею пра…

То ли они слишком долго проговорили о мрачном, то ли закатное солнце так весело трещало лучами в комнате, – но Зоя почувствовала тот толчок, тот прилив, что это сделать можно и выйдет хорошо.

Она откинула вышиванье, вспрыгнула с кресла, как девчёнка, и уже расстёгивала пуговицы, чуть наклонясь вперёд, торопясь, будто собираясь не пройтись, а пробежаться.

– Да тяни-те же! – бросила она ему одну руку, как не свою. Он потянул – и рукав стащился. – Вторую! – танцевальным движением через спину обернулась она, и он стащил второй рукав, халат остался у него на коленях, а она – пошла по комнате. Она пошла как манекенщица – в меру изгибаясь и в меру прямо, то поводя руками на ходу, то приподнимая их.

Так она прошла несколько шагов, оттуда обернулась и замерла – с отведенными руками.

Олег держал халат Зои у груди, как обнял, смотрел же на неё распяленными глазами.

– Браво! – прогудел он. – Великолепно.

Что-то было даже в свечении голубой скатерти – этой узбекской невычерпаемой голубизны, вспыхнувшей от солнца, – что продолжало в нём вчерашнюю мелодию узнавания, прозревания. К нему возвращались все непутёвые, запутанные, невозвышенные желания. И радость мягкой мебели, и радость уютной комнаты – после тысячи лет неустроенного, ободранного, безприклонного житья. И радость смотреть на Зою, не просто любоваться ею, но умноженная радость, что он любуется не безучастно, а посягательно. Он, умиравший полмесяца назад!

Зоя победно шевельнула огневатыми губами и с лукаво-важным выражением, будто зная ещё какую-то тайну, – прошла ту же дорожку в обратную сторону – до окна. И ещё раз обернувшись к нему, стала так.

Он не поднялся, сидел, но снизу вверх чёрною метёлкою головы тянулся к ней.

По каким-то признакам, – их воспринимаешь, а не назовёшь, – в Зое чувствовалась сила – не та, которая нужна, чтобы перетаскивать шкафы, но другая, требующая встречной силы же. И Олег радовался, что, кажется, он может этот вызов принять, кажется, он способен померяться с ней.

• Предыдущая
• 37/145
• Следующая