Раковый корпус - Солженицын Александр Исаевич - Страница 130

• Предыдущая
• 130/145
• Следующая

Речь идёт о грибе, растущем не из земли, а из берёзы, большей частью из низа ствола. (Подобные грибы, говорят, бывают и на других деревьях, но нужен берёзовый.) На месте сбора его надо “просушить при невысокой температуре” и побыстрее отправить в почтовой посылке в село Берлик (“хорошо сохраняется 2–3 месяца, далее начинает ослабевать”). Сухого гриба на месяц надо 2–2? кг.

Далее, в Берлике, он измельчается и “1 стакан измельчённого гриба заливается 5-ю стаканами тёплой кипячёной мягкой воды, 48 часов настаивается, процеживается, осадок отжимается” туда же. Настой “пить не менее 3-х стаканов в день”.

<…> Сейчас вся клиника с моей бумажки списывает все рецепты и адреса. Поразительна людская беспомощность – без меня никто бы ничего не записал, только охают: “Вот бы нам!”»[128]

– <…> Или, может быть, Толстого надо сжечь на костре? Может быть, правительствующий Синод не довёл дело до конца? – Не изучав социальных наук, спутал святейший с правительствующим. – В Определении Святейшего Синода от 20–22 февраля 1901 г., которое упрощённо называют актом отлучения от Церкви и даже предания анафеме Л. Н. Толстого, говорилось о том, что он «проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры Христианской», и на этом основании делался вывод «об отпадении его от Церкви»[129]. Святейший Синод был учреждён в России в 1721 г. взамен упразднённого Патриаршества как высший орган управления Православной Церковью. Правительствующий Сенат, задуманный как высший орган государственного управления, превратился в XIX в. в высший орган суда и надзора. Хотя оба учреждения, духовное и государственное, помещались по соседству – на Сенатской площади в Петербурге, в зданиях, построенных по одному проекту и даже соединённых аркой, но Правительствующий Сенат не имел отношения к Определению Святейшего Синода.

Свои возражения Толстой изложил в «Ответе на Определение Синода от 20–22 февраля и на полученные мною по этому случаю письма» 24 марта – 4 апреля 1901 г.[130].

Пусть Островского читает. Больше будет пользы. – Речь о Н. А. Островском (1904–1936), авторе романов «Как закалялась сталь» (1932–1934) и «Рождённые бурей» (1936, не окончен), во многом определивших тип положительного героя советской литературы.

Люблю тебя, жизнь! – отзвук популярной песни «Я люблю тебя, Жизнь…» (стихи К. Я. Ваншенкина, 1956; музыка Э. С. Колмановского, 1958).

…доктор Масленников… – Сергей Никитич Маслеников (1887–1967). На письмо директора Литературно-художественного музея Марины и Анастасии Цветаевых в Александрове Л. К. Готгельфа и главного хранителя И. А. Орловой с вопросами о Масленикове и знакомстве с ним А. С. ответил 18 ноября 1995 г.:

«Я считаю его одним из своих спасителей во время смертельной раковой болезни, настигшей меня в казахстанской ссылке. От какого-то больного в онкодиспансере в Ташкенте получил я его адрес, в остальном же весьма смутные сведения – как же лечиться чагой.

Посылая ему запрос из своей провальной глуши и одиночества, я мало надеялся получить от Сергея Никитича прямой ответ и разъяснения: всем не ответить, да ещё куда-то в Казахстан. Однако в непродолжительном времени – я получил ответ! – это была весточка надежды и тепла. Ещё не этой печаткой, образец которой Вы мне сейчас приложили, – но прямым письмом от руки он терпеливо и исчерпывающе дал мне все пояснения, а к тому же сообщил адреса трёх “заготовителей”, живущих в Александрове и рядом, – кто бы мог по моему заказу прислать в Казахстан чагу посылкой и даже несколько раз. И так я стал получать чагу и лечился ею больше года. (В выздоровлении моём сошлось несколько влиятельных элементов, но очень верю, что – и чага тут сыграла большую роль.) С тех пор и сам я, даже из Вермонта, посылал на людские запросы – рецепт применения чаги – уже по своей памяти, и пользуясь теперь лёгкой техникой ксерокопирования.

Я затем ответил Сергею Никитичу благодарным письмом – на этом наша переписка и кончилась. К сожалению, письма ссыльного времени у меня не сохранились, очень много было переездов, да у недавнего зэка не было манеры “собирать архив”, напротив – надо было иметь как можно меньше всяких письменных следов. <…>

Очень рад, что Вы так много делаете для восстановления светлой памяти Сергея Никитича Масленникова, пошли Вам Бог успеха.

Одновременно это – и сердечный вклад в память российского Земского Движения XIX–XX века, так безжалостно растоптанного после октября 1917 – и так трудно, через такое упрямое сопротивление властей, учреждений и партий восстанавливаемое сегодня»[131].

…Павел Николаевич дочитывал бюджетный доклад в газете… – См. далее: «…бюджетный доклад Зверева» (с. 154). Доклад министра финансов А. Г. Зверева «О Государственном бюджете СССР на 1955 год» занял в «Правде» (4 февраля 1955) целый разворот.

– Так трутовица? – добивался Ефрем. – На неё огонь высекали раньше? – Ещё и после Отечественной войны в деревнях прикуривали цигарки, ударами кремня о кресало высекая искры, от которых загорался трут.

Из деревни Мильцево Владимирской области, где А. С. жил, работая в Мезиновской средней школе, он писал Е. А. и Н. И. Зубовым (6 сентября 1956):

«2-го сентября обошёл окружные леса в поисках “трутовицы” (сиречь – берёзового гриба) – нашёл… 100 грамм. А местные жители все его хорошо знают и видели не раз»[132].

Один философ сказал: если бы человек не болел, он не знал бы себе границ. – Из Рязани А. С. пишет Е. А. и Н. И. Зубовым (8 июля 1957): «Ну да, конечно, болезни постараются, чтоб я не забывался. Кто это сказал: “Если бы человек не знал страданий – он не знал бы границ себе?”»[133]

Во сне после Бородинского сражения Пьер Безухов как будто слышит чей-то голос: «Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого»[134].

…ровный шумок реки, быстрой горной реки, которая билась и пенилась внизу, за следующими корпусами, под обрывом. – Эта река названа в 3-й редакции (1959) романа «В круге первом» (см. 1-е примечание к с. 406) и в рассказе «Правая кисть» (1960): «Под крутым берегом клокотал мутножёлтый бешеный Салар»[135].

…Олег слышал <…> как будто Четвёртую симфонию Чайковского, звучавшую в нём самом… – 11 июня 1964 г. В. Я. Лакшин записал слова А. С.: «В музыке больше всего люблю Чайковского. Если бы мне сказали, что в мире останется только одно произведение, я выбрал бы 6-ю симфонию, хотя Бетховен, казалось бы, должен быть мне ближе»[136].

Десятью годами раньше, 11 февраля 1954 г., А. С. писал из Ташкента Н. И. Зубову: «А 4-ю симфонию Чайковского люблю очень, но знаю гораздо меньше, чем 5-ю и 6-ю, на память не скажу о 2-й части и о скерцо»[137].

В письме Е. А. и Н. И. Зубовым из Рязани (8 июля 1957) А. С. рассказывает:

«Не могу Вам передать, что за наслаждение иметь проигрыватель для долгоиграющих. Купили в Москве: 4-ю, 5-ю и 6-ю Чайковского, 5-ю Бетховена, 1-й к<он>ц<ер>т Чайков., 1-й и 2-й кцт Рахманинова, концерт Обуховой (8 романсов) – и ещё было “Трио” Чайковского – и любую из этих вещей можно всегда поставить – или для чистого наслаждения или в качестве “музыкальной защиты” от соседей»[138].

Н. И. Зубову А. С. пишет из Рязани (12 декабря 1958): «Я сейчас впиваюсь в 4-ю симфонию Чайковского, без конца её слушаю. Особенно потрясают 1-я часть, 2-я и самое начало скерцо. У меня несколько изменённая трактовка, не та, о которой П<ётр> И<льич> писал фон-Мекк. В 1-й части я нахожу особенную тему счастья – счастья неуверенного прозревания (как будто ощупью гладишь лицо дорогого человека, ещё не веря, что начинаешь видеть его глазами) или неуверенного возврата к жизни или переступа через порог свободы – гениальная мелодия!»[139]

• Предыдущая
• 130/145
• Следующая