Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 51

• Предыдущая
• 51/87
• Следующая

– Полковник Жерар, – произнес Лоренцо. – Вы заслужили большую любовь. Я прощаю вас. Вы с лихвой искупили ту боль, которую мне причинили. Я не ожидал увидеть вас живым. Вы стояли перед трибуналом, когда я покинул здание. С тех пор как французы разрушили венецианские мозаики, ни один француз не мог рассчитывать на милосердие.

– Жерар ничего не разрушал! – воскликнула Лючия. – Напротив, он помог сохранить драгоценности в нашем дворце.

– По крайней мере, одну драгоценность я сохранил, – сказал я и, наклонившись, поцеловал руку Лючии.

Вот так, друзья, я потерял свое ухо. Через два дня после нашего освобождения Лоренцо нашли мертвым возле собора святого Марка. Его сердце пронзили кинжалом. Что касается трибунала и его членов, то Маттео и трое остальных негодяев были расстреляны, остальных выслали из города.

Лючия, моя дорогая Лючия, удалилась в женский монастырь в Мурано, как только французы покинули город. Сейчас она, должно быть, почтенная аббатиса и, вероятно, давно забыла те славные дни, когда наши сердца бились вместе, а весь огромный мир казался незначительным по сравнению с любовью, которая огнем жгла нашу кровь. А может быть, и нет. Может, она ничего не забыла. Вдруг безмятежный покой монастыря нарушается воспоминаниями о старом солдате, который когда-то давно любил ее! Миновала юность, улеглись страсти, но душа благородного человека не меняется: Этьен Жерар готов снова склонить перед этой женщиной свою седую голову и с удовольствием ради нее лишиться второго уха.

Я когда-нибудь рассказывал, друзья, при каких обстоятельствах я вступил в ряды Конфланского полка? Что произошло при штурме Сарагосы{128}? И какие подвиги я совершил при взятии города? Нет? Тогда вам стоит послушать. Вы узнаете от меня, как все было, первыми, не считая нескольких мужчин да пары десятков женщин.

Вы, должно быть, знаете, что в ту пору я служил лейтенантом, а затем капитаном во втором гусарском полку под названием Шамберийский. Тогда мне было двадцать пять лет. Я был горяч и безрассуден, как и положено человеку моего возраста, служащему офицером в Великой армии.

Случилось так, что война в Германии подошла к концу, а в Испании все еще пылала. Император, желая усилить испанскую армию, перевел меня в Конфланский полк, который сражался в составе Пятого армейского корпуса под руководством маршала Ланна.

Путешествие от Берлина к Пиренеям заняло немало времени. Подразделение, в котором мне предстояло служить, участвовало в осаде испанского города Сарагоса. Я направил коня в сторону осажденного города. Неделя понадобилась для того, чтобы достичь штаба французских войск. Оттуда меня направили в расположение Конфланского полка.

Вы, без сомнения, читали о славной осаде Сарагосы. Я могу лишь сказать, что ни один генерал на свете не сталкивался еще с задачей, подобной той, которую предстояло решить маршалу Ланну. Огромный город был наводнен ордами испанцев: солдат, крестьян, монахов. Сердце каждого было переполнено лютой ненавистью к французам и дикой решимостью умереть, а не сдаться в плен. Всего осажденных было восемьдесят тысяч человек. Их осаждала тридцатитысячная армия. Правда, у нас была мощная артиллерия, а наши инженеры были лучшими в мире. Ни одна осада не походила на эту. Обычно город капитулирует, когда стены пали. Но при штурме Сарагосы настоящие бои начались лишь после того, как были взяты фортификационные сооружения{129}. Каждый дом превратился в крепость, а каждая улица – в поле битвы. Медленно, день за днем мы были вынуждены расчищать дорогу внутрь, взрывая дома вместе с их гарнизонами, пока бoльшая часть города не превратилась в руины. Но оставшиеся защитники города были преисполнены решимости защищаться. Сейчас они находились даже в лучшей позиции для обороны, ибо огромные монастыри со стенами, превосходящими стены Бастилии, давали им превосходное укрытие. Именно так шли дела в тот момент, когда я присоединился к армии.

Должен признаться, что кавалерия не совсем пригодна во время осады, хотя было время, когда я не позволял никому усомниться в роли кавалеристов. Конфланские гусары расположились лагерем к югу от города и патрулировали окрестности. Кроме того, в их обязанности входило наблюдение за передвижением сил противника: нужно было удостовериться, что испанские силы не покинули расположение. Командир полка не был хорошим солдатом, а сам полк тогда не представлял собой образцового соединения, каким он стал в дальнейшем. Сразу по прибытии я успел обнаружить недостатки, которые шокировали меня. Так как я привык к высоким стандартам, неумелая организация лагеря, плохой уход за лошадьми и небрежный внешний вид солдат ранили меня в самое сердце. В ту ночь я выпил немного со своими двадцатью шестью новыми братьями-офицерами. Боюсь, что не смог сдержать обеспокоенности и недвусмысленно выказал, что нахожу порядки в новой части весьма далекими от тех, к которым привык в Германии.

Мои замечания были встречены гробовым молчанием. Судя по взглядам, которыми обменивались офицеры, я понял, что поступил неблагоразумно. Особенно негодовал полковник, а также некий майор Оливье, который слыл записным драчуном и задирой полка. Майор уселся напротив, стал накручивать на палец длинные черные усы и враждебно пожирать меня глазами. Меня, однако, нисколько не смутило его поведение. Я лишь сожалел о том, что поступил неосмотрительно и в самый первый вечер испортил отношения с вышестоящими командирами.

Таким образом, я вынужден признать, что сделал ошибку, а пока должен продолжить историю. Полковник и несколько офицеров покинули собрание. Поскольку квартира находилась в крестьянской лачуге, вокруг царили грязь и беспорядок. В комнате оставались с дюжину человек. Кто-то принес бурдюк испанского вина, общее настроение понемногу улучшилось. Майор Оливье стал задавать мне вопросы о состоянии армии в Германии и о моей роли в кампании. Разгоряченный выпитым, я рассказывал истории одну за одной. В этом не было ничего необычного, друзья. Вы должны меня понять. До сих пор я служил примером для всех офицеров своего возраста. Первым из сверстников я был представлен к награде почетным мечом. Я был отважным наездником и героем множества приключений. Здесь же обо мне не только ничего не знали, но и сразу невзлюбили. Разве не было совершенно естественно рассказать своим бравым товарищам, что за человек станет служить рядом с ними?

– Ликуйте, друзья, радуйтесь! Неординарный человек присоединился к вам сегодня. Ведь я Жерар – герой Ратисбона, победитель при Йене, человек, который прорвал каре при Аустерлице.

Я мог бы не упоминать обо всем этом, но должен был похвастаться некоторыми историями, хотя бы ради того, чтобы заставить их самих рассказать все это мне. Так я и сделал. Мои слова не произвели особого впечатления. Я рассказал еще. Наконец, после рассказа о том, как я провел армию через Дунай, раздался оглушительный взрыв хохота. Я вскочил на ноги. Щеки горели от стыда и гнева. Они намеренно втянули меня в этот разговор. Они играли со мной. Им показалось, что перед ними лжец и хвастун. Разве я предполагал, что гусары Конфлана примут меня подобным образом? Слезы досады выступили у меня на глазах. Это развеселило офицеров еще больше.

– Капитан Пеллетан, вы не знаете, находится ли маршал Ланн в расположении армии? – задал вопрос майор.

– Думаю, что да, сир, – ответил капитан.

– Думаю, что его присутствие теперь вряд ли понадобится, когда наши ряды пополнились таким славным воякой, как капитан Жерар.

Очередная вспышка смеха заглушила слова майора. Вокруг себя я видел лишь очертания лиц, насмешливые глаза, открытые рты – Оливье с его большими черными бакенбардами, худощавого капитана Пеллетана, довольно хихикающего, и даже захлебывающегося от хохота юного суб-лейтенанта{130}. О Господи, какой позор! Но гнев высушил слезы на моем лице. Я снова стал самим собой: холодным и молчаливым – лед снаружи и огонь внутри.

• Предыдущая
• 51/87
• Следующая