Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 44
- Предыдущая
- 44/87
- Следующая
– Бумаги! – закричал я, спешившись. – Немедленно!
При свете луны его тело в зеленом мундире выглядело какой-то грудой. Раскинутые широко руки неестественно изогнулись, и стало очевидно, что ему пришел конец. Пуля попала ему в сердце, и только неимоверная воля удерживала его какое-то время в седле. Упрямый при жизни, он, надо отдать ему должное, остался таким же в свой смертный час.
Но сейчас я думал только о бумагах и ни о чем больше. Я расстегнул его мундир, ощупал рубашку, обшарил седельные сумки и ножны, стянул с него сапоги и, расслабив подпругу у лошади, пошарил под седлом. Не осталось уголка, который я бы не обыскал. Но напрасно! Бумаг нигде не было.
Этот удар судьбы ошеломил меня. Я едва удержался, чтобы не сесть на обочине и не заплакать. Казалось, сама фортуна ополчилась против меня, а с таким врагом не в силах справиться даже самый отважный гусар. Я обнял руками шею бедной раненой Виолетты и попытался все хорошенько обдумать. Мне было известно, что император не самого лучшего мнения о моих умственных способностях, поэтому жаждал доказать, что он ошибался. Монтлюк не имел при себе бумаг. Тем не менее он пожертвовал своими товарищами, чтобы сбежать. Я ничего не мог понять. С другой стороны, если бумаги не у него, то они находятся в руках одного из двоих товарищей. Один из них мертв, другой вступил в схватку с Тремо. Если ему удастся избежать смерти от руки опытного фехтовальщика, то он обязательно наткнется на меня. Очевидно, надо спешить назад.
Немного поразмыслив, я перезарядил пистолеты. Затем спрятал их и внимательно осмотрел свою лошадку. Виолетта мотала головой и шевелила ушами, как бы уверяя, что такому ветерану, как она, не страшны пустяковые царапины. Первая пуля только скользнула по плечу, оцарапала кожу, словно лошадь стесала ее о шершавую стену. Вторая рана оказалась серьезней: пуля прошла через мускулы шеи, но кровь уже перестала течь. Я подумал, что, если Виолетта ослабеет, то я пересяду на серого коня Монтлюка, и повел его за собой на поводу. Конь Монтлюка был хорош и стоил не менее пятнадцати тысяч франков. Кто кроме меня имел на него бoльшие права?
Я сгорал от нетерпения вернуться назад, но только тронулся в путь, как тут же увидел что-то блестящее в поле у самой дороги. Сверкала медь на егерской шляпе, которая слетела с головы Монтлюка. Увидев шляпу, я так и подскочил. Как могла слететь такая тяжелая шляпа? Она лежала в пятнадцати шагах от обочины! Безусловно, он сбросил ее, когда убедился, что не сможет уйти от меня. А если он бросил ее намеренно… Не теряя ни секунды на праздные размышления, я соскочил с лошади. Мое сердце бешено стучало, словно я несся в атаку. В этот раз все должно быть в порядке. Там, в его шляпе, лежал обернутый в пергамент и перевязанный желтой ленточкой рулон бумаги. Я вытащил сверток одной рукой. Удерживая другой шляпу, я заплясал от радости в лунном свете. Император увидит, что не ошибся, доверившись Этьену Жерару.
Я спрятал пакет под кителем у сердца, там, где хранил самые дорогие мне вещи. Затем запрыгнул на спину Виолетты и помчался узнать, что произошло с Тремо. Вдруг я далеко впереди заметил всадника. В ту же минуту я услышал приближающийся стук копыт: навстречу мне на белом жеребце скакал император, одетый в серый плащ и треуголку. Именно в таком одеянии я видел его не раз на поле битвы.
– Ну как? – воскликнул он голосом, которым обращается строгий сержант к новобранцу. – Где мои бумаги?
Я приблизился к нему и отдал бумаги, не вымолвив и слова. Император сорвал ленточку и пробежал глазами по документам. Наши лошади стояли голова к хвосту. Император положил руки мне на плечи и прижал к себе. Да, друзья мои: меня обнял этот великий человек!
– Жерар! – воскликнул он. – Вы чудо!
Я не собирался спорить. Лишь радостный румянец загорелся у меня на щеках: наконец-то меня оценили по достоинству.
– Где же находится вор? – спросил император.
– Он мертв, сир.
– Вы убили его?
– Он ранил мою лошадь, сир, и бежал бы, не выстрели я в упор.
– Вы узнали его?
– Его имя Монтлюк, сир, – полковник егерей.
– Надо же, – произнес император. – Мы наказали пешку, а мерзавец, который двигает фигуры, все еще недосягаем.
Император опустил голову и о чем-то задумался.
– Ах, Талейран, Талейран, – пробормотал он наконец. – Если бы мы поменялись местами, ты раздавил бы меня не раздумывая. Я знал, кто ты такой, но пять лет позволял тебе исподтишка жалить меня. Ничего страшного, мой храбрый друг, – произнес он, обращаясь ко мне. – Придет день, и каждый получит по заслугам. Обещаю, что не забуду ни своих друзей, ни врагов.
– Сир, – сказал я. У меня было время поразмыслить над случившимся так же, как и у императора. – Ваши замыслы стали известны врагам. Надеюсь, что вы не станете обвинять в неосмотрительности меня и моих товарищей.
– У меня для этого нет оснований, – ответил император. – Заговор был подготовлен в Париже, а я отдал вам приказ несколько часов назад.
– Тогда как же?
– Достаточно! – раздраженно воскликнул император. – Вы слишком много на себя берете.
Так было всегда. Император беседовал с тобой как с другом или братом, а если ты забывал, какая дистанция вас разделяет, вдруг резко напоминал, что она все так же непреодолима. Когда я ласкаю свою старую собаку, а она, осмелев, кладет лапы мне на колени, я, сбрасывая их, вспоминаю манеру императора обращаться со своими приближенными.
Император развернул коня, а я молча с тяжелым сердцем последовал за ним. Но стоило ему снова заговорить, я сразу же забыл обо всем.
– Я не мог заснуть, пока не узнал, как вы справились, – сказал он. – Я уже заплатил немалую цену за эти бумаги. У меня не осталось столько старых солдат, чтобы я мог позволить себе пожертвовать сразу двумя.
Когда он произнес слово «двумя», у меня похолодело в груди.
– Полковник Депьен застрелен, сир, – с запинкой произнес я.
– А капитана Тремо зарубили. Появись я здесь на пять минут раньше, то, вероятно, спас бы его. Его убийца умчался в поле.
Я вспомнил, что видел всадника за несколько мгновений до того, как встретил императора. Он помчался через поле, чтобы избежать встречи со мной. Если б я все знал, а Виолетта не была ранена, старый солдат не остался бы неотомщенным. Я с тоской подумал, как умело он фехтовал, и решил, что, вероятнее всего, его погубила ослабевшая рука. Неожиданно Наполеон заговорил снова:
– Да, бригадир, теперь только вы один знаете, где хранятся мои бумаги.
Быть может, все это только игра воображения, друзья, но, должен признать, я не услышал сожаления в голосе императора. Однако не успела эта мрачная мысль оформиться у меня в голове, как Наполеон показал, что я ошибся.
– Да, я заплатил за эти бумаги сполна, – сказал Наполеон, дотронувшись до них. – Никто не имел более преданных слуг, ни один человек со дня сотворения мира.
Так мы добрались до места схватки. Полковник Депьен и человек, которого мы застрелили, лежали на дороге на некотором расстоянии друг от друга, а их лошади мирно щипали траву у обочины. Капитан Тремо лежал на спине. Его руки и ноги были вытянуты, а ладонь крепко сжимала обломок сабли. Его китель был расстегнут, огромный сгусток крови свисал, словно темный носовой платок, из разреза на белоснежной рубашке. Я видел, как блестели его крепко сжатые зубы под огромными усами. Император соскочил с коня и наклонился над телом мертвого солдата.
– Он был со мной со времен Риволи, – грустно сказал император. – Этот старый ворчун служил мне еще в Египте.
Голос императора вернул мертвого к жизни. Я увидел, как дрогнули его ресницы. Он сжал руку и поднял сломанную саблю на несколько дюймов, словно хотел отдать честь императору последний раз. Затем его рот раскрылся, а эфес сабли звонко стукнулся о землю.
– Хотелось бы умереть так же геройски, – произнес император, выпрямившись.
Я же от всего сердца добавил:
– Аминь.
В пятидесяти ярдах от места схватки стоял крестьянский домишко. Крестьянин, потревоженный выстрелами, цоканьем копыт и звоном сабель, выбежал из дому. Мы увидели, как он застыл на месте, со страхом и изумлением глядя на императора. Мы приказали ему позаботиться о мертвых и о лошадях. Еще я подумал, что лучше оставить Виолетту ему на попечение, а самому пересесть на серого жеребца Монтлюка, потому что мою лошадь он мне отдаст беспрекословно, а чужую, возможно, попытаются придержать. Кроме того, рана Виолетты требовала ухода, а нам предстоял долгий обратный путь.
- Предыдущая
- 44/87
- Следующая
