Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 40

• Предыдущая
• 40/87
• Следующая

Как только я появился в штабе, меня немедленно провели к императору. За письменным столом, на котором лежала большая карта, он пил кофе. Справа и слева от императора склонились Бертье и Макдональд. Наполеон говорил так быстро, что вряд ли генералы понимали хотя бы половину сказанного. Но когда император увидел меня, он швырнул карандаш и вскочил на ноги с таким свирепым видом, что заставил меня похолодеть.

– Какого черта? Что вы здесь делаете? – воскликнул он.

Когда император гневался, его голос становился похожим на павлиний.

– Имею честь доложить вам, сир, – сказал я. – Ваше послание доставлено в руки короля Испании.

– Что?! – рявкнул он, а его глаза вонзились в меня, как штыки.

О, эти ужасные глаза: они изменили цвет с серого на голубой, словно сталь на солнце. Иногда, даже по прошествии стольких лет, я вижу эти глаза во сне.

– Что случилось с Шарпантье? – спросил он.

– Он захвачен в плен, – сказал Макдональд.

– Кем?

– Русскими.

– Казаками?

– Нет, одним казаком.

– Он сдался в плен?

– Не оказывая сопротивления.

– Он умный офицер. Позаботьтесь, чтобы он получил медаль.

Услышав эти слова, я потер руками глаза, чтобы удостовериться, что не сплю.

– Что до вас, – воскликнул император и поднял руку, словно намереваясь ударить меня, – вы ослиная голова. Зачем, вы думаете, я послал вас с таким заданием? Неужели вы полагаете, что я доверю в ваши руки важное сообщение и отправлю по местам, которые заняты врагами? Не знаю, как вам удалось преодолеть все препятствия, но если бы ваш товарищ имел столь же мало здравого смысла, что и вы, то план всей кампании оказался бы провален. Разве вы не понимаете, coglione[6], что в послании содержались фальшивые известия? Я пытался обмануть врага, а тем временем разработал совершенно противоположный план.

Услышав эти жестокие слова, увидев перед собой разъяренное бледное лицо, я вынужден был схватиться за спинку кресла: моя голова закружилась, а колени подогнулись. Но затем самообладание вернулось ко мне. Я напомнил себе, что всю жизнь сражался за этого человека и свою любимую родину.

– Сир, – сказал я. Слезы текли у меня по щекам, пока я говорил. – Когда вы имеете дело со мной, то играйте открыто. Знай я, что вы желаете, чтобы послание попало в руки врагов, то обязательно добился бы этого. Поскольку я верил, что мне поручено хранить его, то приготовился отдать свою жизнь, но выполнить приказ. Не думаю, что кто-либо на свете повстречал столько трудностей и опасностей, сколько встретил я, выполняя, как я полагал, вашу волю.

Я вытер слезы с глаз и рассказал ему о том, как промчался через Суассон, прошмыгнул мимо дозора драгун, принял участие в бою с казаками, наткнулся в винном погребе на графа Боткина. Я не забыл упомянуть о том, как переоделся в русский мундир, как убил в поединке казацкого офицера и как в завершение чуть было не погиб от руки французского драгуна. Император, Бертье и Макдональд слушали с выражением искреннего изумления на лицах. Когда я закончил, Наполеон приблизился и ласково ущипнул меня за ухо.

– Надо же, – произнес он. – Забудьте обо всем, что я сказал. Мне следовало довериться вам. Можете идти.

Я повернулся к выходу. Рука моя уже легла на дверную ручку, когда император приказал остановиться.

– Позаботьтесь, – сказал он, обращаясь к герцогу Тарентомскому, – чтобы бригадир Жерар получил почетную медаль. Хотя у него самая непробиваемая в армии башка, но зато самое храброе сердце.

Приближается весна, друзья мои. Я вижу, как зеленые острые ростки снова пробиваются на каштанах, а посетители кафе усаживаются за столиками поближе к солнечному свету. Сидеть там намного приятнее, но я не желаю рассказывать свои истории всему городу. Вы слышали о подвигах, которые я совершил в чине лейтенанта, командира эскадрона, полковника и командира бригады. Но теперь я стал чем-то более важным и высоким. Я стал историей.

Если вы читали о последних годах императора, проведенных на острове Святой Елены{102}, то должны знать, что он снова и снова обращался к своим тюремщикам с мольбой: отправить одно-единственное письмо на волю, которое не будет ими прочитано. Император просил об этом много раз. Взамен он обещал, что сам позаботится о своем содержании и избавит таким образом британское правительство от излишних расходов. Но его стражи знали, как опасен этот бледный упитанный господин в соломенной шляпе, поэтому не посмели пойти навстречу его просьбе. Многие задавались вопросом: кому же хотел написать император, с кем собирался поделиться своими тайнами? Некоторые предполагали, что он желал написать жене и тестю, кто-то был уверен, что адресатом Наполеона должен был стать император Александр{103}, а кому-то казалось – что маршал Сульт. Что вы скажете, друзья, когда узнаете, что именно мне, мне, бригадиру Жерару, хотел отправить письмо император? О вашем покорном слуге, живущем на скромную пенсию в сто франков – только чтобы не умереть с голоду, император не забывал до конца своих дней. Он с радостью отдал бы свою левую руку за то, что ему бы разрешили пятиминутное свидание со мной. Сегодня я расскажу вам, как это вышло.

В битве при Фер-Шампенуз новобранцы в домашних блузах и деревянных сабо показали себя таким образом, что наиболее дальновидные из нас начали понимать: все кончено. Запасы снаряжения враги захватили во время битвы. Мы остались с молчащими пушками и пустыми зарядными ящиками. Кавалерия также находилась в плачевном состоянии. Моя бригада была уничтожена при атаке на Краон. Затем пришло известие о том, что враги захватили Париж, а парижане напялили белые кокарды на шляпы. Но самым страшным оказалось известие о том, что корпус Мармона переметнулся к Бурбонам{104}. Мы переглядывались и спрашивали друг друга: сколько еще наших генералов обратят оружие против нас? На стороне врага уже оказались Журдан{105}, Мармон, Мюрат, Бернадот{106} и Жомини{107}. Хотя никто особо не переживал по поводу Жомини: он всегда владел пером лучше, чем саблей. Мы были готовы сражаться со всей Европой, но, кажется, пришло время, когда против нас обернулась половина Франции.

После долгого, форсированного марша жалкие остатки Великой Армии добрались до Фонтенбло: корпус Нея, корпус моего кузена Жерара и корпус Макдональда – всего двадцать пять тысяч человек, в том числе семь тысяч гвардейцев. Но при нас оставалась слава, которая стоила пятидесяти тысяч солдат, и наш император, который был дороже пятидесяти тысяч. Наполеон находился среди нас: невозмутимый, улыбающийся и уверенный в себе. Он не расставался с табакеркой и поигрывал хлыстом. Никогда в дни его великих побед я не восхищался им так, как во время французской кампании.

Однажды вечером я в компании нескольких офицеров пил сюренское вино. Я упомянул о сюренском вине лишь для того, чтобы показать, что тогда для нас настали нелегкие времена. Неожиданно посыльный от Бертье сообщил, что маршал желает меня видеть. Когда я говорю о своих старых товарищах по оружию, то оставляю те цветистые иностранные титулы, которые они получили за боевые заслуги. Титулы годятся при дворе, но я ни разу не слышал, чтобы их употребляли в лагере. Мы не могли забыть имена Нея, Раппа или Сульта. Они звучали в наших ушах как победные фанфары. Так вот, Бертье послал адъютанта, чтобы сообщить, что желает видеть меня.

Покои генерала находились в самом конце галереи Франциска Первого{108}, недалеко от покоев императора. В приемной ожидали два моих хороших знакомых: полковник Депьен из Пятьдесят седьмого линейного полка и капитан Тремо – из стрелкового. Оба были старыми солдатами: Тремо участвовал еще в египетской кампании. Оба пользовались уважением в армии за храбрость и умение обращаться с оружием. Рука Тремо несколько сдала от возраста, но Депьену в армии не было равных, кроме, конечно, меня. Он был невысокого роста, на три дюйма ниже нормального мужчины (именно на три дюйма он был ниже меня), но трижды с саблей и коротким кинжалом выстоял против меня во время занятий по фехтованию в Веронском зале в Пале-Рояль{109}. Сами понимаете, когда трое таких людей, как мы, очутились в одном помещении, то сразу учуяли, что нас ждет что-то серьезное. Когда на столе стоит блюдо с латуком{110} и заправкой, ясно, что будет приготовлен салат.

• Предыдущая
• 40/87
• Следующая