Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 14
- Предыдущая
- 14/87
- Следующая
Раненый, которого поддерживали на бочке товарищи, по-испански излагал, что с ним приключилось. Несколько негодяев удерживали меня перед столом, за которым сидел главарь. У меня появилась прекрасная возможность рассмотреть его. Я редко видел человека, который настолько бы отличался от того, каким его описывала молва. Особенно если речь идет о человеке, имя которого стало нарицательным даже в этих печально известных жестокостью местах. Его лицо было скуластым, широким и добродушным, с румяными щеками и аккуратным пушком вместо бакенбардов. Пушок на щеках придавал ему сходство с бакалейщиком с улицы Сент-Антуан. На нем не было, как у других, ни яркого шарфа, ни сверкающих пистолетов и кинжалов. Напротив, его добротный суконный сюртук был одеждой респектабельного отца семейства. И только коричневые кожаные краги выдали в нем горца. Его вещи соответствовали внешности: табакерка на столе, большая книга в коричневом переплете, напоминающая гроссбух. Книги также стояли на доске, которую подпирали два бочонка. То тут то там валялись листы бумаги, некоторые – даже с обрывками стихов.
Все это я рассмотрел, пока он, развалившись на стуле, слушал, что сообщал ему заместитель. После этого он приказал вынести покалеченного бандита, а я под охраной разбойников ожидал дальнейших событий. Он взял перо и стал в задумчивости хлопать им себя по лбу, шевелил губами и посматривал на потолок.
– Думаю, – наконец сказал он на превосходном французском, – что вы не сможете подсказать рифму к слову «коилья».
Я ответил, что слишком слабо знаю испанский, чтобы помочь ему.
– Испанский – богатый язык, – сказал он, – но тяжелее поддается рифмовке, чем немецкий или английский. Поэтому наши лучшие поэты писали белым стихом. Только используя эту форму, можно достичь настоящих высот. Но боюсь, что поэзия выходит за рамки понимания простого гусара.
Я хотел было ответить, что никакой партизан не сравнится с кавалеристом, но он не стал слушать меня, а снова склонился над своими стихами. В конце концов он отшвырнул перо с возгласом удовлетворения и продекламировал несколько строк, которые вызвали одобрительные возгласы у толпившихся в пещере разбойников. Широкое лицо главаря вспыхнуло, словно лицо юной девушки, получившей первый комплимент.
– Кажется, критикам понравился мой опус, – сказал он. – Долгими вечерами мы развлекаемся тем, что поем друг другу баллады. У меня есть небольшие способности к сочинительству стихов, и я надеюсь, что мои усилия не пропадут даром: я увижу свои стихи изданными, а имя напечатанным на титульном листе. Но нам следует вернуться к делу. Могу я узнать ваше имя?
– Этьен Жерар.
– Звание?
– Полковник.
– Часть?
– Третий конфланский гусарский полк.
– Вы слишком молоды для полковника.
– Моя карьера богата событиями.
– Увы, ваша участь от этого станет печальнее, – произнес он с мягкой улыбкой.
Я промолчал, лишь взглядом показав, что готов к самому худшему.
– Кстати, рад сообщить, что мы уже имели дело с вашими сослуживцами, – сказал он, перелистывая страницы коричневого гроссбуха. – Мы пытаемся вести учет происшествий. Вот запись от двадцать четвертого июня. Вы знакомы с молодым офицером по имени Субирон – высоким, худощавым светловолосым юношей?
– Конечно.
– Запись гласит, что мы похоронили его в тот день.
– Бедняга! – воскликнул я. – А как он умер?
– Мы похоронили его.
– Но перед тем как похоронить?
– Вы не поняли меня, полковник. Он не был мертв, когда мы его хоронили.
– Вы похоронили его живым?
Секунду я стоял неподвижно. Я был настолько ошеломлен, что не мог пошевелиться. Затем бросился на негодяя, который продолжал сидеть в кресле с безмятежной улыбкой. Я бы вырвал ему глотку, если бы трое разбойников не оторвали меня от него. Снова и снова я бросался на него, разбрасывая насевших на меня бандитов, но мне так ничего и не удалось. В конце концов бандиты, разорвав мой китель, оттащили меня с окровавленными запястьями в угол и связали прочными веревками руки и ноги.
– Ты, трусливая собака! – закричал я. – Если мне доведется взять в руки саблю, я научу тебя, как обращаться с моими ребятами! Ты поймешь, кровожадное животное, что у императора длинные руки, а ты хотя и спрятался здесь, как крыса в норе, не уйдешь от возмездия! Придет время, и ты со своими паразитами получишь по заслугам!
Клянусь честью, я знаю, что и как сказать при случае. Все ругательства, каким я научился за четырнадцать кампаний, я вылил на его голову. Но он сидел тихо, теребил кончик пера и не обращал на меня никакого внимания. Его глаза смотрели в одну точку, как будто он обдумывал идею очередного стихотворного опуса. Тогда мне пришло в голову, как я могу посильнее задеть его!
– Чертово отродье! – кричал я. – Ты думаешь, что находишься в безопасности, но твоя жизнь будет столь же коротка, как твои идиотские стишки. Только Господь знает, что может быть короче!
Вы бы видели его после того, как я произнес эту фразу. Этот низкий монстр, который сеял смерть и муки, как крестьянин пшеницу, имел лишь одну слабую точку, и мне удалось задеть ее. Его лицо стало мертвенно бледным, а буржуазный пушок на щеках ощетинился и задрожал от злости.
– Отлично, полковник. Вы сказали более чем достаточно! – воскликнул он хриплым голосом. – Вы хвастались своей выдающейся карьерой. Обещаю, что вас ждет выдающееся ее завершение. Полковника Этьена Жерара из Третьего гусарского ожидает особая казнь.
– Умоляю, – сказал я, – не вздумайте только увековечить мою казнь в своих стихах!
Я хотел добавить еще пару острот, но он свирепо махнул рукой, и трое разбойников потащили меня из пещеры.
Наша беседа, похоже, продолжалась немало времени. На улице было уже совсем темно. Луна ясно светила в небе. Разбойники разожгли огромный костер из сухих еловых веток, конечно, не для того, чтобы согреться, – стояла сухая, жаркая погода, – а для того, чтобы приготовить еду. Огромный медный котел висел над огнем. Разбойники лежали вокруг костра. Сцена напоминала ту, что изображена на картине, украденной Жюно в Мадриде. Некоторым солдатам нет никакого дела до искусства, но меня всегда тянуло к прекрасному. Я, в отличие от многих, имел прирожденное чутье и вкус. Помню, когда Лефевр продавал трофеи после захвата Данцига, я купил прелестную картину под названием «Испуганная нимфа в лесу» и не расставался с ней несколько лет, пока мой конь не проделал в ней дыру копытом.
Я рассказываю вам это, чтобы вы не подумали, что имеете дело с солдафоном вроде Раппа{58} или Нея. Даже находясь в разбойничьем лагере, я находил время думать о возвышенном. Бандиты швырнули меня под дерево. Три негодяя уселись на корточки и дымили сигарами рядом со мной. Я не мог вообразить, что предпринять. На протяжении всей своей службы я находился в столь безысходной ситуации не более десяти раз. «Отвага, – подумал я. – Отвага, мой друг. Ты стал полковником в возрасте двадцати восьми лет не потому, что умел танцевать котильон{59}. Ты выдающийся человек, Этьен, человек, который выбрался невредимым из двухсот переделок. Эта также не станет последней». Я стал энергично смотреть по сторонам, рассчитывая обнаружить хоть малейший шанс на побег. Нечто увиденное наполнило мое сердце изумлением.
Я уже говорил, что костер пылал посредине поляны. В лунном свете и отблесках костра все было ясно, как днем. На другой стороне поляны росла высокая ель. Ее ствол и нижние ветви были обесцвечены, словно под ней недавно горел костер. Заросли кустарника закрывали основание ели. Всмотревшись, я увидел прямо над кустами пару добротных сапог, прикрепленных к стволу голенищами вниз. Поначалу мне показалось, что их привязали, но затем я обнаружил, что из сапог торчат огромные гвозди. Минуту спустя, задрожав от ужаса, я понял, что сапоги не пустые. Чуть повернув голову вправо, я увидел, кого прибили к дереву и почему огонь горел так близко. Неприятно говорить о жестокостях, друзья. Я не желаю, чтобы вас мучили кошмары сегодня ночью. Но я не смогу объяснить, каковы были испанские партизаны, без того, чтобы не показать, что это за люди и что за войну вели. Могу лишь сказать: тогда я сообразил, почему конь месье Видаля лишился хозяина. Мне оставалось лишь надеяться на то, что несчастный интендант встретил ужасный конец с мужеством и отвагой, присущей французам.
- Предыдущая
- 14/87
- Следующая
