Воевода заморских земель - Посняков Андрей - Страница 32
- Предыдущая
- 32/79
- Следующая
– Слушай, Олег Иваныч. Ты почему всех местных таким непонятным словом зовешь – индейцы? – неожиданно поинтересовался Гриша.
– Привычка, – кратко отозвался адмирал-воевода.
– Да и мне, хоть убей, кажется… – не унимался Григорий, – …словно б ты раньше здесь когда-то жил. Может, давно, в детстве? Ты никогда не рассказывал.
– Потом расскажу. Как-нибудь, – отмахнулся Олег Иваныч. – Пока же дай этому Николаю задание – пусть вызнает, кто да где перевар варит, да народишко против общественных работ подстрекает.
– Сделаем, господин адмирал, – посерьезнел Гриша. – Завтра с утра и поговорю с ним, он как раз со службы сменится.
– Да, – вспомнил Олег Иваныч, – а где Ваня наш?
– В гости ушел. – Гриша засмеялся. – И знаешь, к кому? К знахарю местному, с Геронтия поручением. Уже немного по-местному говорит, Ваня-то!
– Молодец. – Олег Иваныч покачал головой. – Не то что мы с тобой, все некогда. Ну, уж придется и нам языком заняться.
– Вот Ваня нам в этом и будет помощником.
Пир продолжался за полночь. К полуночи появились женщины – Софья с Ульянкой да еще несколько капитанских жен. Запели песни, жалостливые, тягучие. Пелось в них о далекой родине, о Новгороде, Господине Великом, о свободе и верности. И так душевно выводили – Олег Иваныч не выдержал, присоединился, правда, пел тихо, зная прекрасно, что ни слуха у него, ни голоса.
Ой, летели по небу гуси-лебеди
От Ильмень-озера до Нова-города,
Над рекой седой,
Над Волховом.
Матоня и Олелька Гнус засели в корчме Кривдяя крепко. Пили местное вино из какого-то сока. Ничего, забористо. Несколько напоминало обычную бражку, только покрепче. Ночью на коч не пошли, а утром, договорившись с Кривдяем о постое, забрали с корабля вещи – впрочем, там особенно-то и нечего было забирать – две котомки с рыбьим зубом и ганзейским золотом покойного Игната.
– Ты смотри, смотри, дядька Матоня! – озирался вслед прохожим индейцам Олелька Гнус. – Золота-то на них понавешено! На корову – точно хватит, а то и на две. Вот бы ночью кого подстеречь с кистеньком!
– Погоди, – зловеще ухмылялся Матоня. – Подстережем ишо. Сначала присмотреться надо да домишко какой найти – не все время у Кривдяя жить. Он-то не прогонит, да ведь деньгу дерет изрядно, собака!
Олелька уныло согласился. Однако на домишко тоже деньги нужны. А откель взять? Ну, золотишко – оно только среди новгородцев ценность, местные-то так себе к нему: есть – хорошо, сразу на себя повесят, нет – и черт с ним, плакать не станут. Железо – вот то, что надо! За железный нож отоми столько золотишка дадут – вот скопить бы – да в Новгород.
– Слыхал я, охочих людей в горы вербуют, руду искать, – подходя к корчме, произнес Олелька. – Может, и нам завербоваться, а, дядька Матоня?
Тот хмуро отмахнулся:
– Там видно будет. – Он вдруг замедлил шаг. – Смотри-ка, чего-то наш хозяин в окошко смотрит? Вроде, озирается… А ну-ко, спрячемся за забором… Ага… Так и есть! Таится чего-то.
– Да и черт с ним, – махнул рукой Олелька. – Нам-то с того какая выгода?
– Ой, не скажи. – Матоня ощерился, показав крупные, словно у волка, зубы. – От того и нам прибыток образоваться может. С утра новые постояльцы прибыли, не видал?
– Видал, как же. Купчишки местные. Один пучеглазый, опухший, все местную бражку пил, второй горбоносый, на ворону похож. Да их тут много таких. – Олелька презрительно сплюнул. – А насчет домишка… – Он прокашлялся. – Насчет домишка, думаю, дядька Матоня, уж местную хижину мы и сами смастерим – дело нехитрое. Изба-то здесь не нужна – тепло, чай.
– И то правда, – удивленно покачал кудлатой головой Матоня. Подобного предложения он уж никак не ожидал от своего глуповатого напарника.
Они вошли в корчму – узкий, длинный зал, длинный стол, скамейки. С внутреннего окна в оконце несло дымом – там был сложен очаг – слуги жарили на вертеле зайчатину, пекли маисовые лепешки. Подбежал служка – из местных – приветливо поклонился:
– Чего господа изволят?
– Мясо тащи, – буркнул Матоня, кидая служке завалявшуюся в калите медяху.
– «Пу-ло московское», – по слогам прочел служка и недоуменно выпялился на гостей.
– Ах, ты ж… – Матоня хлопнул себя по лбу и вытащил из-за пазухи свернутую связку хлопковых тканей – местный аналог денег. Их повсюду тут принимали к обмену, Кривдяй тоже. Кроме тканей, аналогичную роль играли маленькие медные топорики в виде буквы «Т», семена какао, птичьи перья – вернее, их полые стержни – и маленькие костяные трубочки, наполненные золотым песком. Последние «деньги» очень нравились и Матоне с Олелькой.
Еще раз поклонившись, служка побежал во двор за мясом и лепешками.
– Выпить чего-нибудь принеси, – вдогонку крикнул Матоня и, оглянувшись на скромно сидящих в углу посетителей-индейцев, шепнул Олельке:
– Загляни-ка на хозяйскую половину. Ежели что, скажешь, на двор хотел, да ошибся дверью.
Олелька кивнул и сунулся было к двери. Но опоздал – быстро вышедший навстречу хозяин корчмы чуть было не пришиб его тяжелой створкой, сработанной из крепкого калифорнийского дуба.
– На двор я, – развел руками Олелька. – Дымно тут у вас.
– Вон там выход,– кивнул корчмарь и проводил парня долгим подозрительным взглядом.
Матоня нарочно отвернулся, внимательно разглядывая отражение хозяина корчмы в тяжелом медном блюде. В начищенном до зеркального блеска стараниями слуг блюде отразился не только хозяин, но и тот, кого он с большим почтением выпроводил со своей половины, – тощий, похожий на общипанную ворону индеец с неприятным горбоносым лицом. Подойдя к сидевшим в углу, он что-то повелительно им сказал. Индейцы (по всей видимости, слуги горбоносого) разом вскочили из-за стола и вышли на улицу вслед за своим хозяином.
«Ну, Кривдяй… – подумал Матоня. – Похоже, у тебя тайные дела с купцами. Интересно, какие? И можем ли мы с тебя что-нибудь поиметь?»
Он наконец повернулся:
– Здрав будь, друже Кривдяй.
Кривдяй вздрогнул, поклонился с фальшивой улыбкой:
– И тебе здравствовать, уважаемый.
Узкое лицо корчмаря походило в этот момент на хитрую лисью морду. Темный, аккуратно подстриженный, Кривдяй мог бы показаться на первый взгляд вполне симпатичным и веселым – если б не глаза, лживые, как у койота. Да и вид – какой-то прилизанный, скользкий. К тому ж, скуп изрядно – кафтанишко, вон, из наидешевейшего сукна надел, а ведь богат, собака, богат!
Поставив перед гостем большую кружку октли, Кривдяй немного поговорил ни о чем, пожаловался на жизнь и, сославшись на дела, вышел во внутренний дворик.
– Ну что, дядька Матоня? – появился со двора Олелька, уже изрядно навеселе.
– Ты где успел? – удивился Матоня.
Олелька – еще более румяный, чем обычно – ухмыльнулся:
– С купчишкой местным познакомился, как зовут, не запомнил, имя больно трудное. Толстый такой, пучеглазенький. Как узнал, что я с корабля – ровно лучшего друга встретил, бражкой угостил, да все выпытывал: что за корабли да далеко ли плавают.
– Он что ж, купчина твой, русский знает?
– Слуга его знает, мальчишка, проводник ихний. Через него и общались. Душевный человек этот толстяк, жаль, имя его не помню.
– А мальчишка, говоришь, русский знает?..
Олелько кивнул. Матоня надолго задумался, что-то прикидывая в уме и шевеля губами…
Стемнело очень быстро, как всегда в тропиках. В корчме – и в зале, и во дворе, возле очага, зажгли светильники. Впрочем, сейчас в них не было особой надобности – над крышами посада висела огромная, в полнеба, луна, заливая все вокруг золотым, каким-то звеняще-металлическим светом.
Зазвонили к вечерне. В церкви Михаила Архангела – басовито, гудяще, в окраинных храмах иначе: в церкви Фрола и Лавра, что почти рядом с корчмой – чуть тише, но тоже басом, а в дальней церквушке Николая Угодника – нежным малиновым звоном. Классный был звон – даже из соседнего Масатлана приходили послушать.
Православные – индейцы и русские – потянулись к храмам. Шли пешком, степенно – лошадей не было – лишь некоторых слуги несли в носилках. Немного протрезвевший Олелька встал было – шатнуло – махнул рукой – а, обойдусь на этот раз без вечерни. Глянул вокруг: дядька Матоня за мальчишкой-проводником присмотреть зачем-то просил, а сам-то вон, глушит с хозяином бражку. А где проводник? А и нет! И куда ж делся? Для дел торговых вроде поздно уже. Эх, пропустил! Дядька Матоня завтра ругаться будет – вот, скажет, пропойца. А выйду-ка на улицу – может, и нагоню еще.
- Предыдущая
- 32/79
- Следующая
