Маленькие подлости - Посадас Кармен - Страница 6

• Предыдущая
• 6/50
• Следующая

Эдди совершенно не понравилось бы, что она употребляет грубые выражения. Он не одобрил бы и ее новую прическу «под пажа» с выбритым затылком, и то, как она одевается, и, конечно, не был бы в восторге от ее «пирсинга» на языке и нижней губе, а также на соске левой груди, не говоря уж о татуировках. Да, он был бы недоволен этим и многим другим в жизни изменившейся Хлои, которой скоро исполнится двадцать два года, как самому Эдди. Только Эдди ушел. Оставил ее одну с папой-психиатром и мамой-пофигисткой… Ушел и лишь иногда возвращается, чтобы дать свою руку и улететь вместе с Хлоей через окно. Только эти ночные прогулки – не более чем сны, зачем себя обманывать? Нетинебудет не существует. Это сказка для маленьких и глупеньких детишек. Правда состоит в том, что Эдди умер семь лет назад и мир продолжает существовать без него.

Но в таком случае что делает портрет брата на ночном столике? Хлоя Триас уверена, что не доставала его из красного футляра, она никогда не делает этого. И тем не менее вот он, Эдди, смотрит на нее с улыбкой, которую она столько раз репетировала перед зеркалом, чтобы быть похожей на брата. Молчаливый Эдди, облаченный до пояса в кожаный отцовский комбинезон с завязанными спереди рукавами, улыбающийся и не ведающий, что через несколько минут будет мертв.

– Расскажи что-нибудь, Эдди, не уходи, останься со мной. – Вот о чем ей следовало попросить его в тот день, но она не сказала ничего, и Эдди сел на «Сузуки-1100», чтобы отправиться на поиски сюжета для новой повести, потому что ему было только двадцать два года и в его жизни не случилось ничего, заслуживающего внимания публики.

– А если пройдет много времени, ты станешь старым и все же не найдешь ничего такого, о чем можно было бы написать в книге, – что тогда, Эдди?

– Тогда, Хлохля, мне придется убить кого-нибудь или украсть его историю. – Сказал и не вернулся.

На лестнице снова слышатся голоса и шумная возня. Хлоя решает встать с постели и посмотреть, что происходит, но делает это очень медленно. «Вообще, зачем спешить, – думает она, – ведь никогда ничего не происходит». И это чистая правда. С того дня, 19 февраля, до настоящего момента ничего не происходило. Абсолютно ничего, мать вашу…

Эрнесто Тельди, хозяин дома

Говорят, ко всему привыкаешь. Даже к кошмарам, если они достаточно продолжительные и повторяются в течение лет этак двадцати. А с ним это происходит, пожалуй, и того дольше, потому что с 1976 по 1998-й прошло двадцать два года, целая жизнь.

Поэтому донесшийся с кухни крик Карела Плига не разбудил Эрнесто Тельди, но совершенно естественно слился с другими криками, которые озвучивали его сны, и даже не был более душераздирающим.

Научившись сосуществовать со своими кошмарами, Эрнесто Тельди хорошо знал: они прекращаются в момент пробуждения. Вообще-то во всем этом имелось определенное преимущество: лучше беспокойный сон, чем безмятежная бессонница. И так было всегда и везде: и в Аргентине, куда он приехал молодым, и в Европе, куда возвратился много лет назад. Ни разу за это время его не потревожили ни дурные мысли, ни страхи, хотя ему частенько приходилось посещать Буэнос-Айрес по делам. Там, в командировках, он узнал, что многие из тех, кто страдает подобными кошмарами, не выдерживают и начинают говорить. Одни пишут книги, другие предпочитают исповедаться публично, как тот лысый и потный военный по имени, кажется, Серенгетти – Тельди, случайно увидел его вечером по телевизору в номере отеля «Плаза». Эрнесто тогда еще подумалось, что этот тип похож на огромного пса из породы шарпей, у которого коричневые складки на коже напоминают двойные подбородки. Серенгетти низко опускал большую голову, рассказывая ведущему, что ужаснее всего чувствует себя, когда идет по улице:

– …понимаете, ведь невозможно не смотреть на лица молодых людей.

Произнеся это, он провел жирными трясущимися пальцами по своим собачьим челюстям, словно не хотел отпускать на волю то, о чем говорил.

– Вот послушайте, я вам объясню, – продолжал он с видимым усилием. – Идет кто-нибудь, скажем, по улице Коррьентес, идет себе спокойно и вдруг ловит себя на том, что каждый раз, когда ему попадается навстречу парень или девушка, которым нет и двадцати пяти, он думает: а не может ли этот мальчишка (или эта симпатичная блондиночка) быть одним из тех? Ведь по возрасту подходит, правда? – Серенгетти сделал паузу и повернулся к ведущему передачи, тот смотрел на него с отвращением, как и подобает по сценарию. Тогда Серенгетти обратился к ведущему на ты, словно попытался склонить к сообщничеству. – Так вот, начинаешь вспоминать то, что сделал с их родителями, когда им было столько же лет. В ушах начинают реветь моторы «Геркулеса», шум заглушает крики, но не полностью, не совсем заглушает… А еще не можешь забыть их ужасные глаза, они, кажется, до сих пор глядят на тебя со всех сторон с лиц этих мальчиков и девочек, гуляющих по улице Коррьентес, или Посадас, или 25 Мая, – отовсюду. Ты представляешь? Они на тебя смотрят, а ты пробуешь успокоиться, говоришь себе: эти глаза не могли ничего видеть. Эти молодые ничего не могут знать, они были совсем крошечными, когда мы их здесь распределяли по семьям, и я считаю, что это была гуманная идея, понимаешь? Бедные дети по крайней мере получили любящих родителей, которые их вырастили и отправили в школу, которые носы им вытирали, когда в первые месяцы они плакали по настоящим мамам. А их настоящие мамы, – шарпей Серенгетти астматически захрипел, – в это время лежали на глубине нескольких метров, на дне грязной реки, и до сих пор лежат на самом дне, совершенно неживые, а ты идешь по улице Коррьентес, и тебе кажутся знакомыми глаза всех идущих навстречу молодых людей.

Голос Серенгетти зазвучал так, словно ему тоже надо было вытереть нос после всего, что он рассказал в этой очень популярной телевизионной программе. Наступила тишина. Кто-то кашлянул. Ведущий воспользовался кульминацией, чтобы завершить передачу словами сожаления и негодования в стиле impact show[6], а этот тип, очевидно, отправился домой с мыслью, что благодаря публичной исповеди может теперь жить со спокойной совестью. Конечно, многие станут презирать этого человека после его откровения, но они и до этого его презирали, даже не зная всей правды. Только ведь теперь найдутся и такие, кто посочувствует ему, почему бы нет! В душе каждого человека есть свое темное пятнышко, и для некоторых было бы утешением знать, что в мире совершаются подлости, затмевающие их собственные.

Однако Эрнесто Тельди так не думал, нет. И в его планы не входило исповедоваться. Да и в чем ему, в конце концов, признаваться? Не в чем! У него все было по-другому, всего лишь маленькая коммерческая операция, которая началась и закончилась в одну ночь. Никто не может обвинить его том, что он сотрудничал с военными, у него не было ничего общего с грязной солдатней. Единственный грех, если можно так сказать, состоял в поддержании откровенных и ровных отношений с лейтенантом из местного гарнизона неподалеку от деревеньки Дон-Торкуато. Они были знакомы с давнего времени, почти со дня приезда Тельди в Аргентину. Минелли называл его «гальего»[7] Тельди, и не без уважения. С другой стороны, Эрнесто тоже не испытывал антипатии к лейтенанту. Лишь однажды вечером, только однажды, в году, кажется, семьдесят шестом, в самом начале периода грязной солдатни, этот тип попросил разрешения воспользоваться легким самолетом, принадлежавшим Тельди.

– Слушайте, Тельди, – сказал Минелли, – лучше, если вы не будете ни о чем спрашивать. Вы ведь контрабандист, не так ли? Вы завозите табак из колонии и складируете его здесь, на вашей маленькой базе. Что ж, очень хорошо, такое многообещающее предприятие не должно терпеть фиаско, нас ни черта не интересует, чем вы занимаетесь. Давайте договоримся: я закрываю глаза на ваш бизнес, а вы не задаете вопросов, лады?

• Предыдущая
• 6/50
• Следующая