Ликвидация - Бондаренко Вячеслав Васильевич - Страница 34
- Предыдущая
- 34/122
- Следующая
— И все-таки? — усмехнулся Чусов.
— Н-нет, ни с кем… Он такой…
Гоцман взглядом попросил у Чусова разрешения задать вопрос.
— А кличка Академик вам не попадалась?..
Рогонь на минуту задумался.
— Был один курсант, — после паузы медленно произнес он. — Жил не на территории школы. Появлялся изредка. Перед этим нас всегда загоняли в казармы. Ходили слухи, что это особо секретный агент. В лицо его никто не видел… Однажды я задержался в классе подрывного дела. Мне приказали отвернуться. За окном проходил начальник школы и сказал кому-то: «Akademik, du gehst ein ernsthaftes Risiko ein…»
Гоцман быстро взглянул на Чусова.
— «Академик, ты сильно рискуешь», — перевел тот.
— И все?
— Все, — пожал плечами заключенный. — Нас учили запоминать, и я запомнил…
— Ну, хорошо, вернемся к Чекану, — вздохнул Гоцман, откладывая досье. — Были у него какие-нибудь привычки? Ну, там марки он собирал? Играл на гитаре?..
Снова повисла пауза, на сей раз долгая. Семчук даже вопросительно взглянул на Гоцмана, но тот коротко помотал головой — не мешайте, пусть вспоминает.
— Про марки не знаю, — наконец произнес Рогонь, — а вот когда Советы… ну, когда вы входили в Одессу, мы бежали с ним по улице. На углу была кондитерская разбитая… И Чекан вдруг побежал к ней. Тут пулемет ручной ударил… Он упал. Смотрю, снова собирается бежать. Я кричу — с ума сошел, ложись! А он — мне пирожные нужны!..
Бывший лейтенант неожиданно засмеялся своему воспоминанию, и Гоцман увидел, что передние зубы у него выбиты.
— Чай без сахара пил, — договорил Рогонь. — Очень крепкий, кстати… А тут пирожные!.. Три раза падал, но добежал…
Когда Рогоня увели, Давид, сам не зная зачем, спросил у Семчука:
— Шо с ним дальше будет?..
— К сожалению, ничего страшного, — сумрачно ответил майор, принимая у Гоцмана папку и пряча ее обратно в сейф. — Согласно распоряжению министра внутренних дел от двадцать второго-первого-сорок шестого поедет в северные районы страны на положении спецпереселенца… А я бы таких стрелял на месте, без суда и следствия. Он, вы же видели, идейный… И с Советской властью не примирится уже никогда. А мы эту сволочь кормим и поим за счет тех, кто сейчас голодает…
Чуть слышно, но музыкально звякнул маленький колокольчик, сохранившийся с допотопных времен над дверью крошечной одесской кондитерской на окраине. Не до сластей сейчас было, летом голодного сорок шестого. Какие там сласти, если кило хлеба в коммерческом— пятнадцать рублей!.. Покупал их только тот, кто мог себе позволить такую роскошь. Но, видать, у гвардии капитана, бережно прижимавшего к груди красивую коробку с пирожными, деньги имелись. И кто бы его за это осудил?.. Воевал капитан, судя по его боевому виду и залихватски подкрученным усам, наверняка храбро, был ранен — об этом говорило то, что правую руку он держал немного на отлете, — и имел теперь полное право покупать пирожные для своей обаятельной дамы. Так думала торговка семечками, сидевшая со своим товаром неподалеку от кондитерской. Клиентуры, кстати, у нее было куда больше…
Следившие за кондитерской оперативники Саня и Тишак двинулись было следом за капитаном. Их обогнали двое мужчин в поношенных гимнастерках, похожих друг на друга, как близнецы. Похожесть их состояла в том, что при всем желании запомнить лица было невозможно — настолько они были обыкновенны. Разве у того, что повыше, брови были густые, щеткой.
— Сами, — тихо бросил Семчук, обгоняя милиционеров. — Ваше дело сторона…
Тишак и Саня растерянно потоптались напротив кондитерской, выполняя приказ майора. Контрразведчики свернули в переулок вслед за Чеканом.
— Ты хоть семечек купи, — буркнул Сане, прикуривая, Тишак. — Займи руки…
Саня чуть было не ответил «есть» — ведь он был по званию младший лейтенант, а Тишак — лейтенант, — но вовремя спохватился.
— Мне стаканчик.
— В кулек или в карманчик?
— В карманчик…
— Пять.
Саня протянул продавщице пятак и оттопырил карман. Торговка, зачерпнув стаканом семечки, сосредоточенно начала их всыпать.
В этот момент из дверей кондитерской вынырнул пацан-поваренок. Лицо его было озабоченным. Зыркнув глазами туда-сюда, поваренок свернул за угол и ссыпался в неизвестном направлении.
— Ходу!.. — Тишак кинул на землю папиросу и обернулся к Сане: — Ну!..
Саня рванулся из рук торговки, семечки вместо кармана посыпались на булыжник-Пацан явно знал, куда бежать. Рвал вперед не оглядываясь, только пятки сверкали. Тишак с Саней, сопя, мчались за ним. Мелькали голубятни, покосившиеся сараи, сохнущее белье…
Внезапно поваренок сбавил шаг и кинулся куда-то вбок, вдоль серой облупленной стены. Исчез в темной арке. Тишак, задыхаясь от быстрого бега, выхватил из кармана пистолет, щелкнул предохранителем… Саня, следуя его примеру, тоже взял оружие на изготовку. Как-никак связной Чекана — это тебе не шутка.
Затаив дыхание, оба осторожно заглянули в арку. И увидели, как пацан, на ходу сдергивая портки, ныряет в покосившуюся будку сортира и захлопывает за собой щелястую дощатую дверь…
А капитан, бережно прижимая к груди коробку с пирожными, шел себе по тихой, ничем не примечательной одесской улице. Она пустовала, и лишь на значительном расстоянии за капитаном следовали двое мужичков в поношенных гимнастерках без погон, со смехом болтавших между собой, да проехала цистерна-полуторка, распространяя сильный запах керосина…
Капитан свернул во двор полуразрушенного дома. Семчук кивнул напарнику — давай, мол, за ним, а я в обход.
Сдерживая сильно бьющееся сердце, майор выскочил на параллельную улицу. Никого. «И с чего это такие волнения? — попробовал он посмеяться над собой. — Ты же из «Смерша»! На фронте не такое бывало!» Самовнушение обычно всегда поднимало Семчуку настроение, но на этот раз должного действия не оказало.
Он свернул в арку и наткнулся на лежащего навзничь человека в гимнастерке без погон. Напарника убили точным ударом ножа в сердце.
Забыв обо всем, Семчук склонился над погибшим и не узнал о нацеленном в спину «парабеллуме».
Ида смеялась. Смеялась и кружилась по комнате, обнимая коробку с пирожными. Улыбка удивительно красила ее. Хотя она казалась Чекану неотразимой всегда, даже в самые трудные времена, когда об улыбках никто не думал.
— Эклеры? Не забыл?.. — Она снова рассмеялась, понюхала коробку, стала открывать.
Он тоже засмеялся.
— Ида, Ида… — Чекан обнял ее, уткнулся носом в теплую шею. — Помнишь, на Малой Арнаутской была кондитерская? Недалеко от «Шантеклера», угол Ремесленной?.. Когда разведшколу разбомбили, мы по городу прятались… Я уже в штатском был. Бежал с одним придурком. Вижу — наша кондитерская… Забежал, набрал полную коробку — и к тебе… Прибегаю… А соседи говорят, она с румынами ушла…
— Ни с какими румынами я не уходила… Тебя ждала.
Ида снова принялась за коробку. Увидела на ней красное пятно. И подняла красиво очерченные брови.
— Кровь? Откуда?.. Это вчерашняя рана? — Она встревоженно коснулась его правой руки. — Болит?..
— Не моя, — усмехнулся он. — На хвост упали двое…
Ида положила коробку на стол, подошла к нему. Обняла сзади за плечи.
— Уезжать надо отсюда…
— Куда? — снова усмехнулся Чекан. — К тебе в Польшу? Там тоже коммунисты…
— Это ненадолго, — помотала головой Ида, — их там все ненавидят… Сначала переберемся в Турцию, там посмотрим.
— А там что?
— Спокойнее…
— Я даже языка не знаю…
— Я научу, — улыбнулась Ида. — Через год будешь говорить. И куш там толковый… А здесь — копеечный… Или тебя здесь что-то держит?
Чекан с улыбкой обернулся, притянул Иду к себе:
— Ничего меня нигде не держит…
Он бережно поцеловал ее пальцы. Прямо в татуированный ромбик с двумя цифрами, верхняя из которых, восьмерка, означала срок, а нижняя, тройка, — число судимостей.
Посреди гоцмановского кабинета стояли, понурившись, Тишак и Саня.
Оперативники разместились вокруг на стульях и табуретах. Сам Гоцман, хмуро качая ногой, сидел на краю стола.
- Предыдущая
- 34/122
- Следующая
