На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович - Страница 10

Ленинградский композитор, общественный деятель, народный артист СССР, депутат Верховного совета СССР нескольких созывов, лауреат Ленинской и Сталинской премий Василий Павлович Соловьев-Седой был подлинным любимцем партии и народа. Его называли мастером советской песни. Такие известные песни, как «Соловьи», «Вечер на рейде», и многие другие стали подлинно народными. Особенно много произведений композитор посвятил своему любимому городу. Музыкальный образ Ленинграда невозможно представить без песенного творчества Соловьева-Седого. Даже его знаменитая песня «Подмосковные вечера», согласно легенде, первоначально была посвящена Ленинграду. Припев ее будто бы звучал так: «Если б знали вы, как мне дороги ленинградские вечера…». Просто одному высокому московскому чиновнику песня так понравилась, что тут же было велено заменить «ленинградские вечера» на «московские» — или «подмосковные», чтобы не нарушить ритм.

Впрочем, скорее всего это не более чем красивая ленинградская легенда. На самом деле песня писалась для кинофильма «Спартакиада народов СССР», которая проходила в Москве, да и слова песни принадлежат московскому поэту Михаилу Матусовскому.

Соловьев-Седой был сыном своего времени, преданным членом коммунистической партии. Не зря его полные инициалы, почти совпадающие с известной аббревиатурой, которой в советское время мы привычно называли единственную в стране партию, заменили композитору его собственное имя. Среди близких друзей его с уважением величали коротко и определенно: «ВПСС».

Надо сказать, что и сам Василий Павлович был не прочь поиграть словами. Особенно если они услаждали его профессиональный слух музыкальными ассоциациями. В свое время в композиторской среде был популярен анекдот о встрече Соловьева-Седого с композитором Вано Мурадели. «Вано, — приветствовал его Василий Павлович, — ведь ты не композитор». — «Почему?» — удивился тот. — «У тебя все не так. Даже в фамилии. Смотри сам. Вместо „Ми“ у тебя „Му“, вместо „Рэ“ — „Ра“, вместо „До“ — „Де“, вместо „Ля“ — „Ли“».

Да и подпись Василия Павловича Соловьева-Седого, говорят, представляла собой графическую транскрипцию музыкальной гаммы: ФаСиЛя СиДо /ВаСиЛий СеДой/.

Мало чем примечательный тихий город Всеволожск, расположенный в сорока двух километрах от Петербурга, вошел в петербургскую городскую мифологию благодаря любопытному выражению «Всеволожские коты», которое означает отвратительное утреннее похмельное состояние, когда рот обволакивает густой дух плохо переваренной вчерашней пищи, сдобренной дешевым вином. «Утром просыпаюсь, а во рту будто рота котов побывала». — «Небось всеволожских?»

Почему коты — понятно. Можно процитировать отрывок из воспоминаний командира взвода гатчинских «Синих кирасир» Владимира Трубецкого. Вот что говорит один из персонажей его «Записок кирасира»: «Moum sec cordon vert (марка сухого французского шампанского с зеленым ободком на горлышке бутылки. — Н. С.). Прекрасная марка! Да, да… и от нее никогда никаких котов не бывает. Пей в своей жизни только Moum, только sec и только cordon vert — всегда будешь в порядке. Об одном умоляю: никогда не пей никаких demi-sec (полусухое вино. — Н. С.). Верь мне, князь: всякий demi-sec, во-первых, блевантин, а во-вторых, такое же хамство как пристежные манжеты или путешествие во втором классе». Это насчет котов. С ними, как говорится, все ясно. Остается понять, почему их называют «всеволожскими».

На всякий случай напомним, что один из исторических районов Всеволожска официально называется Котовым полем. Этимология этого топонима не очень прозрачна. Если она не связана с какой-либо конкретной фамилией, а имеет отношение к некогда обитавшим здесь одичавшим городским котам, тогда все становится на свои места.

«У Шарлеманя» — это значит у ограды Летнего сада со стороны Михайловского замка, созданной по рисунку архитектора Людвига Ивановича Шарлеманя. История известного рода Шарлеманей характерна для Петербурга XVIII столетия. Отец Шарлеманя, опытный «резных и живописных дел мастер», впервые приехал в Петербург из Руана по приглашению императрицы Екатерины II. Он много работал в царскосельском Екатерининском и Зимнем дворцах и к концу жизни дослужился до звания академика орнаментальной скульптуры. У него было четверо сыновей, двое из которых — Иосиф и Людвиг — стали петербургскими архитекторами. Людвиг был младшим и потому назывался Шарлеманем-вторым.

Людвиг закончил Академию художеств и первые навыки в строительстве получил под руководством архитектора Луиджи Руска, работая у него архитектурным помощником при строительстве церкви Скорбящей Богоматери на Шпалерной улице. Из наиболее заметных самостоятельных работ Шарлеманя-второго до нашего времени сохранилось здание Александровского лицея на Каменноостровском проспекте, павильон «Чайный домик» в Летнем саду, здание пожарной части на Каменном острове и Министерская дача там же.

Решетка Летнего сада. Архитектор Л. И. Шарлемань. Фото до 1872 г.(?)

Однако самой известной оказалась его работа в области так называемой малой архитектуры. В 1826 году на Александровском чугунолитейном заводе по рисунку Шарлеманя-второго была отлита решетка, оформляющая южную границу Летнего сада со стороны Михайловского замка. Она не так величественна, как знаменитая ограда со стороны Невы, и в известном смысле находится в тени мировой славы своей старшей сестры, но среди истинных петербуржцев пользуется давней и заслуженной любовью. Ограда представляет собой чередующиеся звенья, украшенные изображением тонко моделированной головы Медузы Горгоны. В центре ограды находится вход в Летний сад со стороны Мойки, то есть со стороны города. Поэтому он пользуется наибольшей популярностью среди петербуржцев. Это давнее традиционное место встреч, которое со временем драгоценной жемчужиной вошло в свод городской фразеологии. Петербуржцы, назначая друг другу встречи у южного входа в Летний сад, говорят: «Встретимся у Шарлеманя». Никаких дополнительных уточнений эта формула не требует, а сама фраза стала высшим признанием заслуг как самого Людвига Ивановича Шарлеманя-второго, так и всех без исключения петербургских зодчих.

Такой простой и трагической формулой в городском фольклоре обозначен двухсотлетний, петербургский, период российской государственности, границами которого служат судьбы двух русских царевичей с одинаковыми именами. В 1718 году в застенках Петропавловской крепости по личному указанию императора Петра I был замучен его сын, царевич Алексей Петрович, якобы за предательство его дела реформирования России, и ровно через двести лет, в 1918 году, вместе с отцом и сестрами был расстрелян собственным народом, предавшим династию Романовых, другой царевич — сын Николая II Алексей Николаевич.

История драматической жизни и трагической смерти царевича Алексея, старшего сына царя Петра I и его первой жены Евдокии Лопухиной, отличающаяся поистине шекспировским накалом страстей, — это, по существу, история взаимоотношений отца и сына. Так случилось, что чуть ли не с самого рождения ребенка они были чужими друг другу людьми. До восьми лет Алексей воспитывался в покоях матери и с детских лет впитал в свою душу лютую враждебность родителей друг к другу. Со временем Алексей, подстрекаемый ближайшими родственниками матери Лопухиными, начал активно выступать буквально против всех реформаторских начинаний отца в области политики, экономики, просвещения, чем вызывал еще большую ненависть Петра. С годами их отношения все более и более обострялись, что неминуемо должно было привести к трагической развязке. К тому времени семейный разлад выплеснулся на улицу и стал достоянием молвы. В народе с именем Алексея стали связывать надежды на освобождение от гнета петровских реформ.