Опасные забавы - Портер Маргарет Эванс - Страница 30
- Предыдущая
- 30/78
- Следующая
Когда они достигли цели, он помог ей расстелить на траве одеяла прямо в тени раскидистых ив. Она села и начала следить за его приготовлениями к рыбной ловле. К длинной шелковой нити была прикреплена другая, из кишок. Он привязал к ней искусственную бабочку, опустил в воду и выбросил завиток. Затем поднял удочку, описал ею в воздухе широкий круг и резко опустил. Наживка глубоко погрузилась в воду.
Его тело напряглось, а взгляд целиком сосредоточился на реке. Розали по собственному опыту знала, что увлеченный любимым делом человек забывает обо всем на свете, но ее удивил столь банальный источник вдохновения. «Фанатизм спортсмена сродни фанатизму танцора», – подумала она.
Он заговорил вполголоса:
– Некоторые предпочитают ловить рыбу вверх по течению, надеясь, что она сама собой выплывет. А вот я стараюсь вытащить каждую из глубины и тяну как можно чаще, чтобы она удержалась на наживке. – Помолчав несколько минут, проговорил: – А, поднялась!
Розали затаила дыхание и, не двигаясь с места, следила за его действиями.
Он поднял удочку и радостно воскликнул:
– Я подцепил рыбу, так что пусть она еще немного поплавает.
Вскоре, наматывая катушку, он отступил на несколько шагов.
– Тяжелая. Передайте мне сачок, он мне сейчас понадобится.
Она тут же подала его Джервасу, и когда он вытащил добычу, тоже воскликнула:
– Да эта рыба гораздо больше вчерашней! – Не в силах смотреть, как он глушит рыбу, она закрыла глаза, а после протянула ему корзину.
– С красно-коричневой наживкой мне всегда везло. В следующий раз я попробую другую приманку – бабочку-медведицу. С ее помощью я вчера поймал хариуса. В этом сезоне они жирные и лучше форели.
Первый улов герцога оказался самым удачным, но он поймал еще двух хариусов и маленькую форель, которую тут же бросил в воду. Он признался, что страшно голоден, и Розали достала из другой корзины холодного цыпленка, хлеб, сыр и вино, приготовленные женой хозяина гостиницы. Во время обеда девушка почувствовала себя спокойно и уверенно, хотя ее будущее оставалось неясным, как и подлинные намерения герцога.
– Места у вас здесь просто замечательные! – проговорил Джервас.
Розали улыбнулась и откликнулась:
– Я редко бываю в Бибери, и мне тут все почти так же вновь, как и вам, ваша светлость.
Он подсел к ней поближе и спросил:
– Почему вы не называете меня Джервасом, когда мы наедине?
– Non, nоn, – взволнованно запротестовала она, перейдя на французский. – Вы герцог, и мне неудобно обращаться к вам по имени.
– Но почему, если мне это приятно? Я не люблю слышать эти слова «ваша светлость» от кого бы то ни было, мне все время вспоминается мой покойный отец. Ну, назовите меня по имени хоть раз, – требовательно сказал он.
– Джервас, – сказала она, проглотив последний звук и сделав ударение на втором слоге.
– Шерве, – повторил он. – По-французски мое имя звучит куда приятнее.
– Как и большинство слов.
Ей показалось, что он снова хочет поцеловать ее. «Интересно, на что он еще может решиться?»
– Наверное, отсюда Париж кажется вам очень далеким, – снова заговорил он. – Вы по нему скучаете?
– Иногда.
– Из разговоров с вашими знакомыми актерами я узнал, что вы прожили там все годы революции.
– Я родилась в жаркий летний день, за две недели до взятия Бастилии. Так что я – ровесница революции. Девочкой я видела, сколько зла творилось во имя свободы, равенства и братства.
Ненавязчивые расспросы помогли Джервасу разгадать немало загадок, хранившихся в глубине ее души. Она поведала страшную историю о своем крестном отце, аббате де Буйоне, схваченном толпой и повешенном на фонаре. Она рассказала ему об актерах из «Комеди Франсез», арестованных и брошенных в тюрьму. Они ждали суда и смертного приговора. Однако их спасло вмешательство судебного чиновника, в прошлом актера, – он уничтожил обвинительные документы, и все были освобождены. Ее голос стал мягче, когда она заговорила о своей любимой крестной матери, мадемуазель де Монтансье.
– Хотя она пользовалась покровительством Марии-Антуанетты, но после свержения монархии стала на сторону народа и поставила несколько пьес, прославляющих республиканские добродетели. Однако патриотизм ее не спас, ее обвинили в участии в роялистском заговоре, разумеется, ложно, и в намерении сжечь Национальную библиотеку. А потом разоблачили как врага нации и посадили в тюрьму. Причем все это делали люди, посещавшие ее салон над кафе «де Шартр».
– И никто не мог вступиться за нее и защитить?
Розали покачала головой.
– Она провела почти год в Petit Force[15] . Мы ходили к ней – моя мама и я. Комитет общественного спасения разрешал посещать тюрьмы. Я боялась, что тюремщики не выпустят нас, что и нас бросят в камеру; мне до сих пор снятся эти кошмары. – Она опустила глаза и вздрогнула, когда он взял ее руку в свою.
– Да, вы росли в трудную и мучительную эпоху, – мрачно заключил он.
– Страх царил повсюду, он правил городом. Моих родителей тоже подозревали. Мама часто выступала на сцене Королевского театра в Версале – там было так красиво, говорила она мне, все золотое, голубое и цвета слоновой кости. В душе она оставалась верной монархии, хотя старалась это скрывать. Пока «Гранд-опера» была открыта, она продолжала работать, и я помню, как вечерами она возвращалась в слезах, ей было больно и тяжело выступать перед людьми, приговорившими королеву к смертной казни. Но она нравилась республиканцам, Бонапарту и jeunesse dor?e[16] , и ее популярность помогла нам выжить.
– А что ваш отец?
– Теоретически он защищал права личности и, по британским стандартам, считался бы радикалом, но ему претила жестокость политики и политиков. И, по-своему, он был патриотом. Когда Франкер, директор Парижской оперы, поставил антианглийскую пантомиму, отец в знак протеста отказался играть в оркестре. Но мы не голодали, он сам сочинял музыку и давал уроки игры на скрипке, а мама много зарабатывала. В это время я тоже начала танцевать.
От резкого порыва ветра на них посыпались пожелтевшие ивовые листья. Джервас приподнялся и воткнул один из них в волосы Розали.
- Предыдущая
- 30/78
- Следующая
