Белая рабыня - Попов Михаил Михайлович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/101
- Следующая
— Фрондируете? Напрасно. И потом, согласитесь, отказ от завтрака — это мелко.
Потирая руки, Биллингхэм сел за стол.
— А я вот с удовольствием поем. Дик, дружище, принеси мне то же, что ты приготовил для сына губернатора Ямайки.
Через несколько минут, с наслаждением уписывая жареную поросятину с печеной маниокой, общительный дезертир во всех подробностях излагал пленнику план, при помощи которого он собирался, не подвергая себя ни малейшей опасности, обменять драгоценного губернаторского сынка на ящик с сотней тысяч песо. При всей ненависти к этому грязному негодяю, кипевшей у молодого лейтенанта в груди, он не мог не признать, что план составлен отлично, в нем не было заметно ни одного слабого места. Отцу придется выкладывать деньги. Это было особенно неприятно признавать оттого, что Энтони лучше, чем кто бы то ни было, знал, что таких денег у полковника Фаренгейта нет. Дело в том, что нынешний губернатор Ямайки был не совсем обычный губернатор. И не только потому, что происходил из числа тех, с кем прежние губернаторы боролись насмерть. Его необычность была в другом — он так и не освоил простого искусства быть взяточником. И на золотом дне, которым, объективно говоря, являлась его должность, он ничего не собрал лично для себя.
Конечно, такому негодяю, как Биллингхэм, было бесполезно объяснять, что бывший пират Джон Фаренгейт живет со своим семейством исключительно на королевское жалованье, а на воспитание дочери и сына потратил остатки сбережений, сделанных в свои прежние романтические годы, когда он занимал такое положение, где ему и не думали предлагать взяток.
Если бы только мог, Энтони попросил бы отца отвергнуть условия Биллингхэма. Этим бы отец избавил себя от унизительных поисков денег и оставил хитрую сволочь ни с чем. Впрочем, наверное, сэр Фаренгейт не стал бы слушать советов сына в этом деле.
Трудно сказать, что доставляло большее удовольствие господину шантажисту, поедание поросятины или смакование деталей отлично составленного плана. Во всяком случае, он огорчился, когда его оторвали от того и от другого. В каюту спустился его помощник, мрачный лысый толстяк, и что-то пошептал капитану на ухо. Поморщившись, Биллингхэм встал.
— Нашу беседу придется прервать, будем надеяться, что ненадолго, — сообщил он лейтенанту.
Когда они поднялись на шкафут, помощник ткнул пальцем влево от курса «Медузы».
— Испанец. Один.
— Ты обратил внимание, куда он движется?
— Обратил.
— Послушай, Фредди, и ослу понятно, что он идет не с золотом, а в лучшем случае за золотом.
— Правильно, — согласился толстяк, — иначе бы его как следует охраняли. Но на испанском корабле всегда есть чем поживиться.
Капитан был в раздумье. Вид его выражал неудовольствие.
— Пушек у нас больше, а людей по крайней мере не меньше. Ребята горят желанием. Мы слишком давно сушим весла, — настаивал помощник.
— Ты пойми, выкуп у нас почти в руках. Большие деньги.
— Это дело может растянуться на несколько недель, а тут все под руками и риск небольшой.
Помощнику трудно было возражать. «Медуза» выглядела значительно внушительнее испанца. Подойти к ним так, чтобы их пушки не помешали провести абордаж, — в этом ведь и заключается профессия корсарского капитана. А в рукопашном бою один джентльмен удачи стоит троих испанцев.
— Джонни! — крикнул Биллингхэм рулевому. — Положи руль к ветру. А ты, Дик, спустись и развяжи нашего юного друга, пусть понаблюдает, как мы это делаем.
Все в расчетах капитана, советах его помощника, предвкушениях его команды было верно. Они не учли только одного — что в дело может вмешаться случай. Когда корабли сблизились и деморализованные испанские батареи уже не были способны к залповому огню, а корсары уже залегли вдоль фальшборта, держа наготове абордажные крючья, и ничто, казалось, не могло уже помешать тому, что должно было совершиться — яростной корсарской атаке и дикой последующей резне, — в этот момент совершенно случайное, панической рукой выпущенное ядро угодило в носовой пороховой отсек «Медузы».
После того как рассеялся дым оглушительного взрыва, стало очевидно, что абордажная команда и мушкетеры Биллингхэма превращены в кровавую кашу. Изувеченный остов пиратского корабля, двигаясь по инерции, медленно прислонился к красному борту галеона. Испанцы, воодушевленные случившимся, сделали все, чтобы не упустить предоставившийся им шанс. Они ринулись в атаку. Организовать сопротивление было некому. Биллингхэм валялся у грот-мачты на спине, придавленный обломком реи. Его помощник был вообще выброшен взрывом за борт. Энтони стоял, прислонившись спиной к мачте, завороженно наблюдая за тем, как, размахивая обнаженными шпагами и дымящимися мушкетами, на палубу пиратского корабля градом сыплются люди в желтых кирасах и касках. С ним происходило что-то вроде легкого обморока. Как во сне, перед ним разворачивались картины разрозненного пиратского сопротивления, крики и стоны раненых звучали как бы издалека.
Полностью он очнулся только в тот момент, когда к нему подошел высокий молодой испанский офицер, приставил к его груди острие шпаги и на хорошем английском сказал:
— Вы пленены, мистер.
Энтони поднял связанные руки и ответил:
— Второй раз за два дня.
— Позвольте представиться — дон Мануэль де Амонтильядо и Вильякампа. Чему вы улыбаетесь?
— Не сердитесь, дон Мануэль. — Энтони энергично разминал натертые волосяной веревкой запястья. — Эта ситуация напомнила мне некоторые обстоятельства вчерашнего дня.
— Я не вполне понимаю вас, сэр.
— Моя улыбка носит скорее философский характер. Капитан потопленного вами капера тоже представился мне самым учтивым образом, но лишь после того, как накрепко меня связал. Вы же для того чтобы сделать то же самое, сочли нужным освободить мне руки. При этом он был англичанином, вы же имеете честь быть подданным испанского короля.
Дон Мануэль кивнул в знак того, что оценил учтивость собеседника.
— И тем не менее с кем имею честь?
— Энтони Фаренгейт.
— Не родственник ли вы губернатору Ямайки?
- Предыдущая
- 11/101
- Следующая
