Черный принц - Демина Карина - Страница 8
- Предыдущая
- 8/143
- Следующая
…было молчание на двоих.
И ее рука, замершая на груди. Задумчивый взгляд, в котором отражалось пламя. И всполохи на бледной коже. Отросшие волосы, начавшие завиваться, и веснушки… Таннис их целое лето свести пыталась, а они, обласканные солнцем, не уходили. Хорошо, что не уходили.
Без веснушек Кейрену было бы одиноко.
— Надеюсь, — леди Ольмер выставила лорнет, едва не задев племянницу, — мы с нею вскоре увидимся…
В этом Кейрен не сомневался. О нет, он любил свою матушку, но порой ее чрезмерная забота начинала раздражать.
Эта встреча испортила прогулку. И жеребец, чувствуя настроение всадника, шел неторопливо, то и дело вздрагивая, а Кейрен позволял коню выбирать дорогу. Остановился тот у заводи. Здесь листья не убирали, и темно-бурый ковер опада успел пропитаться влагой, а на его поверхности проступали ледяные нити.
Кейрен спешился и, забросив поводья на сук, поспешил к Таннис.
— Ты как? — Он снял ее с седла, но на землю не поставил.
— Мне… пожалуй, понравилось. — Таннис стянула перчатку и погладила его по щеке. — Сидишь себе, а она идет… Красота! Отпустишь?
— Неа.
— Я тяжелая.
— Это тебе кажется…
— Ты расстроен.
И ведь соврать не получится, она на удивление тонко чувствовала его ложь. И его настроение. И с настроением этим умела ладить.
— А еще у тебя уши замерзли. — Теплые ладони прижались к ушам.
И вправду замерзли.
Кейрен потерся носом о жесткий ее рукав.
— Это из-за той старухи? — Таннис заглянула в глаза. — Она донесет твоим родителям, что ты опять меня выгуливал?
— Прогуливал. Выгуливают собак.
— Хорошо, — легко согласилась Таннис. — Она донесет, что я тебя выгуливала. Это запрещено?
— Не принято.
Опасные вопросы, которые раньше и вопросами не казались, но напротив, неписаные правила спасали Кейрена от лишних забот.
— Почему?
— Потому что… — Он взгляд отвел. Как объяснить Таннис, что ее пребывание в парке днем неуместно? Что сам ее вид оскорбил и леди Ольмер, и бесцветную ее племянницу? А заодно и матушку Кейрена? Что любовниц не принято выводить… ладно, не в свет, но в театр.
И в магазинчик старика Кассия, где пахнет книжной пылью и чернилами, а на полках бок о бок живут и любовные романы, и философские трактаты, и садоводческие календари. И в задней части магазина за шелковой ширмой прячутся столики, где можно присесть с приглянувшейся книгой… Таннис понравился старик, а она — ему.
Вот только книги он обещал присылать на дом.
…сами понимаете, господин Кейрен, мои клиентки не одобрят…
Понимает.
Но принять не выходит. И все-таки Кейрен ее опустил на землю, но отступить не позволил, прижал к себе.
— Я тебя не отдам.
— Бестолочь ты. — Таннис взъерошила ему волосы. — Рано или поздно…
— Никогда.
— Кейрен… — Она разомкнула кольцо его рук. — Давай не будем об этом? День хороший… смотри, утка! Жирная какая! А на курсах нам показывали, как утку готовить с черносливом…
Утка выбралась на берег и, отряхнувшись, заковыляла к лошадям. Она была толстой и неповоротливой, ко всему вряд ли догадывалась о коварных планах Таннис. А та говорила о своих курсах и о варенье из красной и белой смородины, которое у нее получилось лучше, чем у остальных, значит, недаром Таннис столько времени потратила, гусиным пером косточки выковыривая… и о других курсах, где ее тоже хвалили и…
Голос был неестественно бодрым, и, когда она, устав говорить, замолчала, Кейрен снова ее обнял.
У них есть этот день.
И пруд.
Утка растреклятая, лошади. А дома ждет камин и клетчатый плед с винным пятном…
…спящим, он казался таким беззащитным.
По-прежнему худой и жилистый, с бледной кожей, которая на локтях была шершавой, треснутой. И Таннис гладила трещинки. Знала — не проснется.
Сон у него был на редкость крепким.
И хорошо. Можно смотреть, не боясь быть застигнутой. Не то чтобы она делала что-то неприличное, из того, о чем не принято говорить — а как Таннис усвоила, многие темы являлись запретными, — но было как-то неловко.
Сколько им осталось?
Дни?
Недели?
Месяцы? И во сне Кейрен продолжает гадать, оттого и хмурится. А она, дотянувшись до губ, гладит их, нашептывая:
— Я здесь.
Рядом. Пока еще… быть может, повезет и их связь продлится год… или два. Сколько бы ни было, своего Таннис не отдаст. Будет больно? Обязательно будет, она ведь с самого начала все понимала правильно. Кто она?
Она уже сама не знает кто.
Прежняя Таннис мертва, а новая… содержанка?
…Кейрен повернулся и, не открывая глаз, пробормотал:
— Что?
— Ничего. — Она потерлась носом о его щеку. — Спи.
— О чем ты думаешь? — Спросонья его глаза были темными, черными почти. И Кейрен жмурился, давил зевок.
— Ни о чем.
О том, что эта жизнь, одолженная, красивая, как рождественская открытка, так и останется чужой. Таннис тесно в ней.
В корсетах.
В чулках шелковых, окаймленных колючим кружевом. Подвязки жмут, а пышные юбки мешают ходить. Да и ходит она иначе, держит осанку… леди Евгения порадовалась бы, наверное.
А Войтех? Увидел бы он леди или как остальные?
Нет, никто ничего не говорит, ведь Кейрен платит за курсы… за все он платит и злится, если Таннис пытается сказать, что она сама справится. Но правда в том, что нет, не справится. Без него тяжело.
А будет еще тяжелее.
…она уже другая, но… леди никогда не станет. И дают ведь понять. Вежливо. Улыбочкой рисованной, от которой внутри все леденеет. Движением бровей. Небрежным кивком и рассеянным взглядом, когда кажется, что смотрят не на нее, а сквозь нее.
Таннис терпит.
И учится.
Ей плевать, что думают остальные благонравные девицы, которые не желают иметь ничего общего с такими, как Таннис. Но им приходится, потому что за Таннис платит Кейрен, и даже не в деньгах дело, в имени, в гербе, в родовом перстне, который он по-прежнему носит.
Пускай.
Надо взять все, что получится.
Варенье это из красной и белой смородины… утку растреклятую, которая вышла жесткой, как подошва, хотя Таннис все делала верно… пейзажи акварелью… искусство декламации…
…и эти ночи вдвоем.
Вечера, когда он приходит уставший… домой. Он так и говорит, что домой, и наверное, вправду верит. Наивный по-своему. Пускай. Есть еще время.
На двоих.
Для двоих.
Но когда-нибудь оно закончится, и тогда… будет объявление в «Светской хронике». И Кейрен, отводя взгляд, заговорит о том, что на свадьбе настаивает семья и что свадьба ничего-то не изменит… почти ничего. Просто где-то появится женщина, которая будет зваться его женой. И он станет возвращаться уже не в квартиру к Таннис, но к ней…
Наверное, будь Таннис другой, она нашла бы силы смириться. Ведь многие живут так, привыкают, приспосабливаются… а она не сможет. Пыталась представить, как это будет, и задыхалась от боли.
Перетерпит.
Она сильная. Главное, уйти, разорвать связь, а там и раны залижутся, и жизнь начнется. Еще раз наново? Не привыкать.
— Почему ты плачешь? — Кейрен перевернулся на спину. — Тебя кто-то обидел?
— Никто.
Никто, кому можно было бы ответить за обиду ударом на удар.
— Тогда почему ты плачешь? — Он поймал слезу на ее щеке и, дотянувшись, снял ее мизинцем.
— В глаз что-то попало.
И спеша уйти от опасных вопросов, Таннис наклонилась, прижалась к груди.
— Ты ешь, как не в себя, а все равно тощий… и мерзнешь.
Ноги у него и под пуховым одеялом холодными оставались, и Кейрен под утро начинал ворочаться, одеяло стягивая, пока оно вовсе не оказывалось на полу. Сам же он обнимал Таннис, прижимал к себе и засыпал, уткнувшись носом в ее спину. Она же, напротив, просыпалась и лежала тихо-тихо, отсчитывая мгновения до рассвета. Старая привычка. Все казалось, что совсем рядом раздастся скрип половиц. Хлопнет дверь. И из-за стены донесется ворчливый мамашин голос:
- Предыдущая
- 8/143
- Следующая
