Черный принц - Демина Карина - Страница 23
- Предыдущая
- 23/143
- Следующая
Ей просто показалось.
Конечно, показалось… день сегодня был неспокойным, вот и мерещится всякое…
— Добрый день, мисс. — Старик Кассий сложил газету пополам. — Премного рад вас видеть.
— Добрый день.
Она все-таки смотрела вслед кэбу, убеждая себя, что нынешнее происшествие — не происшествие вовсе. Да и то, видела она господина мельком, издали, отраженного в магазинной витрине… и отражение искаженное. И мало ли в городе людей, похожих на Грента?
Немало.
— Что-то случилось? — заботливо осведомился Кассий. — Вы побледнели…
— Голова… кружится.
И вправду кружилась, а во рту пересохло от запоздалого страха.
Пустое.
Этак она в каждом встречном Грента видеть начнет… а он умер.
Наверное.
— Я… пожалуй, в другой раз загляну. — Таннис поняла, что, еще немного, и ей действительно станет дурно. Сам воздух в лавке, пропитанный запахами типографской краски, книжной пыли и чернил, вызывал головокружение.
— Погодите, милая, — старик Кассий торопливо надел пальто, подхватил тросточку и фетровую шляпу, — неужели вы полагаете, что я отпущу вас одну?
Он перевернул табличку на двери и вышел вслед за Таннис.
— Вам не стоит…
Головокружение прекратилось. Почти.
И дурнота отступила.
Смех какой, Таннис и вправду на леди становится похожа, едва не сомлела, впору нюхательные соли с собой носить. И уксус еще, чтоб было чем виски растирать. Уксус, говорят, ныне в большой моде.
— Уж позвольте мне решать. — Старик Кассий приподнял шляпу и поклонился, приветствуя знакомого. — К слову, я отобрал несколько книг, которые, представляется, будут для вас интересны…
Спокойный уютный человек, чей негромкий голос развеивал страхи. И Таннис постепенно убеждалась, что рождены они ее разыгравшимся воображением.
День ведь.
Обыкновенный.
Грохочут по мостовой копыта и колеса, снуют мальчишки-разносчики, норовя перебежать дорогу перед самою лошадиной мордой, видится им в этом особая блаженная лихость. Важно шествуют чиновники, коих можно различить по цивильным пальто невзрачного мышастого цвета. Гуляют дамы… военный, замерший на углу улицы, курит, стряхивая пепел на землю. Ветер подхватывает серые комки…
…летающие над домом.
Грязный снег. И вода, которая шипит, соприкасаясь с пламенем, не способная утолить его жажду.
— Мисс! — Рука старика Кассия не позволила упасть. — Пожалуй, стоит взять коляску.
Таннис не стала возражать. Дурно ей.
Стоит закрыть глаза, и она вдруг видит мамашу в драном ее халате. Коробку, вроде той, что Таннис отнесла на склады. И мамашины руки тянутся к коробке, а Таннис хочет предупредить, но не в силах произнести ни слова.
— Милая, — голос Кассия доносится издалека, — вам стоит обратиться к доктору…
Стоит. Наверное… Таннис в жизни не болела. Нет, когда-то в далеком детстве если ей случалось кашлять или после купания горло начинало драть, то мамаша наливала ей отцовского рома и заставляла выпить. Таннис засыпала, а просыпалась здоровой.
Она сжала руки, заставляя себя дышать.
Город.
И знакомая уже улица. Дома плывут, усиливая мерзкую слабость. И каждый удар копыта отзывается глухой головной болью.
— Все хорошо. — Она улыбнулась. — Просто… съела, наверное, что-то не то. Бывает. Полежу и пройдет.
Она и вправду почти поверила, что пройдет. И даже лежать не нужно, достаточно переступить порог ее с Кейреном дома. Старик Кассий помог выбраться из экипажа и, проводив до двери, оперся на тросточку.
— Милая, — он откашлялся и шляпу снял, кое-как пригладил редкие рыжеватые волосы, — ежели вдруг у вас случится некое… затруднение, то вот…
Он протянул визитную карточку.
— Это адрес моей сестры.
— Зачем?
— Она уж год как овдовела. А детьми Господь их не наградил, и Гевория будет премного рада предоставить кров достойной девушке, оказавшейся в затруднительных обстоятельствах.
Таннис карточку взяла, чтобы не обижать Кассия. Он единственный, пожалуй, был к ней по-настоящему добр.
— Не стесняйтесь обращаться…
— Спасибо.
Карточку она спрятала в ридикюль: не пригодится. И все, что случилось сегодня… ерунда. День не задался, бывает ведь такое…
Кейрен появился вечером и, подхватив Таннис на руки, закружил, прижал к себе.
— Я соскучился.
— И я… соскучилась.
Таннис обвила шею руками, с трудом сдерживая слезы.
— Что случилось?
— Ничего.
Просто он здесь и рядом, и целый день она провела, сражаясь то со страхами, то с воспоминаниями. Стоило заснуть, и сон оборачивался кошмаром.
Танцевало пламя на останках дома. И земля, раскрывая черный рот, полный гнилых кольев-зубов, норовила дотянуться до Таннис. Дышала смрадом, смотрела выпуклыми глазами подземников.
Она же пряталась, бежала, прорываясь сквозь вязкий, словно кисель, воздух, путаясь в нем, не способная оторваться от погони. Видела Грента и нож его, кружившийся на ладони. Томаса с перекошенным, перекроенным лицом. Она знала, что эти двое мертвы, но и мертвые они не желали оставить ее в покое. И Таннис, оказавшись в тупике, хваталась за шило, но вместо него в руке оказывалась заплетенная на двенадцать косичек заготовка.
Пробуждение приносило дурноту, которая не отступала ни от воды, ни от кислого лимонада. А голову сжимал тяжелый обруч.
— Просто… — она уткнулась носом в его шею, — без тебя плохо.
Стыдно признаваться в слабости. И Кейрен вздрогнул, а потом сдавил ее сильней.
— Пойдем в театр?
— Сегодня?
— Сейчас… — Он все же позволил ей отстраниться и поцеловал в висок. — Пойдем, пока…
Не договорил, отвернулся.
— Тоже день не заладился? — Таннис держалась за его руки, с удивлением понимая, что отступили и дурнота, и боль, и вовсе чувствует она себя замечательно.
— Не заладился, — согласился Кейрен. — Так как? Идем?
— Конечно.
Театр ей нравился.
Белый мрамор. Янтарь. Малахит и обсидиан. Каменная шкатулка, в глубине которой рождалось чудо. Позолота. Бархат. Газовые рожки, чей свет наполняет чашу сцены. И полумрак зала. Полумаска и бинокль, который почти игрушка… тишина ложи… голос Кейрена… его прикосновения, случайные, конечно, как иначе? Они — часть игры.
…веер.
Шоколад и шампанское, пузырьки которого тают на языке, обжигая холодом. Веселье… или тоска. Происходящее на сцене кажется далеким и вместе с тем трогает до глубины души. И Таннис, забыв о шампанском и шоколаде, подается вперед…
…с белой шалью на плечах, будто крыльями сложенными, крадется королева. Дрожит свеча в ее руке, и сама душа, не способная справиться с любовью. Переливы арфы шепчут о ней.
Музыка лечит. Вот только одной любви на двоих мало.
— Прости меня. — Кейрен подносит ее руку к губам, целуя пальцы. — Прости, пожалуйста…
— За что?
— За все.
Его шепот вплетается в арию отвергнутой королевы. И голос ее, простоволосой, страшной в белом своем наряде, напоминающем саван, дрожит от гнева. Дрожат и скрипки, подхватывая слова проклятия.
Громче.
Ярче.
До натянутой струны, до обрыва, до чужой боли, которая ощущается как своя. И Таннис закусывает губу, а во рту становится солоно.
— Ты моя, понимаешь? — Он стирает кровь, позабыв о том, что многие смотрят отнюдь не на сцену. — Моя и только…
— Твоя… пока сама этого хочу.
Кейрен отступает и убирает руки, без которых становится холодно. Или это проклятие королевы заставляет Таннис дрожать?
Конечно.
Музыка. И вновь нервный хор скрипок, которые, перебивая друг друга, спешат рассказать Гуннару из рода Синей Стали, что королева станет мстить, а он, беспечный, отмахивается, не чует, что скоро война.
Женщины коварны.
— Моя… — Кейрен встает. Он тень за спиной Таннис. И руки его на плечах надежны. Сама она запрокидывает голову, смотрит ему в глаза. Но в темноте ложи не разглядеть.
…падают ядом слова королевы. И хмурится король, сомнениями обрастает душа его. Вот он, стареющий, но крепкий, подходит к краю сцены, как к обрыву. Голос его низкий пробирает Таннис, она уже не понимает слов, но сама музыка — его сомнения.
- Предыдущая
- 23/143
- Следующая
