Взрыв - Полянский Анатолий - Страница 16

• Предыдущая
• 16/33
• Следующая

Наутро новичков повели в кузню. Ритуал с надеванием браслетов – так ласково именовал кандалы Абдулло – проходил спокойно. Присутствие начальника тюрьмы обеспечивало порядок, беспрекословное повиновение. Он стоял неподалеку от кузни, привычно перекатываясь с пятки на носок, но казалось, будто не Жаба, земля под ним плавно пружинит, а человек неподвижен. Как неподвижно лицо и прозрачно-водянистые глаза-шары.

Кузнец с азартом делал свое черное дело. Двое прибывших с Вырковичем афганцев уже громыхали цепями, ожесточенно дергая руками, примеряясь к новым амплитудам движения ног.

Накануне Полуян о чем-то пошептался с Абдулло, и тот, поколебавшись, согласно кивнул. «Мерзкий тип, – подумал Выркович, – и рожа мерзкая. По ней будто проехал асфальтовый каток, сплюснув подбородок, нос, губы, надбровные дуги, отчего скулы, раздавшись вширь, остро выперли в стороны».

– Кто это, товарищ сержант? – спросил Выркович, Почему он ведет себя иначе, чем остальные?

– Не суди по первому впечатлению, Сашок. Абдулло; конечно, дермяк, но человек мне и тебе полезный.

Выркович вопросительно посмотрел на Полуяна, но выспрашивать побоялся. С момента появления в камере парнишка не отходил от сержанта ни на шаг. Вот ведь как повезло – встретить человека, которого знал по той, прекрасной прежней жизни. То была единственная родная душа. За полтора месяца скитаний в плену – единственная. И раз сержант сказал, что Абдулло – человек нужный, то Выркович не станет ершиться. Он с детства усек: старших лучше слушаться, перечить – себе дороже. А поступать?.. Поступать, если удается, можно вопреки. Выркович и в армии потому сразу вышел в образцово-показательные, потому как не пререкался, лез из кожи вон, угождая отделенному…

Между тем Абдулло, сновавший челноком между кузней и Жабой, угодливо согнулся в поклоне перед начальником тюрьмы и, выпрямившись, указал на Вырковича Жаба едва заметно кивнул головой и пошел к канцелярии, бережно неся дряблое не по возрасту тело.

Подбежав к Вырковичу, Абдулло схватил парнишку за руку, подвел к охраннику и только тогда снизошел до объяснения:

– Начальник добрый сегодня. Повезло тебе. Сказал, сопляк ты для браслета. Нужник чистить будешь, пол мыть в канцелярии будешь…

Выркович от радости подпрыгнул. Черт с ним с нужником! Не переломится от работы. Мыл же за «дедов» и клозет, и казарму от края до края не один раз проползал? Зато руки-ноги свободны. Он уже успел заметить у пленных сбитые в кровь лодыжки и запястья – ужас! Но тут Выркович перехватил взгляды закованных товарищей, и его пронзила страшная мысль. Все в кандалах, а он, как тот Танкист, от которого шарахаются, как от прокаженного! Но ведь Танкист сам виноват. Танкист получил по заслугам. А рядовой Выркович ни в чем не провинился и поблажки для себя не просил…

Конвоир пребольно ткнул прикладом автомата в спину, и Сашок послушно побрел вслед за другими подальше от кузни, обуреваемый сомнениями. Чертов переводчик не зря, наверное, выхлопотал снисхождение. Вербует, что ли? Но зачем же делать это публично? Выставил перед товарищами белой вороной, кретин.

Из девятнадцатилетнего жизненного опыта Выркович извлек некоторые уроки, из которых один гласил – не высовываться. Задашь учительнице вопрос сверх программы, она тебе потом это на экзамене припомнит. Внесешь дельное предложение на собрании, тебя же осуществлять заставят. В армии рядовой Выркович сразу оценил лозунг «Инициатива наказуема!». И взял его на вооружение. Сиди, парнище, не рыпайся, пока жареный петух в зад не клюнул. Эту фразочку любил повторять отделенный в горном лагере, где Выркович проходил подготовку перед отправкой в Афган. Не потому ли отделенный всех провожал, а сам оставался на месте?

Полуян, которому Александр, вернувшись в камеру, пожаловался на переводчика, улыбнулся и сказал неожиданно:

– Обалдуй ты, парубок. При чем тут ворона – белая али в крапинку? Абдулло тебя от браслетов избавил и сам проверку на всхожесть прошел.

– А зачем ты его проверял? – неосторожно спросил Выркович.

– Заткнись, – спохватился Полуян. – Тоже мне Мегрэ. Отдыхай, самое пекло сейчас. Потом побалакаем.

Гигант потянулся, широко зевнул. В камере было как в парной. Ветер, дующий с юга, нес влажное дыхание океана. В полдень духота сгущалась, и ребята, истерзанные побоями, истощенные от убогой пищи, лежали в прострации до наступления вечерней прохлады.

– Слушай, Сашок, – шепнул Полуян, понизив голос, – ты ж теперь в неурочное время из тюрьмы выходить будешь. Соображаешь? Я тебе буду задания давать. Табачок мне нужен. Особый табачок… – Последнюю фразу он протянул, задумчиво почесывая ржавую щетину, густо облепившую подбородок и шею.

– Я все сделаю, товарищ сержант. Только в табаке не разбираюсь. У кого искать, научите, и какой сорт спрашивать…

– Ну, Сашок, ну недотепа. Не успел я в части из тебя дурь выбить. А здесь недосуг выбивать. Запомни для начала: не суй нос, куда не треба, бо прищемлют… Да не хмарься, не вздумай сырость разводить. Вода из тебя все едино потом выйдет. Отдыхай. Я тоже устал…

Сержант прислонился затылком к стене, закрыл глаза и впал в забытье. Спали, похоже, все, но тишины не было. И быть не могло. Один стонал, другой кричал, перемежая во сне мат с отрывистыми командами. Полуян всхрапывал, затихал, в груди у него булькало, словно кипела нерастраченная энергия.

Первая радость от встречи с сержантом у Вырковича схлынула, и Полуян начинал раздражать хамскими манерами, грубой силищей. Чтобы выжить в плену, конечно, все средства хороши, но не в ущерб же ближнему? Не собирается ли горилла-сержант на его тонкой шее в рай въехать? Наркоман чертов! Табачок ему доставай. А фигу не хочешь?..

Никто в жизни почему-то никогда не воспринимал Александра всерьез: ни родители, ни товарищи по школе. Из компании не прогоняли, но был он среди сверстников не своим. И девчонки не замечали, разве что Олеся в последний предармейский год. Но и она, пухленькая, голубоглазая, очень взрослая, относилась к Саше как к младшему братишке, малявке. Выркович не научился выпивать – душа не принимала. Пробовал курить – тошнило. Стыдно сознаться, но великовозрастный парень был страстным сластеной. Он любил буквально все – от карамели до бабулимых пирогов с яблоками. На этом и погорел…

• Предыдущая
• 16/33
• Следующая