Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/179
• Следующая

– Спасибо, дорогой, мне уже лучше. Проклятая рана не дает мне жить… А пусть приведут этого… Савмака.

Савмак вошел уже без цепей. Раздетый до пояса, в одних шароварах, он выглядел молодым атлетом. Время делало свое дело. Сейчас было бы трудно узнать в плечистом высоком парне с толстой шеей когда-то худого и грязного мальчишку. Плечи его раздались и развернулись, грудь двумя мощными выступами выпятилась вперед, сзади уже не торчали лопатки, скрытые теперь под желваками крепких мышц. Савмак вырос и похорошел. Теперь он свободно одолевал Атамаза в кулачном бою. Дрался он безжалостно, обмотав кулаки сыромятными ремнями.

Он мог бы стать первым в отряде, но никогда не притязал на место вожака и заводилы. Был далек от шалостей и предприятий своих товарищей, смеялся мало, был расположен к задумчивости, любил смотреть на облака и парящих в голубой выси птиц. Они будили в нем грустные воспоминания и беспокойное стремление вперед, далеко-далеко. Его поведение во дворе у фракийцев было неожиданным для него самого. Но эта единодушная вспышка возмущения сразу сблизила всех ее участников. Отношения стали теплее, дружественнее. Те, что ранее осуждали Савмака за безропотность перед начальством, сейчас изменили свое мнение. Даже насмешливый Атамаз подошел к окну его темницы и протянул между железными прутьями руку с куском белого хлеба, намазанного медом.

– На, поешь, – словно смущаясь, предложил он.

– Спасибо, Атамаз, – ответил ему через решетку Савмак, звякая железами, – а я все думал, что ты злишься на меня за ту давнюю драку.

– Всякое было. Зачем вспоминать, – криво усмехнулся Атамаз, скосив хитро глаза. – Все ребята хвалят тебя, что не захотел быть золотарем у вонючих фракийцев. Ешь.

– А мед откуда?..

– Не спрашивай. – И, наклонившись доверительно к окошку, расположенному в уровень с землей, Атамаз прошептал со смехом: – Есть у меня подружка в храме Афродиты Пандемос. Угостила… Хе-хе!.. Мог бы и тебя туда сводить, если пошлют вместе улицы мести, да не придется. – Он вздохнул, глаза его стали серьезными. – Засекут тебя, Савмак, до смерти…

– Пускай! – ответил узник, откусывая хлеб. – А нужники чистить не буду! Не раб я!

Когда с него сняли цепи, он понял, что приближается расплата. Однако мысль о мучениях и смерти не испугала его, но ожесточила, вызвала к жизни того беса упрямства, который сидел в нем. Он предстал перед Арготом и Фалдарном, стиснув зубы, готовый принять жестокую пытку.

– Ты – Савмак? – спросил его бледный мужчина, держась одной рукой за грудь – Тот самый, что когда-то всех обогнал у священного дуба? Трудно поверить. Настоящий воин… А почему ты нарушил закон повиновения?

– Повиновение и внимание – закон! – поднял Савмак глаза. – Воин должен идти на смерть, если прикажут. И я пойду… А нужники фракийские чистить не буду! Хоть убейте меня, не буду! Хочу на войну!

– Так! – Аргот украдкой взглянул на Фалдарна.

Тот посмотрел на парня со скрытым одобрением. Савмак держался смело.

– А рубаха где твоя?

– Сняли… Видно, для того, чтобы не порвать и не запачкать ее, когда меня бить будут.

– Смелая душа у тебя. Фалдарн сумел воспитать из тебя воина. А вот уборщик из тебя, как видно, не вышел.

– Я убирал улицы, то другое дело. А вот нужники…

– Ясно, слышал тебя… Так вот, Савмак, нужники чистить тебя больше не заставят. Но если еще раз проявишь неповиновение – тебя и друзей твоих колесую! Боги слышат!

Аргот хотел сказать это громко и внушительно, но закашлялся и опять схватился рукой за бок.

– Выпустить его из темницы, выдать новую рубаху!.. Иди!..

Когда Савмак вышел, ребята обступили его. Все спрашивали, что теперь будет и почему его выпустили во двор.

– Вышел потому, что господин простил нас. Пустите меня к колодцу, душа горит, пить хочется.

Он направился к колодцу в сопровождении оживленной гурьбы воспитанников. В окошко смотрели Аргот и сотник. Первый говорил в раздумье:

– Ты хороший воспитатель, Фалдарн, сумел вырастить таких воинов. А этот Савмак изумил меня. Вот что, оказывается, можно сделать с человеком. Из оборвыша и дикаря – такой Геракл!

– Велика твоя мудрость и беспредельна твоя милость, стратег!.. А не похлестать ли мне немного всех их для острастки?

– Не надо. То, что они ненавидят фракийцев, хорошо! Наемники многочисленны и требовательны. Мы должны иметь противовес им. Понял?

– Понял, стратег.

– Мы увеличим школу и создадим фалангу таких воинов, которые были бы преданы царю и всегда готовы выступить против кого бы то ни было. Даже против наемников, если те вздумают что-либо предпринять. А Савмаку не забудь выдать рубаху.

– Сейчас будет выполнено, о мудрый.

Лучи солнца проникали в окна царских покоев и веселыми пятнами ползли по зеленой скатерти, расшитой золотом. Они упирались в желтую гладь пергамента, на котором узкая юношеская рука выводила довольно неуклюжие буквы, переписывая строфу из «Илиады» Гомера.

Камасария не спеша поставила рядом с пергаментом кубок и, приняв из рук придворного врача Эвмена рушник, вытерла им морщинистые губы.

– Весьма омерзителен на вкус твой териак, Эвмен, – прищурилась она, – лучше бы я выпила чистого вина, не смешивая его с этим зельем.

– О государыня! Великий царь Селевк, которого лечил врач Эрасистрат, всегда пил это снадобье и очень хвалил его. Я же последователь Эрасистрата из Иулиды. Есть еще териак царя Митридата, но тот слишком крепок. В его состав входит шестьдесят веществ.

– Ну хорошо, – вздохнула царица-мать, – иди. Да пришли мне к ночи того натирания, что давал вчера, может, я усну…

Худой и сутулый Эвмен, одетый в черный хитон и остроконечную шапочку, из-под которой свисали намасленные и расчесанные волосы, весь пропитался запахом своих специй. За короткое время пребывания его около царицы удушливый аромат аптеки проник во все углы ее покоя. Эвмен, прибывший из-за моря, ибо где-то в Милете был бродячим лекарем-периодевтом, выдавал себя за последователя Эрасистрата Косского, когда-то придворного врача царя Селевка Сирийского.

Получив разрешение выйти, он поклонился и, держа в руках оплетенную бутыль с териаком, направился к двери. Но, едва подняв ногу, чтобы перешагнуть через порог, замер на миг и отпрянул назад в явном испуге.

Камасария заметила это и усмехнулась.

Эвмен не переносил взгляда телохранителя Агафирса, что стоял возле дверей царицыных палат с обнаженным мечом, отточенным, как бритва. Агафирс при высоком росте был крепко сложен. Черные прямые волосы, что падали прядями на смуглые щеки, расписанные татуировкой, хищный нос с раздувающимися ноздрями и пристальный взгляд демонических глаз придавали ему вид ожившей статуи свирепого восточного бога, имя которому Молох. Впечатлительный врач испытывал ужас, попадая на глаза страшному привратнику, мгновенно цепенел, не будучи в силах сделать хотя бы один шаг.

Он слышал жуткие рассказы о том, что царица велит поить стража молоком кобылиц, смешанным с теплой кровью. Чьей кровью? Этого никто не мог сказать. Сам страж ни с кем не говорил, не смеялся, выражение его страшного разрисованного лица никогда не менялось. Дворцовые слуги якобы подслушали, как он разговаривает со своим оружием и оно ему отвечает. Меч он называл братом смерти, лук и тетиву – мужем и женой, а стрелы – их детьми.

Шепотом передавали, что Камасария, боясь, как бы ее телохранитель не разленился и не потерял свирепости, велит ему рубить головы преступникам. А иногда и устраивала бои наподобие гладиаторской потехи. Преступника, обычно раба, выводили на площадку закрытого двора и давали ему в руки копье. Он мог защищаться. Потом раскрывалась потайная дверь, и оттуда выбегал, вращая глазами и размахивая мечом, Агафирс, одетый в барсову шкуру. Он нападал на обреченного и после короткого боя рассекал его, как тушу дикого козла. Камасария смотрела в окошечко и после награждала победителя.

• Предыдущая
• 23/179
• Следующая