Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/171
• Следующая

Перепуганные купцы заголосили, перебивая один другого:

– Я должен жертву Асклепию за исцеление жены от недуга. Я отдам ему трех петухов по возвращении!

– Я продал в рабство сироту, которую должен был воспитать. Ее отец был моим другом, он погиб, сражаясь с галатами, – мрачно прохрипел Гигиенонт.

– Я обманывал полис! – кричал кто-то дрожащим высоким тенором. – Я собирал базарный налог и половину денег клал в карман! На эти деньги я купил товары, что везу в Херсонес!

– А я снабжал пиратов продовольствием, сбывал награбленное ими и сообщал им об отплытии кораблей с цепным грузом!

– А я укрываю ночных воров!.. Я подкупал не один раз оракула, и тот давал предсказания в мою пользу!.. На моем содержании живут двое доносчиков-сикофантов, я натравляю их на своих конкурентов!..

– Я, – продолжал Гигиенонт, – был жрецом Посейдона и вместо того, чтобы бросать в море амфоры с жертвенными деньгами, наполнял их песком, а деньги брал себе!

Осторожный Автократ отвернулся от всех к стене и, уставившись в угол, прикрыл рот ладонями, чтобы нельзя было со стороны слышать его бормотание.

– Я служу Риму, – каялся он, озираясь, – сообщаю римлянам все, что узнаю о делах Гераклеи и о войсках Митридата… Я нарушил клятву о соблюдении тайны полиса, получив взамен деньги… Но о боги! Я не могу сказать об этом вслух, ибо римлянам я тоже клялся в соблюдении тайны!

Повернувшись лицом ко всем присутствующим, он пронзительно закричал:

– Грешен я!.. Грешнее всех! Я клялся Зевсом еврею трапезиту, что отдам ему долг, но до сих пор медлю возвратить ему пятьдесят александрийских статеров! О, горе мне! Ведь еврей дал мне деньги без расписки, под клятву Зевсу! Грешный я, грешный!

Неожиданно поднялся Мениск. Его лицо было перекошено волнением. Он ударил себя в грудь кулаком.

– Позор мне, я везу в Херсонес дрянное синопское вино, перелитое в старые хиосские амфоры, опечатанные поддельными печатями! И вино… не цельное!..

Орик, сидевший в мрачном молчании, поднял голову и внимательно поглядел на виноторговца. Трудно передать, сколько презрения отразило его лицо при этом. Мениск продолжал с жалобными интонациями:

– Полис велит пить вино разбавленным, а я пью его цельным! Это грех. Но, боги, кто делает иначе?.. Полис жестоко наказывает тех, кто продает вино разбавленным, я же и этого закона не исполняю. Знаю, что это грех, но его делают многие. Почему же именно я должен погибнуть?

В те времена законы полиса были священны, а все публичные постановления совета и народа считались божественными. Нарушения их рассматривались одновременно как преступления и как великий грех. Понятие о морали также укладывалось в эту схему. Можно было делать все, что угодно, лишь бы дела эти не были прямо или косвенно направлены против законов полиса. Прегрешения Мениска по части виноторговли были предосудительны, поскольку совершались в стенах своего города-государства. Обман за пределами полиса, да еще в торговых сделках с варварами, считался не проступком, а ловкостью, достойной одобрения. Почему же каялся Мениск, везя в Тавриду дрянное вино под видом хиосского?.. Ответ на этот вопрос можно найти опять-таки в родственных отношениях метрополии с колонией, Гераклеи с Херсонесом, законы которых строго воспрещали всякое надувательство и нечестность во взаимной торговле.

Кибернет почувствовал, что согрелся, поднялся на ноги с пола. Удерживаясь за стены, окинул насмешливым взором жалкую компанию кающихся мошенников и, прежде чем выйти, подумал: «Оказывается, я здесь далеко не самый грешный! Не удивительно, что корабль гибнет, не выдерживая груза всех этих преступлений!»

На палубе его опять ослепили ветер и потоки холодных брызг. Он стал осторожно пробираться к рубке триерарха. Было крайне трудно удержаться на скользкой палубе, она уходила из-под ног и ежесекундно обмывалась волнами, ударявшими кибернета по ногам с необыкновенной силой… Еще один шаг!.. Но подошвы сапог скользнули по ледяной корке, и человек покатился в страшную бездну. В последнее мгновение он ухватился за кольцо, ввернутое в палубу. Ноги повисли в пустоте. Фаномах без толку болтал ими, но подтянуться на руках и встать хотя бы на колени не мог… Соленая влага заливала лицо, попадала в рот, в горло. Морская соль вызывала кашель, перехватывала дыхание.

Фаномах чувствовал, что вот-вот выпустит кольцо из онемевших рук и скатится за борт в бушующую воду.

– Ого!.. Го-го!.. – хрипло закричал он, стараясь перекричать шум бури.

Купцы, услышав чье-то завывание, и не подумали выглянуть из своего убежища. Келевст узнал голос собрата, но втянул голову в плечи и притворился спящим.

– Ого-о-о-о! – слышался жуткий призыв о помощи.

Кибернет с ужасом смотрел в ревущую тьму. Тысячи картин из прожитой жизни промелькнули перед ним со страшной быстротой.

Кто-то показался в дверях передней рубки. Желтая полоса света лизнула мокрую палубу. Триерарх высунулся до половины из двери, еле удерживаясь на ногах.

«Он пьян», – мелькнуло в голове у Фаномаха. Он вновь закричал изо всех сил, но триерарх не обратил внимания на призывы своего помощника. Возможно, они показались ему воем бури. Хватаясь за косяки двери, триерарх сам стал взывать пьяным голосом навстречу ветру:

– Именем всех богов, богинь и гениев! Объявляю, что отныне я Ахилл, а мой кибернет – Патрокл!.. Смирись, стихия!..

Это был не просто пьяный бред, но магическое перевоплощение, рассчитанное на привлечение милости и участия богов и тех гениев счастья и успеха, которые когда-то служили названным героям.

Несчастный кибернет сделал последнее усилие, стараясь подтянуться за кольцо и упереться коленями в скользкую палубу, но обессилел настолько, что понял всю безнадежность своего положения.

Огромная волна ударила в борт корабля. В задней рубке послышались вопли и причитания. Новообращенный Ахилл не удержался на ногах и вылетел из каюты на покатую палубу. Он покатился прямо на кибернета. Кольцо звякнуло, отпущенное ослабевшей рукой. Пьяный триерарх вместе с помощником исчезли во тьме. Палуба опустела. Дверца каюты продолжала хлопать, мигая желтым огнем.

Теперь «Евпаторию» стало крутить с быстротою волчка. Гераклеоты решили, что началось погружение в холод пучины. Они с воплями катались по полу каюты, цепляясь за что попало, обдирая руки, ломая ногти. Некоторые совсем обезумели.

– Лучше было попасть к скифам!

– Раб носильщик в порту счастливее нас!

– Вот он, Черный Понт, о боги!..

Постепенно крики стали стихать. Все погрузилось в небытие. Только буря продолжала реветь. Вздымались волны. Корабль трещал по всем швам, готовый развалиться. Тем более странно звучали в шуме стихии иные звуки, прорывавшиеся откуда-то из недр судна. Это были звуки песни, которую затянули четыре пленника в тесной каюте. Они не боялись страшного моря и продолжали свой пир в плавучем гробу, над бездонными глубинами Черного Понта. Каяться в грехах они не собирались.

• Предыдущая
• 10/171
• Следующая