Нюрнбергский эпилог - Полторак Аркадий Иосифович - Страница 98
- Предыдущая
- 98/181
- Следующая
Однако в начале апреля Риббентроп опять вызвал Гильгера. Лежа в постели, рейхсминистр бормочет:
— Гильгер, я кое-что хочу у вас спросить и прошу, чтобы вы мне откровенно ответили. Как по-вашему, согласится Москва когда-нибудь снова вступить с нами в переговоры?
— Не знаю, стоит ли мне отвечать на этот вопрос, — сомневается Гильгер, — ведь, если я скажу то, что действительно думаю, вам это совсем не понравится. Вы можете рассердиться.
Риббентроп нетерпеливо прерывает его:
— Я всегда хотел от вас полной откровенности.
— Что ж, — согласился Гильгер, — раз вы настаиваете, вот мой ответ: до тех пор, пока Германией управляет нынешнее правительство, нет и малейшей надежды, что Москва когда-нибудь станет вести переговоры...
Министру иностранных дел, по свидетельству самого же Гильгера, казалось, было не под силу проглотить такую горькую пилюлю. «Лицо его покраснело, глаза выкатились». Собеседник заметил, что Риббентропа «душили слова, которые он хотел произнести». Но в этот момент приоткрылась дверь, и показалась его жена:
— Вставай, Иоахим, — крикнула она, — ступай в убежище! Массированный воздушный налет на Берлин...
В последние дни «третьей империи» Риббентроп мечется из стороны в сторону. Между двумя очередными встречами с Гильгером назначает аудиенцию шведскому графу Бернадотту. Стремясь использовать его в качестве посредника для переговоров с Западом, рейхсминистр полагает полезным «пугнуть шведов».
Бернадотт вспоминает: «Он уверял, что если рейх проиграет войну, то не пройдет и шести месяцев, как русские бомбардировщики будут бомбить Стокгольм, расстреляют шведскую королевскую семью, в том числе меня».
А попутно в ход пускается и лесть. Риббентроп клянется, что Гитлер «был всегда самым дружественным образом настроен по отношению к Швеции, и единственное существо на свете, к которому он испытывает глубокое уважение, — это шведский король».
Каков уровень? Каковы аргументы? Какая богатая выдумка! Поистине комментарии излишни.
Наступает май 1945 года. Крах Германии совсем близок. Покончили самоубийством Гитлер и Геббельс. Не меньше оснований имел для этого и Риббентроп. Но бывший хозяин Вильгельмштрассе не торопится на тот свет.
Много лет Риббентроп поклонялся своему идолу, а тот ответил ему черной неблагодарностью. Читатель уже знает, что в новом составе правительства, которое должно было сформироваться после смерти Гитлера, фамилия Риббентропа не фигурировала: фюрер отставил его. Оскорбленный «сверхдипломат» причитает по этому поводу: не он ли даже 27 апреля телеграфировал Гитлеру и просил разрешения вернуться в столицу, чтобы умереть рядом с ним!.. Единственное утешение Риббентроп ищет в том, что это не сам Гитлер заменил его Зейсс-Инквартом; тут не обошлось без Бормана и Геббельса. Эти мерзавцы, безусловно, использовали умопомрачение фюрера и заставили последнего подписать такое завещание.
Но как бы то ни было обида на Гитлера не проходила очень долго. Даже в Нюрнбергской тюрьме, беседуя с доктором Келли, Риббентроп жаловался:
— Мне очень горько. Я отдал ему все... Я всегда стоял за него... Должен был выдерживать его характер. А в результате он выбросил меня...
Впрочем, выбросить Риббентропа оказалось не так-то просто. Он цепок и сразу не сдается. Он еще надеется зацепиться за власть и поспешает во Фленсбург, где преемник Гитлера гросс-адмирал Дениц формирует новое правительство.
Дениц тоже лелеял мечты сговориться с Западом и подыскивал для этого соответствующего министра иностранных дел. Но он отлично понимал, что Риббентроп, с именем которого связано вступление Германии в войну, не подходит для такой цели. С подчеркнутой учтивостью гросс-адмирал осведомился у самого же Риббентропа, кого бы он мог рекомендовать ему на пост министра иностранных дел.
Риббентроп обещал подумать. На следующий день они встретились вновь, и отставленный Гитлером «сверхдипломат» сообщил новому фюреру, что не видит другой кандидатуры, кроме... себя. Деницу пришлось недвусмысленно показать ему на дверь. К тому времени он уже назначил министром иностранных дел бывшего министра финансов Шверина фон Крозига.
Я уже упоминал, что при аресте в Гамбурге у Риббентропа было найдено письмо, адресованное Черчиллю. Он наивно полагал, что старый политический зубр поверит его крокодиловым слезам. После того, что произошло в мире за годы войны, Риббентроп пишет английскому премьеру, что и сам он, и Гитлер всегда стремились к сближению с Англией. Больше того, Риббентроп считал Англию своей «второй родиной».
Чтение этого письма в Нюрнберге вызвало смех и искреннее недоумение. Казалось просто немыслимым, чтобы в 1945 году, уже после окончания войны, после того, как стали известными злодеяния преступной шайки Гитлера, мог найтись человек, который пытался бы убеждать Черчилля, что «Гитлер великий идеалист». Но именно этими и подобными им выражениями пестрело письмо Риббентропа.
А заканчивалось оно словами: «Вручаю свою судьбу в Ваши руки».
Как видно, не один Геринг представлял себя Бонапартом, схваченным на «Белерофоне». Риббентроп тянулся туда же. Впрочем, если бы «гамбургский герой» хоть немного был сведущ в истории, он вспомнил бы, что Британская империя никогда не обнаруживала сентиментальности в обращении со своими врагами. Что же касается сэра Уинстона Черчилля, то он уж совсем не мог быть причислен к лику мягкотелых либералов.
Известно, что, получив письмо Риббентропа, Черчилль немедленно сообщил его содержание в Москву. Пусть там знают, что британскому премьеру нечего скрывать от своего доблестного союзника!
Паническое состояние полностью лишило Риббентропа способности реалистически оценивать обстановку и людей. Это состояние, охватившее его в дни краха «третьего рейха», не прошло и за многие месяцы Нюрнбергского процесса.
Риббентропа неожиданно обуяло желание вызвать на суд побольше свидетелей. Он ходатайствовал о вызове своей жены, личной секретарши, ряда государственных деятелей Англии, с которыми имел дело на посту министра. В частности, им было заявлено ходатайство о вызове в качестве свидетеля Уинстона Черчилля. По мысли подсудимого, Черчилль должен был вспомнить и рассказать суду об одном своем пикантном разговоре с ним; признаться всенародно, что он, Черчилль, расхваливал тогда германского рейхсканцлера Адольфа Гитлера. Не более и не менее!
- Предыдущая
- 98/181
- Следующая
