Закат Америки - Поликарпов Виталий Семенович - Страница 45
- Предыдущая
- 45/110
- Следующая
Вот в Советском Союзе, закрытом тоталитарном обществе, европейский пиетет к культуре сохранился несмотря ни на что. Мы как-то выступали с лекцией в одном пенсильванском университете, где общались со студентами гуманитарного факультета. Надо признаться, что их советским сверстникам было бы не о чем говорить с этими студентами. Даже американскую литературу они знают «от сих до сих»—только то, что в программе. А ведь это будущее американской интеллигенции.
Пренебрежение культурой мстит за себя. Старая европейская система ценностей распадается, а новая не появляется…
Б. Российский пиетет к культуре основан на недоразумении. Там, в условиях нищеты и бесправия, книги, искусство вообще стали убежищем, в котором личность прячется от хищного общества. Отсюда истерическая любовь к культуре, заслоняющая реальную жизнь.
Вы нападаете на Америку с позиции «кухонного аристократизма» советской интеллигенции. Измерять уровень культуры количеством прочитанных книг— смешная нелепость. Есть тут что-то от средневековой схоластики. К Новому Свету не подходят критерии Старого. В Америке заботятся не о творчестве совершенной культуры, а о творчестве лучшей жизни. Здесь поклоняются не музею, а свободной личности. Творческой!
Вы оплакиваете гибель культуры, но на самом деле речь идет только о той культуре, которая соответствует вашим представлениям. Как пишет Бродский: «Культура гибнет только для тех, кто не способен создавать ее, так же как нравственность мертва для развратника».
Америка не страна, а цивилизация. Новый виток в развитии человечества. Ее разнообразие, противоречивость создает новое качество жизни.
Люди умирающей античности с ужасом глядели на христиан, этих варваров, презирающих утонченную языческую культуру, поклоняющихся распятому безумцу, верящих в нелепые чудеса.
Похоже, не правда ли?
А. Вы переносите спор из настоящего в будущее. Может быть, Америка станет такой, когда откроет свою историческую миссию. Но произойдет это только тогда, когда мещанство перестанет быть и нормой и идеалом.
Б. Да что вы…
Тут мы, пользуясь правом авторов, заткнем рот оппоненту. Если бы мы знали, чем закончить этот диалог, мы не стали бы его вести. Ведь, как ни крути, А. — это мы, но и Б. —это тоже мы.
В эмиграции раздвоение личности не исключительное, а нормальное состояние. И только наивные люди думают, что с самим собой проще договориться.
Мало в мире есть вещей, в которых мы бы разбирались так плохо, как в музыке. Редко, но сильно от этого страдают наши родственники—когда мы поем. Но хорошо проверенное отсутствие знаний по этому вопросу нам не мешает.
Вместо эрудиции мы придумали теорию, согласно которой невежество плодотворнее знаний. В самом деле, только отсутствие специального образования позволяет человеку обо всем судить широко, размашисто и безответственно, то есть парадоксально. Только круглый невежда считает, что он обо всем располагает достаточными сведениями. Тогда как специалист— поневоле человек предельно осторожный. Свое мнение он бережет, как главное сокровище, и никогда не соглашается с ним расстаться. Больше всего на свете специалист боится категоричности. Поэтому его речь пестрит нудными оборотами—"трудно сказать" и «будущее покажет».
Вот невежде всегда говорить легко, и будущее не хранит от него тайн. Невежество вообще более творческое состояние, потому что для этого занятия необходимо хамство. А у кого его больше, чем у человека, с легкой душой утверждающего, что лучший роман в мире—"Три мушкетера"?
Кроме всего прочего, невежество значительно доступнее эрудиции. Мы это знаем по собственному опыту. Вышеизложенная теория нам позволяет писать о музыке. Правда, тут еще хорошим подспорьем служит ненависть. Дело в том, что, ведя сравнительно мирную жизнь, мы рассчитываем, что мир нам ответит тем же. Как бы не так! Повсюду в наши скромные будни вторгаются наглые агрессоры. Это—люди с приемниками.
Раньше мы думали, что транзисторы изобрели, чтобы уменьшить размеры этих жутких агрегатов. Но теперь видим, что с годами технического прогресса их габариты только увеличиваются.
Вот, скажем, идет вам навстречу такой террорист, сгибаясь под двухпудовой тяжестью радиомонстра. Идет он нетвердой, усталой, но все же торжествующей походкой. В его распоряжении акустическая мощность, достаточная, чтобы насытить звуком целый Манхэттен. И можно не сомневаться, что именно это он и собирается сделать. Ведь главное качество культуры, которую он несет (буквально) в массы, — громкость. И тут кончается наша наносная демократичность, тут мы забываем о преимуществах свободного мира перед тоталитарным, тут мы перестаем считать, что на зло надо отвечать добром. Нам хочется немедленно террором ответить на террор.
Но прежде чем купить на Брайтон-Бич автоматы «узи» и приняться за дело, хочется все же понять, что движет нашим врагом с транзистором.
История знает разные эпохи. Были времена, когда ее главным украшением являлась живопись—Италия Ренессанса. Или литература—Россия прошлого века. Или кино—довоенная Америка.
Но сейчас—и уже давно—мы живем в мире, которым безраздельно правит музыка.
Даже не правит, а обволакивает. Музыка стоит между нами и реальностью как своеобразный фильтр, сквозь который внешняя жизнь пробивается только в облагороженной, ритмизованной форме.
Музыка звучит всегда. Если не у вас, то у вашего соседа. Электроника сделала ее вездесущей. Ей незачем замыкаться в оперных театрах и концертных залах — она стала переносной, комфортабельной, всеобщей. От нее не скроешься даже в бомбоубежище, потому что у каждого она с собой—в виде крохотного магнитофончика, наушников или огромного, как старые чемоданы, переносного радио. Но никому и в голову не придет от нее прятаться—музыку любят, а не боятся. Современный человек не только добровольно, но и с радостью отдается всеобщему музыкальному потоку— им он отгораживается от окружающего. Попробуйте что-нибудь сказать человеку в наушниках. Он просто не услышит вас, и на его лице по-прежнему будет играть счастливая улыбка. Он и музыка хотят быть наедине в счастливом трансе. И только непроизвольное ритмичное притоптывание внешне выражает радости этого союза.
Сейчас принято говорить об упадке искусства. Интеллектуалы со стоном вспоминают легендарные времена Шекспира и Пушкина. Но на самом деле никогда еще искусство не было так могущественно, как сегодня.
Музыкальная цивилизация затопила мир. И нужно быть глухонемым, чтобы барахтаться на поверхности.
На первый взгляд кажется странным, что самому абстрактному из искусств досталась абсолютная власть над душами. Но в этой абстракции и кроется причина ее глобальности. Звуки, организованные в музыку, выражают не мысли, а эмоции. То есть ту туманную эманацию, которую невозможно описать словами. Музыка позволяет общаться на внезнаковом уровне—напрямую. Она, как телепатия, не расчленяет сообщение на слова-знаки, а передает их в непосредственной форме.
Например, чтобы мир ощутил трагедию голодающих эфиопов, нужно было не сказать о ней, а спеть. Газетная информация, переведенная на язык музыки («Мы—мир, мы—дети…»), превратилась в чистую эмоцию, которую не надо расшифровывать и раскладывать на причинно-следственные категории. Она понятна, вернее, ощутима и так.
Только музыка способна объединить миллионы, хотя бы потому, что она проникает в сознание, по сути, минуя его. Людям уже не нужно постигать истину в философском диалоге. Они получают ее в готовом виде, в едином, всеобщем эмоциональном порыве. Музыка—это действительно «язык душ», как по старомодному называли ее раньше.
Но как ни прекрасно торжество всеобщности, трудно не вспомнить, что человечество всю историю шло от монолога к диалогу. Что оно понимало философский прогресс как сосуществование разных точек зрения вместо монополии одной, пусть и прекрасной. Сегодня если что и объединяет наше поколение, то это музыка. Скажем, музыка «Битлз». Что мы знали о Западе в ранние 60-е годы? Почти ничего. Но нашими любимыми песнями были «Герлз», и «Йестердей», и «Ши лавз ю, е-е-е». Все знали, что битлы из Ливерпуля и что Ливерпуль—это наш Харьков. Трикотажная рубаха-водолазка, гитара, голос Леннона — вот что объединило мир в общем музыкальном порыве. Музыке не нужен язык, поэтому ей не страшны границы. Она творит свой собственный мир, который не имеет отношения ни к географии, ни к политике. Только к самым абстрактным, к самым всеобщим эмоциям зовет музыка. И на этой платформе ей удается сделать то, что не под силу религии, —достичь человеческого братства.
- Предыдущая
- 45/110
- Следующая
