Краткая Воровская ЭНциклопедия - Майер Вячеслав Андреевич - Страница 12

Хулиганская братва в Манчжурии отличалась неимоверной дерзостью, бывало, что захватывала даже целые китайские города. Она же подбирала для тружеников Сибири и Дальнего Востока красавиц-китаянок. Девушек галантно поили настоем чубышника, так тогда называли элеутерококк, иногда женьшенем, чтобы бодрствовали и не мерзли, затем, укутав в ворованный шелк и сукно, горами и долинами доставляли к русским границам. Надо отдать им должное: в отличии от современного кавказского жулья, они не насильничали и «товар» доставляли в непорочности, то есть в целостности и сохранности. Радость охватывала всех — горцы получали хорошие куши и уважение, а мужчины — отличных хозяек. Позднее, обзаведясь детьми, жены посещали родителей в Китае, привозили им подарки, хвалили сибиряков и свою жизнь. Кавказцы за сии подвиги были в столь большом почете, что вошли, как герои в русскую литературу Харбина и Шанхая. Скажем к месту, что в конце XIX и начале XX веков, Дальний Восток и Сибирь отличались неимоверной драчливостью и культурой поведения ниже низшего. К примеру, это описано эвенкийским писателем Ганей Муровым (Гантимуров Гамалиил Степанович), благовещенцы научились у китайцев прилюдно, на улицах и площадях, оправляться по большому и малому. Полицейские их за эту наглость избивали, они же в, свою очередь, как могли и где могли били своих учителей ханьцев.

Местные китайцы, монголы, гольды тогда в Поднебесной почти не воровали, опасаясь жестоких наказаний. Они были таковыми. По одной версии вора поили спиртом — ханшином и привязывали к дереву на тигриной тропе. Царь тайги с удовольствием лакомился, выгрызая вкусные куски, тут же отдыхал, играя окровавленными клочьями одежды. По другой, воров и убийц заводили на помост и в окружении многотысячной толпы давали им публичное слово. А затем рубили головы, вырывали сердце и его бросали в толпу, которая с остервенением дралась, выхватывала и пожирала кровяное. Палачи, облизывая кровавые пальцы, отрубленными головами и обезглавленными туловищами преступников поливали корзины с печеньем. После окропления стряпня становилась лекарством и высокоценимым продуктом питания. Но это еще не все — помост и пень, обрызганные кровью, обгрызались ценителями вместе с древесиной и высасывались; выставленные в полицейском управлении топоры и одежда палачей буквально вылизывалась. Это, по повериям, продлевало жизнь и приносило успех в деле. Палачи после казни месяцами не мыли руки, их при встрече облобызывали прохожие. Головы казненных связывали пучком за косы и вешали в лобном месте на шестах, там они находились вплоть до обгладывания их птицами и насекомыми, а потом черепа выбрасывались под ноги гражданам, которые имели обыкновение их поганить мочой или калом. Обезглавленные и потрошенные трупы в Барге отдавались на съедение диким зверям, а в китайских селениях скармливали свиньям или шли на удобрение полей. Косы на шестах долго, растрепавшись, развеивались, как на знаменах Чингиз-хана. По преданиям, дошедшим до нас, с каждого убитого хану доставляли по волоску, которые прикреплялись к знаменам. Одно из таких знамен до сих пор украшает местный музей в городе Урумчи.

Сейчас в России воруют женщин, кроме ингушей, пожалуй, только цыгане. Обстоит это так: узнают, что в таком-то роду растет красавица, умна в мошенничестве, статна телом и млада годами. В прошлом на лошадях, ныне на иномарках, внезапно налетают на место проживания девушки, ее связывают — и в машину, и гнать, гнать, что было мочи. Горе местным простофилям-цыганам, которые должны были сберечь сокровище, но не смогли. Вся родня начинает розыски-поиски, вся эта процедура отнимает много времени и сопровождается многочисленными драками-разборками. Цыгане России, как губка, впитали всю преступную грязь отечества, ибо из них почти каждый посещает в жизни и не единожды тюрьмы и лагеря. Масти (блатные, мужики, черти, пидоры) — завязываются в такие клубки отношений и оскорблений, что не разберешь и не распутаешь. Через некоторое время, может раньше, может позже, приходит домой письмо, в котором похищенная сообщает, что влюбилась, жить не может без Степана и просит родительского согласия. Весь род приглашают на свадьбу, просят согласия и мира. Скоро сваты прибудут. Ей здесь хорошо, тепло, уютно, только тем и занимается, что надевает десять юбок, а снимает пять, любует-ся золотыми украшениями. После небольшой «бури», стороны «садятся за переговоры», согласуют подарки, суммы денежные, приданное и т. д. Дело кончается веселой свадьбой и, конечно, дракой.

Правда, надо дополнить сказанное тем, что Сибирь обогатила историю воровства местным видом — хищением бл*дей. На северах, небольших рудниках и геологических партиях, ведущих поиск и шурфоку, содержать мужикам семьи было накладно. К тому же многие мужчины будучи в разводах, в женщинах разуверились. Но природа требовала своего и выход был найден в похищении одной стоящей для всех дамы. Такие одиночки ценились по высшему классу, о них знали и их, подпоив спиртом, воровали. Да закутав в тулупы, перевозили самолетами, несли по горным кручам на руках, на месте встречали как в сказках с шампанским и рукоцелованием. Дамы попадали в штатное расписание кошеварами, а ночью уже по другому графику, согласованному с парткомом, месткомом и прочими общественными организациями перемещались во времени и пространстве. Се la vie — такова жизнь, ничего не поделаешь.

Вopoвcкaя братия, куда относятся не только похитители, но и мошенники (а какой мастер отмычки не таковой), ценители человеческих слабостей — маньяки, обязаны в силу профессионализации не жалеть денег на три вещи — книги, инструмент и лекарство. Книги, понятно, повышают интеллект и спасают от всемирной скуки, лекарство, — что здесь рассуждать, любой вор не враг своему здоровью, — помогает и лечит, успокаивает боль и приоткрывает постоянно меркнущие перспективы жизни. Инструмент в нашем понятии означает приспособления для облегчения и тайности вхождения (менты называют некрасивым словом — проникновение) во все скрытое. Давайте погадаем, что наиважнейшее для магистра вхождения в скрытое, потаенное. В прошлые времена воры Якутии считали, например, что для их профессии важнейшее — слух, а потом зрение. Зимой в лютые морозы погоню, шаги людей, раскалывание пешней льда в озерах, невнятную речь они слышали за двеннадцать — пятнадцать километров, летом — тут мешала листва деревьев и разросшийся тальник — восемь-десять километров. Пустынные грабители караванов, шедших по шелковому пути через пески Такла-Макана, наоборот ценили слепцов, у которых сильно было развито обоняние. Они по запаху навоза — верблюжьего, конского… могли определить время прохождения каравана, его численность, а принюхиваясь к человеческим экскрементам — происхождение купцов, сейчас бы сказали их национальность, пищу, которую они вкушали и даже некоторые болезни людей и животных. В тундровую ночь за десятки километров просматривая долины с гор, воры-чукчи могли с ошибкой в десять-пятнадцать оленей определить численность стада. Угонщики хорошо различали оленей-альбиносов, которых держат в стаде, чтобы различать его контуры. За двадцать-тридцать километров могли услышать хруст песка под ногами верблюдов туареги Сахары и выносливейшие в мире воры Судана и Нигерии.

То были времена стародавние без надежного технического оснащения и тут отметим с гордостью, что любые изобретения прежде всего поглощал и усваивал прогрессивный воровской мир. Только появились подзорные трубы и полевые бинокли, как их стали использовать мародеры — еще клокотало сражение, а они уже тут как тут, суетятся — снимают с убитых и раненых одежду, потрошат сумки и карманы, подбирают оружие, изымают украшения, вырезают для лекарственных целей по заданию аптекарей нужные органы (ценились половые, сердце, печень, желчь)… снимали кожу, скальпы, отбирали красивые трупы для анатомических театров.

Именно мародеры повергли в стойкий ужас Европу в Семилетнюю войну 1756–1763 годов. Они первыми заметили, как калмыки, участвующие в войне на стороне России, с аппетитом жарили убитых противников и собственных мертвецов.