Небо войны - Покрышкин Александр Иванович - Страница 99

• Предыдущая
• 99/110
• Следующая

За два дня здесь все пришло в движение. Под покровом темноты войска перебирались за Вислу, уточняли планы, изучали район наступления. Вместе со своим штабом и я переехал ночью по вислинскому мосту.

Темень грохотала, дороги были забиты — к переднему краю шли танки, машины с боеприпасами, обозы. Грязь, ямы, колдобины, рев, треск, ругань и белый снежок на башнях, лафетах, спинах солдат, короткое мигание фар и — медленное продвижение вперед. За Вислу. Ничто не способно было остановить эту живую реку, слившуюся с ночью.

Задача нашей дивизии — прикрывать танковую армию П. С. Рыбалко. Эту слишком общую задачу надо было конкретно разработать вместе с оперативным отделом штаба танковой армии. Чтобы явиться к ним для разговора не с одними картами, я решил проехать на машине вдоль переднего края того участка, где танкисты будут прорывать вражескую оборону.

«Виллис» подбрасывает на мощенной бревнами дороге, он весь обрызган грязью и обмерз. У меня уже все болит внутри от тряски. Но до указанного нам пункта еще далеко. Упираюсь ногами, жмусь к спинке, остаюсь на весу, чтобы дать облегчение телу.

Проезжаем у самых огневых позиций артиллерийских батарей. Их вид заставляет забыть обо всем: орудие возле орудия, прямо на равнине. Снежок чуть припорошил их, вот и вся маскировка. Торчат стволы крупнокалиберных минометов. «Катюши» тоже стоят в ряд, нацеленные на запад.

Я тороплюсь к своим танкистам. Кажется, что вот сейчас прозвучит команда и грянет бой, а я останусь ни при чем, в стороне. Надо торопиться — на аэродромах ждут моих уточнений штабы полков, летчики.

Въезжаю в лесок — ни проехать, ни протиснуться. Танки, танки, танки… Ребята греются у костров. Точно такая картина, какую я наблюдал с воздуха осенью 1942 года, под Ростовом. Куда ни взглянешь — железо. Земли не видно. И вдруг спрашиваешь себя: почему так беспечно сгрудились танкисты, стоит на открытом месте артиллерия? Да потому, очевидно, что теперь у всех есть полное доверие к небу — оно стало их надежной крышей.

В землянке штаба армии Рыбалко тепло, многолюдно. Знакомство короткое — мы уже «работали» вместе на поле боя, виделись на земле.

Разостланы огромные карты. Я посмотрел на длинные, мощно выгнутые стрелы, и меня взяла оторопь: вот оно — поле грядущей битвы, уже существующей в умах, в планах, в расстановке сил, в дремлющей где-то огневой мощи бомб, снарядов, мин. Один сигнал приведет сразу все в действие.

Мне рассказали, где, в каком месте танки вводятся в прорыв после артподготовки, какая ставится первая задача, вторая, третья. Они отмечены на карте, привязаны к местности.

— Каково ваше мнение? — спросил начальник штаба, обращаясь ко мне и переводя взгляд с карты на меня.

Мое мнение? Все замечательно, здорово, но дивизия, очевидно, сможет прикрыть танки только на главном направлении удара. Ведь ответвлений от него больше, чем веток на ином дереве. Мне очень подробно объясняют направление удара главной группировки танков, называют день и часы, когда она должна достигнуть определенных рубежей.

Мы, летчики, еще никогда так детально не согласовывали своих действий с танкистами. Теперь надо довести этот план в общих чертах до каждого командира эскадрильи, до каждого летчика. Они должны заранее представить себе, где проходят на земле эти мощные гнутые стрелы, изображенные на картах. Так ясно представить, чтобы потом, во время полета, всегда видеть их с воздуха.

Утром я расстаюсь с танкистами, чтобы вскоре встретиться с ними в иных условиях. «Виллис» опять тарахтит по мощеной, тряской дороге. Навстречу идут и идут колонны машин, и нам приходится иногда сворачивать и стоять, ждать «просвета».

Когда, наконец, добираюсь к своим, на аэродром, мне кажется, что я попадаю в совсем новый мир. У нас тишина, безмолвие. Медленно кружат снежинки и ложатся на крылья самолетов.

Я чувствую эту тишину и, как никто другой, знаю, насколько она обманчива. Скоро ее взорвут, растерзают в одно мгновение.

Тишина перед бурей. Той самой бурей, которую мы с нетерпением ждем.

Мы знали, что это будет прорыв на территорию Германии. Она именовалась логовом врага. О родине великих мыслителей, писателей, композиторов, художников, изобретателей говорили теперь только так, ибо нашей стране гитлеровская армия принесла неисчислимые страдания. Каждый фронтовик, кому судьба подарила счастье дойти сюда, до Вислы, в это январское серое утро поднимется из окопа. оглушенный канонадой, выведет свой танк из укрытия, взлетит в воздух, не видя земли из-за дыма и тумана, с кличем:

— На Берлин!

Поздно вечером 11 января в дивизию прибыл офицер связи из штаба корпуса и привез приказ: наступать завтра утром. Оставалось несколько часов тишины. Она по-прежнему надежно скрывала тайну командования. Наши полки были готовы к вылетам. У переднего края, рядом со штабом танковой армии, уже второй день находился представитель нашей дивизии Герой Советского Союза Вишневецкий вместе с радиостанцией.

…Грохот, вдруг возникший на рассвете, непрерывно нарастал, он напоминал нескончаемый обвал в горах. К нам на аэродром долетали только его звуки, а на позиции врага он обрушивался сокрушающим огненным смерчем.

Часам к девяти канонада начала утихать и отдаляться. Можно было выпускать самолеты на прикрытие танков, входивших в прорыв обороны врага, и на разведку.

Первую четверку повел Жердев. Он умел хорошо ориентироваться при низкой облачности, искусно маневрировать под обстрелом зениток.

Через час на аэродром возвратились трое. Сухов вылез из самолета и замер на месте. От напряжения глаза его были красными. К нему подошли летчики. Из его рук выскальзывал планшет, который он держал перед собой. Он заговорил подавленным голосом:

— Жердева подбили! Он врезался в землю, как снаряд. На их территории. Так все неожиданно произошло… Надо бить по зениткам!

Вот что принес нам первый вылет в этом наступлении! Прощай, наш дорогой соратник!

— Там сплошной дым, — продолжал Сухов. — Наши танки мы еле обнаружили: только пролетели над ними, наскочили на сплошной заслон зенитного огня. Сверху нас прижимали облака. Маневрировали, бросали машины в стороны.

…Малыми группами мы летали целый день.

Наступление разлилось на большом просторе. Этот простор наземным войскам дали неудержимые лавины танков, авиации — хорошая погода. На третий день штабы, полки, тылы, резервы двинулись вперед. Теперь наше взаимодействие зависело исключительно от оперативной связи, точной информации, быстро принятых решений. Все снялось с места, все в движении. Плечо соседа, рука поддержки должны ощущаться в каждом шаге.

Во время следования за штабом Рыбалко в пути погиб майор Вишневецкий. Я отправился на своем «виллисе» по разбитым, запруженным дорогам догонять нашу радиостанцию.

Черная развороченная земля, срезанные снарядами верхушки деревьев, вывороченные бревна… Это остатки оборонительных укреплений противника. Танки своими гусеницами здесь проложили первый след, и он быстро превратился в накатанную дорогу. Чуть сверни — подорвешься на минах или свалишься в воронку. Только по ней единственной я смогу настигнуть притаившиеся где-то под хатами или в лесу штабные машины Рыбалко. Этот умный, прославленный командарм, говорят, очень заботится о маскировке танков.

Я, наконец, настиг оперативную группу Рыбалко, разыскал своих. Рация снова превратила меня из щепки, которую несла река наступления, в командира.

В районы будущих атак танкистов идут группами «Петляковы», «Ильюшины». Истребители, поднимаясь с аэродромов, сразу связываются со мной. Нужно сообщить им обстановку. Навести на цель. Я слышу голоса Речкалова, Еремина, Лукьянова, Труда, Вахненко, Боброва и вспоминаю голос Клубова. Он чудится мне в гуле, в треске наушников. Не хватает Клубова. Он всегда был в самом пекле… Замолк навсегда и Жердев… Кто еще замолкнет в этих тяжелых, последних боях?

• Предыдущая
• 99/110
• Следующая