Выбери любимый жанр

Небо войны - Покрышкин Александр Иванович - Страница 97


Изменить размер шрифта:

97

Политотдел организовал поездку летчиков и техников для осмотра гитлеровского концлагеря в Майданеке. Когда машины с людьми возвратились домой, прямо на аэродроме возник митинг. Слова сами рвались из сердца. Наши авиаторы своими глазами увидели «новый порядок», насаждаемый фашизмом в Европе. Пепел сожженных, трупы заживо зарытых в ямах (об этом можно было судить по их позам), огромные склады обуви тех, кто замучен в лагере (а там замучены и тысячи детей), звали к уничтожению страшной коричневой чумы.

В английской печати в это время публиковались призывы сердобольных леди к всепрощению гитлеровских палачей. Летчики, посетившие концлагерь в Майданеке, отвечали английским буржуа готовностью сполна расплатиться с фашистскими инквизиторами.

Тем, кто творил зверства, прощения быть не могло.

Однажды, возвращаясь из полка домой, я увидел журналиста Юрия Жукова. Он прибыл к нам, чтобы продолжать знакомство с летчиками и работу над своей книгой об авиаторах. Ему необходимо было непосредственное общение с летчиками, наши советы.

Мы вместе приехали на аэродром 16-го полка, я представил корреспонденту Клубова. О нем я много рассказывал журналисту в Москве, в самолете по пути в Новосибирск. Именно о таких летчиках, считал я, надо писать книги. К концу октября на счету Клубова было тридцать девять сбитых вражеских самолетов. Командование уже представило его к званию дважды Героя.

Час спустя мы с Клубовым были на полигоне, расположенном вблизи аэродрома. Истребители, находившиеся в воздухе, пикировали, прицеливались и стреляли по мишеням — квадратам, посыпанным белым песком. Когда в небе затихало, мы проверяли попадание. Клубов радовался: летчики стреляли отлично.

Вечером в том помещении, где жили летчики, демонстрировался американский фильм «В старом Чикаго». Он привлек зрителей из госпиталя и из соседних частей. Кинопередвижка немилосердно тарахтела. Люди стояли, сидели на полу. Со стен на них хмуро смотрели портреты польских графов. В не застекленные еще окна задувал прохладный ветер. Потом играл духовой оркестр, который привезла сюда из соседнего села комсомольский работник политотдела Ирина Дрягина — популярная среди молодежи дивизии своими неисчерпаемыми затеями.

Гудел барабан, резко брали высокие ноты трубы. Но для танцев такая музыка была подходящей. Кружились все, кто мог поместиться в зале полуразрушенного помещичьего дома. Здесь когда-то гремели мазурки, теперь танцевали вальсы, фокстроты. Но это не удовлетворяло наших рьяных чечеточников.

— Давай «Сербияночку»! — потребовал Андрей Труд. Когда этот лихой танец вовлек многих парней и девушек, когда барабан уже не в силах был заглушить топот ног, позвякивание медалей, горячие восклицания, я вдруг заметил Клубова. Он стоял один, прислонясь к стенке. Его обожженное лицо при тусклом свете было грустным.

О чем он думал? Я никогда не видел его таким отрешенным и подавленным. Неужели человек способен предчувствовать несчастье?

Почему я в тот вечер не подошел к нему, не заговорил с ним, не развеял его мрачные мысли?

Дома я долго размышлял о нем, старался представить себе этого человека после войны, в семье.

Счастье мирной жизни Клубов уже оплатил тяжелыми испытаниями. Ребята рассказывали, как трудно он перенес ожог лица. Оно все было забинтовано. Кормили его друзья — заливали ему в рот сквозь прорезанный бинт жидкую пищу.

Девятнадцать лет спустя я прочел в книге Юрия Жукова «Один МИГ из тысячи» о том, что говорил ему Александр Клубов в свою предпоследнюю ночь. Его высказывания напоминали исповедь человека перед друзьми, перед Родиной. «Нашему народу не нужно с нас, летчиков, иконы писать. Ты так о нас расскажи, чтобы любой школьник прочел и подумал: „Да, трудное это дело. Но если с душой взяться…“

Он был чистый, могучий человек… Да, я говорю наперед, он был… Если бы его не подвела машина… Но он погиб. Нелепо и трагически погиб.

В самолете, на котором он тренировался, отказала гидросистема. Я видел, как Клубов раз зашел на посадку и не сел. Он проскочил посадочный знак, наверное, потому, что не выпустились закрылки, уменьшающие скорость.

Когда он пошел на второй круг, я уже не мог заниматься ничем другим и напряженно следил за ним. (Я был тогда в штабе корпуса.) Над крышей как-то тревожно прогудел «Лавочкин», набиравший высоту. Через несколько минут он опять зашел на посадку. И на сей раз он немного перетянул, но колеса шасси уже «схватились» за землю, помчали. Увидев это из машины, я облегченно вздохнул и подумал уже, что зря волновался. Когда с самолетом в воздухе не все в порядке, тебе, на земле, кажется, что ты сам летишь в нем.

— Он скапотировал! — закричал шофер.

Я успел увидеть, как самолет медленно переворачивался «на спину».

Когда мы подъехали к месту происшествия, Клубов лежал под самолетом.

Мы извлекли его оттуда. Он еще дышал. Приехавший врач спасти его не мог.

Ему покорялось огромное небо. А торфяное болотце, в которое закатился самолет и увяз колесами, принесло ему гибель,

Вся дивизия оплакивала Клубова. Он лежал в гробу, установленном перед ЛИ-2. на котором мы должны были перевезти его во Львов. Все техники, летчики сошлись сюда, чтобы проводить товарища в последний полет. Над нами с грохотом проносились истребители, стреляя в воздух длинными очередями из пушек и пулеметов. Казалось, они пытались растерзать пулями и снарядами саму смерть, впервые навестившую полк после того, как он остановился в селе у Вислы. Она отступала перед Клубовым, бежала от него прочь, когда он носился в небе, и подстерегла, когда он оказался на земле.

Мы, его друзья, произносили речи, не стыдясь мужских слез, говорили о бессмертии храбрых и честных воинов. Трофимов, Труд, Иванков — ведомый Клубова, защитивший его в десятках атак, — поднялись в самолет вместе с другими, чтобы проводить тело Героя на родную советскую землю.

Через несколько дней после гибели Клубова, как раз перед Октябрьскими праздниками, радио передало Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении его второй медалью «Золотая Звезда». Он был отмечен этим высоким званием как живой. Мы потом всегда представляли себе Клубова только живым, только стоящим плечом к плечу с нами.

В моей жизни Клубов занимал так много места, я так любил его, что никто из самых лучших друзей не мог возместить этой утраты. Он был беззаветно предан Родине, авиации, дружбе, умный и прямой в суждениях, горячий в споре и тонкий в опасном деле войны.

Октябрьские праздники, прошедшие в наших частях с таким же подъемом, как и во всей стране, тоже не раз напоминали нам о том, что среди нас нет Клубова. В праздничные дни к нам как-то нагрянули целой гурьбой танкисты, стоявшие в соседнем селе. Они помнили Клубова по его боям под Львовом — он не раз там очищал небо от немецких бомбардировщиков.

— Что же вы не уберегли такого сокола? — спросили танкисты летчиков.

— Мы-то берегли. Машина не пощадила.

— Самолет? — возмутился танкист. — Тоже мне машина. Я на своем броневике одним заходом передавлю все ваши самолеты. Разве можно допускать, чтобы они людей гробили?

Танкисты не могли успокоиться, узнав, как погиб их любимец.

Сразу же после праздников Красовский созвал на большой сбор командиров авиасоединений. Я встретил здесь уже знакомых военачальников.

Занятия начались с «проигрыша» условной военной операции. За огромным столом с рельефной картой стояли командиры корпусов и дивизий. Перед нами ставились задачи взаимодействия с танками, артиллерией, пехотой. Лучше всех эти задачи решал генерал И. С. Полбин. Он чувствовал себя здесь так же уверенно, как над полем боя, в самолете, легко схватывал узловые ситуации наземного наступления, быстро находил объекты для «ударов» с воздуха.

Командиры оперировали большими силами авиации, и всем было ясно, что у нас, как и у наземных войск, достаточно боевой мощи для сокрушения обороны немцев на Висле. Командование заботилось теперь о том, чтобы тщательной подготовкой операции сократить наши потери в людях и технике. Наш народ отдал слишком много жизней, чтобы выйти на эти рубежи войны.

97
Перейти на страницу:
Мир литературы