Выбери любимый жанр

Небо войны - Покрышкин Александр Иванович - Страница 92


Изменить размер шрифта:

92

Когда наши подъехали к лесному селу, возле которого приземлился самолет, их обстреляли с чердаков. Солдаты ответили огнем по крышам крайних хат и вступили в село. Здесь узнали, где находится потерпевший аварию самолет, и отправились туда. Нашли застрявшую в болоте «аэрокобру» и недалеко на бугре остатки костра. Среди поленьев в пепле лежало два обгоревших трупа. По уцелевшим лицам установили, что это были штурман Михаил Степанович Лиховид и техник самолета. Третьего, механика, не нашли.

В этих зверствах нетрудно было угадать кровавый почерк бандеровцев. Положив трубку, я посмотрел на Горегляда и адъютанта. Они ставили на стол, застланный газетами, бутылки, стаканы, закуску. Я вспомнил, что мы собирались пригласить на ужин начальника штаба. В который уже раз за время войны весть о гибели товарищей приходит к нам именно в такие минуты, когда мы как-то по-особенному чувствуем счастье жизни. И тогда смерть друзей угнетает нестерпимо.

Мы наскоро перекусили и легли спать. Погасив свет, я долго не мог избавиться от страшного видения: на костре сгорают люди. Пламя охватывает тела… Кто они, эти подонки, возобновившие приемы инквизиции в наше время?

Только уснул, а может, это лишь показалось, — слышу настойчивый стук в окно.

— Кто там?

— Из штаба. Офицер связи.

— Что случилось?

— Вам телеграмма, товарищ полковник. Я поднял одеяло, закрывавшее окно.

— Из Москвы, товарищ полковник! Одеваюсь в темноте, забыв о лампе. Адъютант вошел, зажег свет.

— Телеграмма из Москвы, — повторяет он.

— Слышу, — отвечаю ему, но мне приятно еще раз услышать: «Из Москвы». Значит, что-то очень важное.

Офицер связи встал на пороге, выпрямился, держит в руке бумажку. По его сияющему лицу, светящейся во взгляде радости, по тому, как он замер, я догадываюсь.

— Позвольте вас поздравить, товарищ полковник. Вы трижды Герой Советского Союза!

С кровати вскакивает Горегляд, в комнату вбегают шофер, часовой. Звонит телефон.

— Направляемся к вам, — говорит Абрамович.

Люди заполняют комнату.

Звонит телефон, звучат откуда-то издалека теплые, возбужденные слова.

Незаметно пришло утро. Во двор повалили летчики, мои боевые друзья. Объятия, пожатия рук. С нами сейчас все воспоминания о боях над Молдавией, Украиной, Кубанью, над Крымом, над морем. Сколько измерено небесных дорог, сколько выпущено трасс по врагу! Если дружба завоевана в небе войны, она проста и немногословна. Она вся выражена во взгляде, в пожатии крепкой, надежной руки.

Речкалов, Труд, Клубов, Трофимов, Федоров, Сухов, Бондаренко, Березкин, Вахненко… Их много.

Это их отвага, их верность товариществу и долгу укрепляли мою отвагу и силу. Они, сподвижники-летчики, рядом со мной, и я испытываю огромную радость.

Я подумал о том, какое счастье испытали бы мы все, если бы сейчас среди нас были Фадеев, Соколов, Атрашкевич, Никитин, Олефиренко!

Сознавая величие этой награды, я чувствовал себя в долгу перед Родиной.

А еще в это утро мне захотелось увидеть Новосибирск, ступить на родную сибирскую землю!

Но день звал к будничным фронтовым делам.

Вскоре Горегляд распростился с нашим домом в Мокшишуве. Его выдвинули на должность командира дивизии. На его место пришел Пал Палыч — ветеран войны Крюков. А полк принял Бобров. Такие перемещения, когда хорошие, уважаемые всеми люди идут в гору, всегда радуют.

Наземные войска медленно, но упорно расширяли сандо-мирский плацдарм. Этот «мешок» наполнялся могучей силой, способной внезапно загрохотать, разрастись, грянуть новыми наступлениями.

Но желание побывать в родной Сибири скоро осуществилось…

21. Земля сибирская

Надвигалась осень… А у меня началась своеобразная «страда»: чествования, приемы корреспондентов газет и кинохроники, ответы на письма и телеграммы, статьи для прессы. Все это было, конечно, приятно, но хлопотно. День я проводил на переднем крае и в полках, а вечер посвящал посетителям и переписке. Старался выкроить хотя бы часок для самообразования. В последнее время меня стало сильно тревожить то, что мало читаю, и я обязал себя ежедневно уделять внимание учебе и чтению художественной литературы.

…На фронте наступило затишье. Не добившись успеха, противник примирился с тем положением, которое ему продиктовала наша сила.

Вылетать приходилось все реже. Чем меньше становилось боевой работы, тем больше надо было заботиться об организации учебы летчиков. Затишье невольно расслабляло людей.

Однажды, прилетев на аэродром, я увидел почти на всех самолетах причудливые красочные рисунки. На одном был намалеван пиковый туз, на другом — чертик, играющий на гитаре… Заметив, что я заинтересовался этими изображениями, молодые летчики подошли ко мне с гордым видом, надеясь на мою похвалу.

— Что за символы? — спросил я.

— Отличительные знаки. Сами нарисовали, товарищ гвардии полковник. Выразительнее, чем цифры, — отозвался Графин, плотный, широкоплечий лейтенант.

— А как у вас, товарищ лейтенант, насчет выпивок? Не увлекаетесь? Малевали-то не иначе как после какого-нибудь сабантуя?

Графин растерянно заморгал рыжими ресницами.

— Угадали, товарищ комдив, — подсказал кто-то из летчиков.

— Отмечали назначение Графина комэском, ну и решили пооригинальничать.

Я хотел было приказать смыть всех тузов, чертиков, голубей и прочие картинки, разъяснить, что яркие пятна на самолете очень удобны для прицеливания, но потом решил: пусть немного подурачатся. Просто они в первые дни затишья не знают, куда направить свою молодую энергию. А вот загрузим их учебой, тогда им будет не до озорства. И мы в тот же день вместе с командиром полка разработали конкретный план тренировочных занятий.

На каждом аэродроме были оборудованы землянки-классы для занятий по аэродинамике, для изучения отечественной радиоаппаратуры и авиационной техники противника. Были также построены полигоны для тренировки в стрельбе по наземным целям. Изредка и я поднимался в воздух пострелять по мишеням.

Дивизия готовилась к новому наступлению. Все думали об одном: быстрее захватить Берлин и победоносно закончить войну. Жене и матери я писал о скорой встрече в родном Новосибирске после победы над врагом.

И вдруг… Это «вдруг» всегда открывает какую-то неожиданность. Меня и моих товарищей — Речкалова и Гулаева, награжденных второй медалью «Золотая Звезда», Федорова и Труда, удостоенных звания Героя Советского Союза, — вызвали в Москву для получения высоких наград.

В столицу мы прилетели вечером, а на следующее утро поехали в Кремль. Когда проходили по кремлевской площади, меня охватило сильное волнение. Казалось, что наши шаги слышит вся страна, что мы проходим на виду у всего народа.

Награды вручал Николай Михайлович Шверник. Я принял из его рук Золотую Звезду и Грамоту о присвоении мне звания трижды Героя Советского Союза. Потом мне вручили орден, которым правительство наградило нашу дивизию за успехи в последних боях.

— Мариупольская, Сандомирская девятая гвардейская истребительная дивизия награждается орденом Богдана Хмельницкого… — услышали мы торжественные слова.

«Сандомирская…» Это наименование летчики завоевали уже под моим командованием. Как же было не гордиться такими успехами, такими замечательными людьми!

После вручения наград нас пригласили в штаб ВВС. С нами беседовали Главный маршал авиации А. А. Новиков, генералы Н. С. Шиманов и И. Л. Туркель. Когда мы собрались уходить, Новиков сказал, что из Новосибирска звонил секретарь обкома партии М. В. Кулагин и просил отпустить меня на несколько дней в родной город. Затаив дыхание я ожидал, какое решение примет Главный маршал.

— Земляков надо уважать, — сказал он, немного помолчав. — Даю вам пять суток для поездки в Сибирь. Пять — и ни часа больше. Вас ожидает фронт.

Для меня это было второй большой наградой. А Речкалова отпустили проведать родной Урал.

92
Перейти на страницу:
Мир литературы