Выбери любимый жанр

Небо войны - Покрышкин Александр Иванович - Страница 90


Изменить размер шрифта:

90

Удивителен был экипаж «хейнкеля-111», приземлившегося 8 февраля 1945 года на советской земле. Десять человек в полосатой одежде, обросшие, с бирками на груди, вышли из самолета, плюхнувшегося брюхом на мерзлую пахоту. Возглавлял этих людей летчик Девятаев.

Существовавший в то время «порядок» расследования подобных случаев надолго похоронил в бумагах самоотверженный подвиг советских людей, и прежде всего их вдохновителя и вожака. Лишь когда была восстановлена правда и история этого подвига, Девятаев, моторист судна, плававшего по Волге, прибыл в Москву, чтобы встретиться здесь со своими боевыми друзьями и сподвижниками, вспомнить вместе с ними подробности их необычайного перелета.

Тогда и я после многих лет разлуки и неведения увидел бывшего своего летчика, о котором много думал на фронте, не раз мысленно шел с ним по мрачным лабиринтам вражеского плена. Мы с Девятаевым разыскали на карте тот населенный пункт Львовской области, из которого он вылетел на боевое задание, припомнили его последний воздушный бой. Летчик рассказал и о том, как ему буквально за несколько минут удалось разобраться в приборах «хейнкеля» и как тяжело было взлететь с небольшой площадки… Своим подвигом Герой Советского Союза Девятаев вписал славные страницы в историю нашей дивизии, в боевую летопись Великой Отечественной войны.

Однако вернемся к тому времени, когда нам было известно лишь, что полк потерял еще одного воздушного бойца. Мы послали его родным обычное извещение: «Не вернулся с боевого задания».

На смену Девятаеву прибыли три новых летчика — Довбня, Карпович и Барышев. Довбня был сбит над Молдавией в сорок первом году. Его, как и Барышева, освободили наши войска в одном из лагерей для военнопленных. Карпович прилетел из Москвы. Он окончил курсы начальников штабов и за это время научился даже с неподвижной рукой управлять самолетом. Все трое, возвратившиеся в родной полк разными путями, жили одним стремлением — летать, сражаться!

Они не хотели оставаться ни в штабах, ни в тыловых частях. После дополнительных тренировок мы снова приняли их в боевой коллектив летчиков. При этом пришлось крепко поссориться с некоторыми особенно «бдительными» и осторожными людьми, которые боялись допустить «возвращенцев» к боевым самолетам. И новые летчики оправдали доверие коллектива, подвигами доказали свою преданность Родине, верность воинскому долгу.

Танковые армии М. Е. Катукова и П. С. Рыбалко, которые прикрывали наш корпус, вышли на Сан. Мы перелетели на новый аэродром. Поздно вечером я прибыл в отведенный для меня дом. Старик хозяин встретил меня во дворе и, догадавшись по одежде, что я летчик, сказал:

— Здравствуйте, товарищ летник. Тридцять рокив тому назад у нас булы на постои русски летники. Нимця воевали они и тогда. Нестеров летав над нашою Равою-Русскою, а над Жовквою таранив ворога.

Я не все разбирал в его речи. Частое упоминание «летника Нестерова» ясно дало понять, что крестьянин хранил в памяти важные события из истории нашей отечественной авиации. Мы продолжили беседу в моей комнате, у географической карты. Я показал старику город Горький, рассказал, что недавно был там, на родине Нестерова, что видел мать и дочь прославленного летчика. Старик подробно и красочно нарисовал передо мной картину воздушного боя тех далеких лет, момент отважного «наскока» русского «яроплана» на «германа».

У меня осталось от этой беседы светлое впечатление: как украинцы бережно хранят в памяти подвиг русского летчика!

Мы теперь шли по путям, проложенным в годы гражданской войны. Тогда молодая Красная Армия освободила эти села от немецких оккупантов и польских панов. Теперь мы, второе поколение, снова отстаиваем независимость этой земли. И опять от немецких захватчиков, и снова ценой человеческих жизней.

Не успели мы обжиться в Раве-Русской — пришлось перелететь на аэродромы у Любачува. Пригодная для взлета полоса здесь узкая, машины садятся между двумя рядами стоянок. Первое приземление явилось последней тренировкой: надо сразу же идти на боевое задание. Других аэродромов нам не обещают — на польской территории не все площадки известны, а известные мало изучены и не подготовлены.

Самолеты всех полков группа за группой отправляются на прикрытие танков. Наступление наземных войск продолжается.

Путь из штаба на аэродром нам преградило большое скопление подвод. На возах с домашним скарбом сидели женщины, дети, старики. К некоторым повозкам были привязаны коровы и овцы. Этот обоз очень сильно походил на те, которые нам приходилось видеть у Днепра в сорок первом году. «Очевидно, крестьяне уходят из прифронтовой полосы, — подумал я. — А может быть, удирают от нашей армии в тыл».

Остановил машину. Крестьяне тотчас же сошли со всех повозок. По их малопонятным выражениям мне удалось все-таки выяснить, что это поляки. При фашистах бандеровцы выгнали их из родного села, теперь они возвратились назад, но не решаются приблизиться к своим домам. Табор на колесах им кажется более надежным убежищем, чем родные хаты.

Слушая их, я невольно связываю в одно целое все, что уже известно о бесчинствах злобных банд, нарушающих спокойную жизнь людей на освобожденной от немцев территории. Поэтому дальше в пути с подозрением поглядываю на встречных прохожих, всматриваюсь в рощи и думаю: это фашизм через разных подонков, изменников, бандеровцев вносит разлад между простыми людьми украинских и польских сел.

В первую же ночь наш аэродром обстреляли бандеровцы. Не ранили никого, ничего не повредили, но несколько выстрелов из леса заставили всех наших людей не спать всю ночь. Пришлось подкапывать землю под шасси и ставить самолеты по горизонту, чтобы в случае необходимости вести по бандитам огонь из пулеметов. В кабинах дежурили техники, механики и время от времени вели по лесу огонь.

Слушая среди ночи периодическую стрельбу, я вспоминал о повозках, женщинах, ребятишках. Да, большая война редко обходится без предателей и враждебных вылазок мелких озлобленных групп. Бандеровцы — это злобная кучка буржуазных националистов. Они запугивают, терроризируют мирное население. Может быть, они выполняют задание фашистов — не давать нам, наступающим, отдыхать ночью, изматывать нас мелкими наскоками.

Только уснул — телефонный звонок. Открыл глаза, ничего не вижу, в комнате окна завешены. В трубке голос начальника штаба Абрамовича:

— Извините, что разбудил. Посмотрите в окно.

Отодвинул плотное одеяло, выглянул. Напротив, за полем, горит село, куда направились встреченные днем поляки.

Пришлось встать. Подняли в ружье роту связи и роту охраны, отправили на машинах. Вскоре там разразилась яростная перестрелка, которая затихла только к утру.

Утром я объехал село. Фашисты отсюда были уже далеко, а страшные следы разбоя виднелись повсюду: дымящиеся хаты, обгоревшие трупы.

Навстречу бежит мальчик. Заплаканное лицо испачкано грязью. В глазах — страх и отчаяние. Польские слова мне непонятны, но хочется услышать именно от него, этого крохотного свидетеля, рассказ о расправах бандитов над ни в чем не повинными людьми. И кое-что удается понять из его сбивчивого рассказа. При появлении бандитов мальчик спрятался в саду, а когда вернулся к хате, увидел убитых родителей. Он, плача, указывает ручонкой на рощу, куда убежали бандеровцы, просит догнать их и наказать. Темный лес скрывает следы погромщиков…

На аэродроме, расположенном у леса, идет напряженная боевая работа. Самолеты, взмывая с земли, устремляются строго на запад. Маршруты их полетов определены наступлением наших танков, вклинившихся в оборону противника. Острие этого клина, нарисованного на штабных картах, уже достает до синей ниточки Вислы. Диву даешься, как быстро изменилась обстановка на фронте. Львов, за освобождение которого началась эта битва, уже далеко позади. Нам даже не пришлось пролететь над ним, мы пошли севернее.

Вот мы уже и на польской территории, за границей. Пролетая над незнакомой местностью, внимательно изучаем ее приметы. Здесь все как-то настораживает. Теперь летчики опасаются вынужденных посадок и на освобожденной от гитлеровцев территории. Никто не знает, чем его встретит лес, как отнесутся к нему в деревнях. Но такое положение существовало лишь некоторое время, сама жизнь вскоре изменила его. Она раскрыла многое, ранее неизвестное нам, определила наши взаимоотношения с местным польским населением.

90
Перейти на страницу:
Мир литературы