Небо войны - Покрышкин Александр Иванович - Страница 74
- Предыдущая
- 74/110
- Следующая
— И детей постреляли? — услышал я чей-то возмущенный вопрос. Стало тихо.
— Все в одной яме лежат: сестра, старики, дети... Все...
— Вот изверги!
Жмудь заплакал. Гнетущая тишина, казалось, давила на плечи. Все стояли окаменев, словно видели перед собой могилу, заваленную окровавленными телами.
Рассказ инженера Жмудя напомнил мне о недавнем страшном эпизоде. Мы перелетали на новый аэродром. Один самолет при заруливании провалился у лесопосадки колесами в яму. Когда его вытащили, обнаружили присыпанные землей трупы. Чтобы выяснить, откуда они здесь взялись, пригласили нескольких местных жителей. Вскоре сюда прибежала вся соседняя деревня. Начались раскопки. В глубокой траншее оказалось несколько сот трупов. Тут были русские, украинцы, евреи, татары — словом, люди самых разных национальностей. Местные жители вспомнили, что незадолго до прихода нашей армии мимо их деревни немцы прогоняли большую группу советских военнопленных. Все думали, что их ведут работать на аэродром. Слышали они и выстрелы. Но ведь на аэродроме все время стреляли. Так что никто и не знал, что все те военнопленные были расстреляны фашистами.
Мы тогда с почестями похоронили своих погибших братьев, поставили на могиле обелиск с красной звездой и поклялись отомстить врагу за их смерть. Теперь это неостывающее чувство ненависти к фашистам с новой силой запылало в наших сердцах.
Я подошел к инженеру и просто, по-мужски сказал:
— Не плачь. Слезами горю не поможешь. Надо бить их еще крепче, еще злее. Обещаю тебе завтра же в отместку за гибель твоей семьи уничтожить несколько немецких самолетов.
Инженер поднял заплаканное лицо, посмотрел на меня и молча протянул руку. Я крепко пожал эту трудовую руку, умеющую так искусно налаживать наши пулеметы, пушки и навигационные приборы.
На следующий день определились новые маршруты боевых вылетов нашего полка. Кавалеристы корпуса Е. А. Кириченко, натолкнувшись севернее Большого Токмака на сильно укрепленный оборонительный рубеж противника, приостановили наступление. Гитлеровцы немедленно бросили на них большие силы бомбардировщиков. Авиационные представители при корпусном штабе стали группу за группой вызывать наших истребителей для прикрытия наземных войск. Первые ожесточенные схватки на земле и в воздухе показали, что противник намерен удерживать этот рубеж всеми имеющимися у него силами и средствами.
Утром мы с Голубевым летали на «свободную охоту». Назад возвращались налегке: почти все боеприпасы были израсходованы при штурмовке вражеских автомашин на дорогах. Вдруг с командного пункта дивизии нам передали:
«Севернее Большого Токмака „бомберы“. Атакуйте!»
Мы поспешили туда. С первого же захода я поджег одного «юнкерса». Но вторую атаку сделать не успел: на нас обрушилась шестерка «мессершмиттов». Скованные боем, мы не смогли помешать вражеским бомбардировщикам сбросить свой груз на наши войска. Домой возвратились злые. Одно меня утешало: я заметил, что «юнкерсы» шли к Большому Токмаку с северо-запада. Значит, они взлетели с аэродромов, расположенных где-то у Кировограда. А раз так, то надо встречать их западнее, ближе к Днепру, чтобы перехватить на дальних подходах к цели.
Примерно в полдень я повел к Большому Токмаку свою испытанную четверку. Меня по-прежнему прикрывал Голубев, а вторую пару составляли Жердев и Сухов. Это было по-настоящему слетанное звено.
На большой высоте мы пересекли линию фронта и со снижением направились к Никополю. Такой план я принял на свой страх и риск. Как раз вчера командир дивизии Дзусов, заглянув в наш полк, крепко поругал нас за то, что мы плохо прикрываем конников.
— Прикрываем как положено, товарищ командир, — попытался я отвести незаслуженное обвинение.
— Что толку в таком прикрытии? — возмущался Дзусов. — Вы или бродите где-то так, что вас не видно и не слышно, или карусель с «мессершмиттами» кружите. А «юнкерсы» в это время свободно делают свое дело.
Я снова возразил:
— Если мы будем гудеть прямо над кавалеристами, то даже своими телами не остановим падающих бомб. «Бомберов» надо ловить на маршруте, как на Кубани мы это делали. А для этого нас нужно посылать не парами, а большими группами.
Действительно, на Кубани мы хорошо научились встречать вражеских бомбардировщиков на подступах к фронту. А теперь нас опять заставляли возвращаться к старому.
Пока мы летели к Днепру, я вспомнил не только вчерашний разговор с командиром дивизии, но и трудные времена сорок первого года. Тогда мы тоже прикрывали свои войска парами, «гудели». Схватки с «мессершмиттами» были всегда неравными и редко кончались в нашу пользу. Но ведь тогда у нас самолетов не хватало. А сейчас?
«Юнкерсы» не подвели нас. Как я и рассчитывал, они появились со стороны Никополя. Шли они очень высоко, но без прикрытия. Видимо, надеялись на свою группу очистки, которая должна была находиться уже над нашим передним краем.
До Большого Токмака мы сумели набрать высоту и оказались теперь над «юнкерсами». Стремительно сближаясь с ними, я бросил в эфир:
— Сомкнуться плотней! Бью ведущего.
Навстречу неслась армада бомбардировщиков. В последние секунды, перед самым открытием огня, мне почему-то показалось, что на их крыльях не кресты, а звезды. Я крикнул:
— Наши! Не стрелять!
И «юнкерсы» с желтыми крестами на крыльях пронеслись под нами. Меня охватила злость на себя за то, что из-за чрезмерной предосторожности я допустил такую глупую ошибку.
Я сделал резкий переворот и сразу же оказался в гуще бомбардировщиков. Поймав в прицел ведущего, я дал по нему короткую очередь из всех пулеметов и пушки.
В одно мгновение передо мной возник огромный огненный шар. Взрыв поглотил «юнкерса». Стена огня неслась мне навстречу. Огромный обломок бомбардировщика пролетел совсем рядом.
Мой самолет по инерции врезался в пламя, его сильно тряхнуло, что-то ударило в обшивку, и, наконец, огонь остался позади. Я осмотрелся; слева и справа шли бомбардировщики. Один из них горел, видимо, его поразил взорвавшийся сосед.
Взял в прицел крайнего справа и дал очередь. Из крыла «юнкерса» вырвалась струя дыма. Он круто развернулся, свалился в пике и стал уходить. Я бросился вдогонку и второй очередью по левому мотору добил его.
Потом рванул свою машину вверх. Правее меня падал «юнкерc», подожженный парой Жердева. А чуть выше нас в небе висело несколько парашютистов — экипаж сбитого самолета.
«Вспомни Островского!» — подсказала мне память. Да, он, которого я любил, как сына, вот так же спускался тогда на парашюте. И фашисты безжалостно расстреляли его в воздухе. Не сдержав гнева, я надавил пальцами на гашетку.
Мы вышли из боя на последних граммах горючего. Сели на ближайший аэродром.
Под вечер возвратились домой. На стоянке меня встретил инженер-капитан Жмудь.
— Как я волновался за вас, товарищ гвардии майор, — сказал он, помогая мне освободиться от лямок парашюта. — При всех такое пообещали, а могло быть...
— Ничего, дорогой мой капитан, не случилось. Конечно, порой бывает трудно выполнить товарищескую клятву. А за пулеметы и пушку спасибо: работали отлично. Сбил обещанных три «юнкерса».
Осматривая мою машину, мы обнаружили на крыльях и капоте брызги масла, копоть и множество пробоин. Ей тоже досталось от вражеского огня.
Наступила украинская осень. Когда поднимаешься в воздух, видишь необозримые, отливающие желтизной поля. Здесь хлеба уже убраны, на этой земле уже снова начинает властвовать труд. А вдали, над Днепром, горизонт еще затянут облаками дыма: горит Запорожье.
Наш полк перелетел в Розовку и получил короткую передышку. Но что это за отдых, если он то и дело прерывается сигналами боевой тревоги, гулом моторов и поединками в небе.
Нас, авиаторов, особенно злили ежедневные пролеты над аэродромом дальних самолетов — разведчиков противника. Они появлялись, как правило, в одно и то же время, на большой высоте, оглашая небосвод воющим гулом.
- Предыдущая
- 74/110
- Следующая
