«...Расстрелять!» - Покровский Александр Михайлович - Страница 41
- Предыдущая
- 41/78
- Следующая
Главный найдет червячка и курочек собирает. У него пестренькая курочка самая любимая была. А вспомогательный петух все хотел ту пестренькую шандарахнуть, попробовать ее хотел, а она его не подпускает и все. Сохраняет верность главному петуху.
Вспомогательный ее все подманивал, подкарауливал – ничего не получается. Вот он покопается в земле, найдет червячка, покудахчет, а сам наблюдает; как только пестренькая подойдет поближе, он на нее – прыг и погнал по двору.
Пестренькая бежит от него со всех ног к главному петуху и за него прячется, а вспомогательный пробегает мимо, делает круг и на беленькую курочку, не отдышавшись, с разбегу заскакивает, вроде бы он за ней и гнался. А через пять минут опять пестренькую подкарауливает. Подстережет, погонится, не догонит и опять беленькую с досады охаживает со всего размаха. И так целый день. А беленькая так его любит и клюв ему чистит и перышки.
Да-а, вот жизнь у пернатых! Ведь целый день могут. Зернышко нашел, червячка склевал и «иди сюда, дорогая». А тут каши сожрал на нашем камбузе и полраза не в силах преодолеть.
– Вот жизнь у пернатых, – повторяет Витенька, мечтательно закатив свои зеленые зенки, – клянусь мамой, даже жаль иногда, что ты высшее существо.
Лаперузы моченые
Начнем с солнца. Оно – померкло! И померкло оно не только потому, что за биологию вида я сражался в полной темноте полярной ночи; оно померкло еще и потому, что в один прекрасный день к нам ворвался краснорожий мичман из тыла и, заявив, чтоб мы больше в гальюн не ходили, исчез совсем, крикнув напоследок: «Давайте ломайте!!!»
Он пропал так быстро, что мы засомневались: уж не галлюцинация ли он и его рекомендация «не ходить в гальюн»?!
Жили мы в то время на четвертом этаже в казарменном городке. Весь экипаж укатил в отпуск, а меня оставили с личным составом, то есть с матросиками нашими, за всех в ответе.
– Чертовщина какая-то, – подумал я про мичмана и тут же сходил в гальюн, а глядя на меня, сходили в гальюн еще сорок моих матросов. На всякий случай. Под нами, ниже этажом, помещалась корректорская, там тетки корректировали штурманские карты. Через сутки ко мне влетает начальник этого бляд-приюта и орет, как кастрированный бегемот:
– Вам что?! Не ясно было сказано?! Что в гальюн! Не ходить!
– В чем дело? – спрашиваю я, спокойный, как сто индийских йогов.
– Нас топит! – делает он много резких движений.
– Вас?
– Нас, нас!
– И что, хорошо топит?
– Во! – говорит он и делает себе харакири по шее.
– А при чем здесь мы? Ну и тоните… без замечаний…
– Ы-ы!!! – рычит он. – Вы ходите в гальюн, а нас топит! Прекратите!
– Что прекратить?
– Прекратите ходить в гальюн!!!
– А куда ходить?
– Куда хотите! Хоть в сопки!
– А вы там были?
– Где?!
– В сопках в минус тридцать?
– Пе-ре-с-та-нь-те из-де-ва-ть-ся! У на-с у-же столы пла-ва-ют!!!
Ну-у-у… – сказал я протяжно, травмируя скулы, – и чем же я могу помочь… столам?..
– А-а-а!!! – сказал он и умчался, лягаясь, безумный. «Бешеный», – подумал я и сходил в гальюн, а за мной сходили, подумав, еще сорок моих матросов. На всякий случай. Может, завтра запретят… по всей стране… кто его знает?..
Назавтра явилась целая банда. Впереди бежал начальник корректорской – той самой, что временно превращена в ватерклозет, и орал, что я – Али-Баба и вот они, мои сорок разбойников. Это он мне – подводнику флота Ее Величества?!
– Ну ты, – сказал я этому завсклада остервенелости, – распеленованная мумия Тутанхамона! Берегите свои яйца, курочка-ряба!
Нас разняли, и мне объяснили, что в гальюн ходить нельзя, что топит, что нужно поставить матроса, чтоб он непрерывно ломал колено унитаза («Что ломал?» – «Колено! Ко-ле-но!» – «Об чего ломал? об колено?»), «ломами ломал, ломами, и не делайте умное лицо! и чтоб в гальюн никто не ходил! Это приказание. Командующего!»
– А куда ходить?
– Никуда! Это приказ командующего.
– Ну… раз командующего-о…
Я построил всех и объявил, что командующий с сегодняшнего дня запретил нам ходить в гальюн.
– А куда ходить? – спросили из строя.
– Никуда, – ответил я.
– А-га, – сказали из строя и улыбнулись, – ну, есть!..
А потом мы поставили матроса, чтоб непрерывно ломал, и срочно сходили все как один сорок один в гальюн, про запас.
– Упрямый ты, – сказал мне, уже мирно, начальник корректорской.
«Ага, – подумал я, – как сто бедуинов».
– Ну-ну, – сказал он, – я тебе устрою встречу с командующим.
«А вот это нехорошо, – подумал я, – мы так не договаривались. Надо срочно поискать нам гальюн где-то на стороне, а то этот любимый сын лошади Пржевальского и впрямь помчится по начальству». И пошел я искать гальюн.
– Товарищ капитан первого ранга, – обратился я к командиру соседей по этажу, когда тот несся по лестнице вверх, стремительный; кличка у него была, как у эсминца – Безудержный.
– Товарищ капитан первого ранга, – обратился я, – разрешите нам ходить в ваш гальюн. У меня сорок человек… всего…
Он остановился, повернулся, резко наклонился ко мне с верхней ступеньки, приблизил лицо к лицу вплотную и заорал истерично:
– На голову мне лучше сходи сорок раз! На голову! – и в доказательство готовности своей головы ко всему треснул по ней ладонью. Тогда я отправился к командиру дивизии:
– Прошу разрешения, товарищ капитан первого ранга, старший в экипаже… товарищ комдив, запрещают в гальюн ходить, у меня сорок человек, у меня люди… а куда ходить, товарищ комдив?
Комдив из бумаг и телефонов посмотрел на меня сильно.
– Не знаю… я… не знаю. Хочешь, строем сюда ко мне ходи. После этого он бросил ручку и продолжил:
– Пой-ми-те! Я не-га-ль-ю-на-ми-ко-ман-ду-ю-ю! Не гальюнами! И не говном! Отнюдь! Я командую с-трате-ги-чес-ки-ми! Ра-ке-то-носцами.
После этого он подобрал со стола карандаш и швырнул его в угол.
«Ну вот, – подумал я, – осталось дождаться встречи с командующим. Я думаю, это не залежится». И не залежалось.
– Я слышал, что у вас возникли сомнения? относительно моего приказания?
– Товарищ командующий… я… не ассенизатор…
– Так станете им! Станете! Все мы… не ассенизаторы! Нужно думать в комплексе проблемы! Почему срете?!
– Так ведь… гальюн закрыли…
– То, что гальюн закрыли, я в курсе, но почему вы, вы почему срете?!! Вас что?! Некому привести в меридиан?!.
После командующего мы принялись ломать унитаз интенсивно. И ходить в гальюн перестали. То есть не совсем, конечно, просто ходили хором потихонечку, вполуприсед. И тетки, которые в корректорской ниже этажом, так же ходили – по чуть-чуть.
И вот сломали мы, наконец, колено! Маэстро, туш! И не просто сломали, а пробили насквозь! И не просто пробили, а лом туда улетел!
А там в тот момент, к сожалению, сидела тетка… Сидит себе тетка, тихо и безмятежно гадит, и вдруг сверху прилетает лом и втыкается в бетон перед носом. И что же тетка? Она гадит мятежно! Во все стороны, раз уж выпал такой повод для желудочно-кишечного расстройства. Да еще сверху в дырищу свесилось пять голов, пытаясь разглядеть, куда это делся лом; а еще пять голов, которые не поместились в дырищу, стоят и спрашивают в задних рядах:
– Ну, чего там, чего застыли?.. Конечно, снизу прибежали, разорались:
– Человека чуть не убили! На что наши возражали:
– А чего это она у вас гадит? Больше всех возмущался я:
– Лично мы, – кричал я, – давно уже ходим на чердак! А ваши тетки! Сами валят, а на нас гадят! (То есть наоборот.) Вот теперь я у этого легендарного отверстия вахту поставлю, чтоб днем и ночью наблюдали за этим вашим безобразием! Будем общаться напрямую! А то нам нельзя, а им, видите ли, можно!..
И начали мы общаться напрямую. Мои орлы решили, что если есть отверстие и если из него можно провести перпендикуляр, который при этом уткнется ниже в другое отверстие, то странно было бы при наличии такого отверстия и такого перпендикуляра ходить на чердак!
- Предыдущая
- 41/78
- Следующая
