ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/73
• Следующая

За полчаса до вылета из китийского аэропорта я знал о Боготе только то, что это столица Колумбии. И все. И ни слова больше. И уж тем более ничего не знал ни об отелях, ни о ценах на их услуги. А в самолете достал из проволочной корзинки какую-то измятую колумбийскую газетку и без особого труда нашел объявления трех, скажем так, гостиниц, то есть достаточно дешевых, но вполне приемлемых учреждений. Я вырезал эти объявления, прочертив бумагу ногтем, и теперь, садясь в такси, с видом знатока и старожила объявил:

— Авенида Эльдорадо и Каррэра дьес (авеню Эльдорадо и дорога десять).

На что таксист почему-то приподнял брови (я увидел это в зеркало) и так и остался до конца пути с приподнятыми бровями. Но через полминуты он обернулся и переспросил:.

— Каррэра дьес, сэньор?

— Си, дьес А, — сказал я.

Шофер кивнул и придавил железку.

Моя душа заулыбалась при виде теплых весенних лужиц на асфальте. Я смотрел по сторонам и думал: разве не странно находиться в Колумбии, но ехать по дороге на Минеральные Воды? Если бы не смуглолицый таксист и не разноцветные номерные знаки машин, никто не смог бы переубедить меня, что я не подъезжаю к Минводам со стороны Георгиевска. Природа, вся живая природа, вместе с акациями и тополями, с мокрым летним воздухом, с запахом скошенной травы и трактора — все было точной копией столь знакомых сердцу мест. А может быть, Минводы — это просто копия пригородов Боготы?

Однако Богота приберегла и еще одну забавную шутку: над городом возвышается гора, как две капли воды похожая на дневную китийскую Пичинчу. Да, в сотворенных руками человека деталях чувствовалась неидентичность, как если бы на двух малышек-близняшек надели разные шапочки. Но это детали, а сама гора — точь-в-точь Пичинча. Разве что потемнела немного от глубокого синего минводского неба.

А пока я ничего не знаю о местных горах и холмах, их не видно за деревьями, за аттракционами парка, мимо которого мы проезжаем, за обляпанными грязью, явно сельскими грузовиками, которые толпятся на трассе, будто сонные бычки. Я привык к европейскому календарю, к перетеканию сезонов, и мое тело и даже мой мозг не принимает всерьез эти картины. Подмосковная весна отшумела и давно забылась, там теперь июль, жара, все в отпусках, на дачах, с лопатами и тяпками в руках, а по вечерам жарят мясо на палочках или сосиски, что проще и быстрее, и пьют тщательно охлажденную водку. Лето.

Здесь же — весна, апрель во всей его полноте. Климатическая машина времени — вот что приходит на ум. Фантазии. Но вечна ли колумбийская весна, или это налетевший с Тихого океана крошечный малолетний тайфунчик нагнал низкие облака и перевернул ход событий? Ряд акаций, одновременно цветущих, отцветших, опадающих и в почках, сказал мне, что она вечная, тысячелетняя она, эта колумбийская весна. Как все-таки хорошо — два дня в апреле посреди июля. Причем совершенно бесплатно. Оплачен только перелет, а весна — бесплатно.

— Каррэра дьес. — Водитель слегка притормаживает и тычет пальцем в направлении высоких рыжих домов. — Дондэ?

«Где-где… Привязался тоже», — со злостью думаю я, стараясь не потерять вида знатока и старожила.

— Аки эста, буэно, грасияс, ака, аки, эстэ лугар. — молочу я неразборчивую скороговорку.

Шофер и вправду дурак, бьет по тормозам, будто только что переехал старушку, — боится проскочить указанное мною место. Ладно, хорошо, получай, брат, свой чай, целых сорок центов. Впрочем, он большего, кажется, и не ждал. Благодарит, уезжает, а мы остаемся на длинном пыльном мостике. Прямо под нами бегут машинки, неумытые какие-то. Неужели в девять утра у них еще не работают моечные станции? И еще вопрос: так все же был дождь или не был? Это важно знать, потому что как иначе выстроить завершенную картину города, если на одной его улице туман и лужи, а на другой, рядом, — пыль и сухие листья?

— Отель где-то здесь.

Я ищу табличку с названием авениды. Но тщетно, разумеется. Бодренький высокий гражданин заинтересованно рассматривает нас, посмеивается. Я направляюсь к нему, он уже напряжен.

— Дискульпэ (извините), Каррэра дьес?

— Дьес, дьес, — кивает длинный, теряя напряжение и возвращая насмешливый взгляд своим прыгающим глазам.

— Авенида Эльдорадо? — наступаю я.

— Эл Дорадо, эл Дорадо! — радуется длинный.

— Дондэ? («Где же, черт возьми, тогда эта идиотская авенида и тем более этот проклятый отель, не могу вспомнить его дурацкое название, а бумажка куда-то затерялась», — вот что я вложил в простое испанское слово «дондэ», то есть «где».)

— Аки эста. («Вот тут оно самое место и есть, болван ты заморский, и какой леший принес тебя к нам, чтоб ты провалился!» — такой смысл вкладывает длинный в не менее простое выражение «здесь».)

Продолжение кажется невыгодным обеим сторонам, участвующим в процессе мирных переговоров. Иначе процесс может легко окончиться немирными инициативами.

— Пошли.

Я веду своих подопечных. Они плетутся следом. Молча, привычно. В первый, что ли, раз я не знаю, куда идти? И разве так когда-нибудь было, чтобы я никуда не приходил? Никогда не было. Судьба меня щадит, сам не знаю за что.

— Да вот же он! — восклицаю я, мысленно прибавляя еще парочку соответствующих словечек. — Такиврубакадама! Чертова такиврубакадама! Отель «Такиврубакадама»!

На самом деле отель украшен другим именем, хотя и не менее кретинским, но не буду же я делать ему дармовую рекламу!

Рыжий, как все окружающее, плоский, как местные анекдоты, унылый, как последняя бутылка пива, отель «Такиврубакадама» возвышался над площадью многоугольным памятником архитектуры ограниченных финансовых возможностей. Над крыльцом, очевидно из желания удивить приезжего как раз присутствием возможностей, сооружен угрожающего вида навес из тяжелейших изогнутых труб. Навес, конечно, может оборваться в любую минуту, и тогда уж никакой хирург не возьмется восстанавливать несчастного туриста вне зависимости от его чековых потенциалов. Но мы хитрим, мы подходим сбоку и ныряем в стеклянную дверь быстро, как рыбки, уменьшив вероятность несчастного случая раз в пятнадцать.

Обыкновенно цена трехместного номера великолепно соотносится с ценой кресла, стоящего в вестибюле отеля. Я заметил это давным-давно и никогда не ошибаюсь. Если вы входите в вестибюль и направляетесь к портье, не ищите глазами табличку с ценами — это бесполезно: даже если она и есть, все равно к изображенной на ней цифири добавят всяческие довески. Гораздо разумнее оглядеться вокруг и поискать кресло. Иногда вместо кресел ставят мягкие и почти симпатичные стульчики. В таком случае знайте: номера в этой дыре по сороковнику за ночь, никак не больше. А если вы сунули нос в вестибюль и уткнулись в огромные поросячьи тюфяки — поворачивайте обратно. Тюфяк, то есть кожаное кресло-диван-развалюха, тянет не меньше чем на три сотни. Уверяю вас, номер на троих в этом отеле обойдется вам именно во столько же. Дороговато.

«Такиврубакадама» — отельчик среднего класса. Сомневаюсь, что у него есть хотя бы одна звездочка. Крестик, вероятно, имеется, а вот звездочка — сомнительно. Потому что обивка у кресел в приемной тряпочная и затертая. Но сами кресла большие и с виду неподъемные. Значит, с нас попросят долларов шестьдесят или скорее семьдесят.

— Семьдесят девять, — уточняет приемщица-прописчица.

«Ну да! — мысленно возмущаюсь я. — Какие же это семьдесят девять, если кресло потертое? Вы бы хоть обивку обновили, что ли».

Вслух, конечно, ничего такого не говорю, «но абло эспаньол». То есть немножко уже «абло», правда, не очень бегло и слов не хватает — по крайней мере, для выражения чувств явно недостаточно.

Что ж, берите, кушайте мои кровные семьдесят девять!

• Предыдущая
• 25/73
• Следующая