На суше и на море - Подгурский Игорь Анатольевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/101
• Следующая

– Да-а, – протянул Малюта, – без компаса сейчас туго. А может быть, на Дон махнем, к Деникину?

– Запросто, – согласился француз, поливая свою порцию конины кетчупом, извлеченным из кожаного чемодана. – А что такое Дон? И кто такой Деникин?

– Старый приятель, – задумчиво пояснил Скуратов, исподволь поглядывая на собеседника. Тот, как ни странно, производил вполне приличное впечатление: соусом не обляпался, форму носил аккуратно, даже сапоги как-то умудрился сильно не испачкать.

– Приятель – это хорошо, – элегантно вытирая губы тонким батистовым платочком, кивнул офицер. – Ведите нас, дружище. Я с вами. Напоминаете вы мне кого-то. Мы, случаем, на брудершафт на Монмартре не пили?

– Вряд ли, – усомнился Скуратов, поднимаясь на ноги. – Я вообще-то не пью. Так, для сугрева.

Строго говоря, Малюта не сомневался, что при необходимости мог бы на месте положить рожами в снег всех четверых окруженцев. Но торопиться не стал. «Доведу до городка, а там уже и решу, что с ними делать», – подумал Скуратов.

И они пошли.

Где-то через час Малюта вывел своих подопечных к какому-то запущенному парку у реки. По его заснеженным аллеям они подошли было к высокому особняку, как вдруг раздавшийся где-то рядом радостный вопль заставил их рухнуть в сугроб.

– Огня тащи, огня! – неслось от особняка. – Поспешай, Пафнутий! Надо засветло управиться.

Малюта выглянул из-за слабо укрывающего его куста акации и присвистнул. Вокруг особняка носились какие-то нечесаные мужики. Дом был окружен, а намерения мужиков недвусмысленны: в руках появившегося Пафнутия чадил смоляной факел.

«Усадьбу жгут, – мысленно констатировал Скуратов. – Накипеловцы, должно быть».

Он уже было хотел увести своих подопечных стороной, как вдруг из окна особняка выглянула прелестная – даже на расстоянии – девушка.

– Господа, – нежным, тонким голоском обратилась она к мужикам. – Господа, вы звери.

– Небось, крест носим, – всерьез обиделся Пафнутий. – А ты, барышня, не лайся, не лайся. Атаман сказывал: мы нынче не холопы, а люди вольные. Нам Наполеошка волю дал.

– Он же враг Отечеству нашему, – возмутилась девушка.

– Враг, – согласился Пафнутий. – Мы и его пожжем опосля. А жену егойную, Конституцию, – на трон. И волю не отдадим. Так, братцы?

Братцы восторженно взревели.

– А ты, барышня, из дому вылазь и беги, куды знаешь, – миролюбиво закончил Пафнутий. – Мы, чай, сами христиане, с понятием. Мы авось кого не душегубим. Жаль, батюшки твово нет. Ну да ладно – свидимся.

– Никуда не уйду, – всхлипнула барышня и разрыдалась.

– Ну, как знаешь, – развел руками Пафнутий. – Только ты, милая, потом не обижайся, если оно что. Было бы предложено. Поджигать, что ли, мужики?

Скуратов еще мучительно размышлял, что именно он может предпринять в этой явно нестандартной ситуации, а французский офицер уже действовал.

– Примкнуть штыки, – скомандовал он гренадерам. – За Родину, за Бурбонов! То есть за императора нашего Бонапарта! Ур-ра!

Французы бросились в атаку.

Мужики у особняка сначала слегка опешили, а потом нехорошо обрадовались и с кольем наперевес устремились во встречный бой.

– За Конституцию, мамку нашу! – ревел Пафнутий.

Скуратов с досады сплюнул в снег. На сугроб упала ледышка – морозило все сильней. «Что же делать-то?» – задумался было Малюта, а ноги уже несли его впереди французов.

– Стоять! – загромыхал он, вырываясь посередь двух линий атакующих и выхватывая саблю наголо. – Стоять, тля продажная! Ядрит вашу разъядрит!

Далее следовал лексикон абсолютно нецензурный, а потому знакомый накипеловцам с детства.

– Во дает! – притормозил и встал как вкопанный Пафнутий. – Никак, барин?

– Если что – вы мои пленные, – успел шепнуть французскому коллеге Скуратов, прежде чем снова заорать на мятежных мужиков.

– А вы великолепно владеете местным языком, приятель, – шепнул в ответ француз. – Любопытный диалект… Поволжский?

Но Скуратов уже орал:

– Вы мне это что? Это куда? Бунтовать? Канальи! А вот я вас в кандалы! В Сибирь! На Сахалин! В острог! Вы у меня, лапотники, всей деревней Беломорканал детскими совочками выкопаете. Я вам покажу, быдло, самую гуманную в мире конституцию! Я вам устрою социальное государство! Я вам такую монетаризацию в ваши гнусные конопатые рожи законопачу, что вы «Боже, царя храни!» хором взвоете.

Мужики, опустив колья, потупились, но каждому слову Скуратова внимали с почтительным благоговением и жадным вниманием.

– Свободы хотите? – не снижал пыла Скуратов. – А по морде ваучером не хотите? По скотским харям по вашим?

Мужики, побросав дубье, рухнули на колени в снег и горько заплакали:

– Не вели казнить, родимый. Прости нас, батюшка, – скулил какой-то старичок. – Чисто затмение нашло! Все конкретно через атамана нашего, будь он неладен. И Пафнутий этот еще… У-у, зараза… демократ!

Старик изловчился и ловко ткнул в нос стоявшего тут же на коленях с покаянным видом Пафнутия.

– Это помощник атаманский, – пояснил старик, и все вокруг дружно закивали. – Они, аспиды, нас с пути праведного и сбили. Говорят, воля дадена, а бояре да господа ее от нас скрывают. Али не врут?

– Врут. Но воля будет, – твердо пообещал Скуратов, слегка остывая. – Лет через пятьдесят дадут вам и волю… Будет вам такая воля, что взвоете. От радости. А пока срок не вышел. Ждите.

Мужики, утирая слезы умиления, поднялись и стадом баранов, лишенных присматривающего за ними пса, сгрудились вокруг Скуратова. Он едва успел шепнуть французу, чтобы тот поспешил успокоить невольную заложницу в ее брошенном дворянском гнезде.

– А вот я извиняюсь, – указал старик на вошедших в дом французов, – это, стало быть, наши?

– Пленные, – успокоил бдительного старикашку Малюта. – Цыц у меня. Дело тайное. По указу императорскому. Да вы встаньте.

Мужики тем временем опять успели верноподданнически распластаться на снегу.

– Встаньте, говорю. Где атаман?

– В соседний партизанский отряд ушел, – охотно и добросовестно доложил старик, вставая и отряхивая порты. – Сказал, что надо бы вместе действовать. И в другие отряды гонцов послал – к Василисе Кожиной, к Петрухе Молоту, к Ерошке Дубу и к Маньке Облигации. Чтобы, значит, на Москву гуртом идтить – Наполеона с Кутузовым вышибать, а Конституцию – на трон.

• Предыдущая
• 12/101
• Следующая