Мистер Мерседес - Кинг Стивен - Страница 98

• Предыдущая
• 98/99
• Следующая

– Перестань так говорить, Джером, – отчитывает его Холли. – Ты уже не ребенок. – Она достает из корзинки бутылку шампанского и три пластмассовых стакана.

– Окружной прокурор сопроводила меня в комнату судьи Даниэля Силвера, который много раз выслушивал мои показания, когда я служил в полиции. Он десять минут отчитывал меня и сообщил, что мое безответственное поведение поставило под удар четыре тысячи жизней.

– Это ни в какие ворота не лезет! – негодует Джером. – Они живы только благодаря вам!

– Нет, – возражает Ходжес. – Благодаря тебе и Холли.

– Если бы Хартсфилд не связался с вами, копы понятия бы не имели о его существовании. И многие из этих людей были бы мертвы.

Трудно сказать, правда это или нет, но за события в Минго Ходжес себя упрекнуть не может. С Джейни – другая история. Силвер обвинил его в том, что он сыграл «ключевую роль» в ее смерти, и он думает, что, возможно, так оно и есть. Но не сомневается: Хартсфилд решился бы на новые массовые убийства, если не на концерте или не на Дне профессии в «Эмбасси-сьютс», то где-то еще. Он вошел во вкус. Так что размен получился следующим: жизнь Джейни за жизни всех этих гипотетических жертв. И если бы концерт проходил в некой альтернативной (но вполне вероятной реальности), где Джейни осталась жива, двумя этими жертвами стали бы мать и сестра Джерома.

– А что ответили вы? – спрашивает Холли. – Что вы ему сказали?

– Ничего. Если тебя приводят в дровяной сарай, лучше молча ждать, когда закончится порка.

– Поэтому вы не получили медаль вместе с нами? – спрашивает Холли. – Поэтому о вас нет ни слова в указе? Так эти говнюки вас наказывают?

– Наверное, – отвечает Ходжес, хотя если власти думали, что это наказание, то ошиблись. Меньше всего на свете он хотел бы получить медаль на грудь или ключи от города. Он прослужил копом сорок лет. Это и были его ключи.

– Безобразие! – возмущается Джером. – Вы не сможете ездить на автобусе бесплатно.

– Как тебе на Лейк-авеню, Холли? Обустроилась?

– Лучше, – отвечает Холли. С деликатностью хирурга вытаскивает пробку из бутылки шампанского. – Сплю с вечера до утра. Дважды в неделю вижусь с доктором Лейбовиц. Она очень мне помогает.

– А что с матерью? – Он знает, это щекотливая тема, но считает необходимым ее коснуться хотя бы раз. – По-прежнему звонит по пять раз в день, умоляя вернуться в Цинциннати?

– Теперь только дважды, – говорит Холли. – С самого утра и поздним вечером. И я думаю, она больше боится за себя, чем за меня. В старости трудно менять жизнь.

«Как будто я сам не знаю», – думает Ходжес.

– Глубокая мысль, Холли.

– Доктор Лейбовиц говорит, что это непросто – менять привычки. Мне трудно бросить курить, маме трудно приспособиться к жизни в одиночестве. И осознать, что я не должна до конца жизни оставаться четырнадцатилетней девочкой, свернувшейся калачиком в ванне.

Они какое-то время молчат. Ворона по-хозяйски устраивается на питчерской горке третьего поля Малой лиги и торжествующе каркает.

Холли смогла уехать от матери благодаря завещанию Джанель Паттерсон. Большая часть состояния – которое досталось Джейни еще от одной жертвы Брейди Хартсфилда – отошла дяде Генри Сируа и тете Шарлотте Гибни, но Джейни также оставила полмиллиона долларов Холли. Для этого она создала доверительный фонд, управляющим которого назначила мистера Джорджа Шрона, адвоката, также унаследованного от Оливии. Ходжес понятия не имел, когда Джейни успела все это провернуть. Или почему она это сделала. Он никогда не верил в предчувствия, но…

Но.

Шарлотта категорически возражала против отъезда Холли, заявляя, что ее дочь еще не готова жить одна. Учитывая, что Холли перевалило за сорок пять, получалось, что к самостоятельной жизни она не будет готова никогда. Холли придерживалась прямо противоположного мнения, и с помощью Ходжеса ей удалось убедить Шрона, что у нее все получится.

На Шрона, несомненно, подействовал и тот факт, что Холли была героиней, у которой брали интервью все ведущие средства массовой информации. А мать Холли, напротив, статус героини пугал больше всего. Шарлотта так и не смогла признать, что ее психически неуравновешенная дочь сыграла важную роль (может, самую важную) в предотвращении массового убийства невинных людей.

Согласно завещанию Джейни, квартира в кондоминиуме с роскошным видом на озеро теперь в равных долях принадлежала тете Шарлотте и дяде Генри. Когда Холли спросила, сможет ли она там пожить хотя бы первое время, Шарлотта отказала сразу и категорически. Ее брат ничего не смог с ней поделать. Но выход нашла сама Холли. Заявила, что все равно останется в городе, а если мать не пустит ее в квартиру, найдет другую в Лоутауне.

«В самой худшей части Лоутауна, – уточнила она, – где я все буду покупать за наличные, демонстрируя, что денег у меня немерено».

Это решило дело.

Конечно, жить в городе – впервые она проводит столько времени вдали от матери – Холли непросто, но мозгоправ ее всячески поддерживает, а Ходжес достаточно часто навещает. Что более важно, к ней заглядывает и Джером, а кроме того, Холли – частый гость в доме Робинсонов на Тиберри-лейн. Ходжес думает, что именно там, а не на кушетке доктора Лейбовиц, она получает наиболее эффективное лечение. Барбара зовет ее тетя Холли.

– А что у вас, Билл? – спрашивает Джером. – Какие планы?

Ходжес улыбается:

– Мне предложили работу в охранном агентстве «Всегда начеку». Что скажете?

Холли хлопает в ладоши и подпрыгивает на скамье у столика для пикника, будто ребенок.

– Вы согласитесь?

– Не могу.

– Сердце? – спрашивает Джером.

– Нет. Нужны рекомендации, а судья Силвер этим утром сказал мне, что мои шансы получить их не слишком велики. Скорее евреи и палестинцы объединятся, чтобы построить первую межконфессионную космическую станцию. И мои мечты стать частным детективом тоже развеялись как дым. Однако поручитель, которого я знаю много лет, предложил помогать ему разыскивать должников, которые отказываются платить. Для этого никакие бумаги не нужны. Этим я смогу заниматься, почти не выходя из дома, с помощью компьютера.

– Я могу вам помочь, – говорит Холли. – По компьютерной части. За кем-то гоняться мне больше не хочется. Одного раза достаточно.

– А как там Хартсфилд? – спрашивает Джером. – Есть что-нибудь новенькое, или все по-прежнему?

– Все по-прежнему, – отвечает Ходжес.

– А мне плевать. – Голос Холли звучит воинственно, и впервые после прибытия в парк Макгинниса она кусает губы. – Я бы сделала это снова. – Она сжимает кулаки. – Снова-снова-снова!

Ходжес берет ее руку, медленно разжимает пальцы. Джером проделывает то же самое с другой.

– Разумеется, сделала бы, – кивает Ходжес. – Поэтому мэр и наградил тебя медалью.

– Не говоря уже про бесплатные поездки на автобусах и посещения музеев, – добавляет Джером.

Постепенно она расслабляется.

– С чего мне ездить на автобусе, Джером? В моем фонде уйма денег. У меня «мерседес» Оливии. Прекрасный автомобиль. И такой маленький пробег!

– Никаких призраков? – спрашивает Ходжес. Он не шутит – ему действительно интересно.

Она долго не отвечает, просто смотрит на большой немецкий седан, припаркованный рядом с аккуратным японцем Ходжеса. Наконец перестает кусать губы.

– Сначала были, – говорит она. – Я думала, что продам его. Но потом просто перекрасила. Это была моя идея – не доктора Лейбовиц. – Она гордо смотрит на них. – Я с ней даже не советовалась.

– И теперь? – Джером по-прежнему держит ее за руку. Он любит Холли, при всех ее странностях. Они оба любят ее.

– Синий – цвет забвения. Я прочла это в каком-то стихотворении. – Она замолкает. – Билл, почему вы плачете? Думаете о Джейни?

Да. Нет. И да, и нет.

– Я плачу, потому что мы здесь, в этот прекрасный осенний день, когда кажется, что вернулось лето.

– Доктор Лейбовиц говорит, что плакать – это хорошо, – бесстрастно сообщает Холли. – Она говорит, что слезы смывают эмоции.

• Предыдущая
• 98/99
• Следующая