Предводитель волков. Вампир (сборник) - Дюма Александр - Страница 2

• Предыдущая
• 2/73
• Следующая

– Вот так-то, мой генерал.

И Мокэ вынул трубку изо рта, что делал в исключительных случаях.

– И давно ты окошмариваешься, мой бедный Мокэ? – спросил отец.

– Вот уже неделю, мой генерал.

– А кем, Мокэ?

– О, я прекрасно знаю, кем, – ответил Мокэ, еще более сжав зубы, потому что трубка была у него в руке, а рука – за спиной.

– Позволь, а можно ли и мне это узнать?

– Мамашей Дюран, из Арамона, она – не отрицайте! – настоящая ведьма.

– Если это и так, Мокэ, то я об этом не знал, уверяю тебя.

– О, зато я знаю! Я видел, как она отправлялась на метле на шабаш.

– Ты видел, Мокэ?

– Как вижу вас, мой генерал. А еще у нее есть черный козел, которого она очень любит.

– И зачем она тебя окошмаривает?

– Чтобы отплатить за то, что я видел, как она плясала в дьявольском хороводе на пустыре среди вереска за Гондревилем.

– Мокэ, дружище, это серьезное обвинение, и перед тем как объявить во весь голос то, что ты сказал шепотом, я советовал бы тебе собрать кое-какие доказательства.

– Доказательства! Скажи-ка! Разве не известно всем в деревне, что в молодости она была любовницей Тибо – предводителя волков?

– Черт возьми, Мокэ! С этим нужно быть поаккуратнее!

– Я-то аккуратен, а вот она точно мне отплатит, старая кротиха!

«Старая кротиха» было выражением, заимствованным Мокэ у своего друга Пьера-садовника, который, не имея большего врага, чем крот, называл так все, что ненавидел.

«С этим нужно быть поаккуратнее!» – сказал отец.

Вовсе не потому, что отец верил в кошмары Мокэ; даже не потому, что, допуская кошмары, он верил, что причина кошмаров его сторожа – мамаша Дюран, нет; но мой отец знал о предрассудках наших крестьян, знал, что верование в сглаз и порчу еще достаточно распространено в деревнях. Он слышал, как рассказывали о случаях мести со стороны околдованных, которые считали, что, лишь убив того или тех, кто их околдовал, можно разрушить чары. И сторож, поскольку он обвинил мамашу Дюран перед моим отцом, вкладывал в это обвинение некую угрозу – он сжал ствол ружья с такой силой, что мой отец счел за лучшее не противоречить Мокэ до тех пор, пока не сможет приобрести над ним достаточное влияние, чтобы тот ничего не предпринимал, не посоветовавшись.

Полагая, что время пришло, отец рискнул сказать:

– Но до того как она тебе отплатит, дорогой Мокэ, следовало бы удостовериться, что тебя нельзя вылечить от этого кошмара.

– Нельзя, – ответил Мокэ убежденным тоном.

– Как это «нельзя»?

– Нельзя. Я сделал даже невозможное.

– Что же ты сделал?

– Для начала я выпил вот такенную чашку горячего вина перед сном.

– Кто тебе посоветовал это? Господин Лекосс?

Господин Лекосс был известным в Виллер-Коттре врачом.

– Господин Лекосс? – удивился Мокэ. – Еще чего! Разве он знает какое-нибудь средство от наваждения? Как бы не так! Нет, это не господин Лекосс.

– Кто же тогда?

– Пастух из Лонпрэ.

– Ну и негодяй! Большую чашку горячего вина! Ты, должно быть, был мертвецки пьян после этого?

– Половину выпил пастух.

– Теперь я понимаю, откуда рецепт. И чашка горячего вина не помогла?

– Нет, мой генерал. Той же ночью ведьма пришла и топталась по моей груди, словно я ничего и не делал.

– И что же еще ты предпринял? Мне почему-то кажется, что ты не ограничился чашкой горячего вина.

– Я сделал то, что делаю, когда хочу поймать лешего-зверя.

Мокэ пользовался собственной терминологией – его ни за что нельзя было заставить сказать «хищный зверь». Всякий раз, когда отец говорил «хищный зверь», Мокэ вторил: «Да, мой генерал, леший-зверь».

– Ты по-прежнему говоришь «леший-зверь»? – как-то поинтересовался отец.

– Да, но не из упрямства, мой генерал.

– Почему же тогда?

– Потому что, хоть я вас и уважаю, мой генерал, но вы ошибаетесь.

– Как это я ошибаюсь?

– Так; не говорят «хищный зверь», говорят «леший-зверь».

– Ну и что же означает «леший-зверь», Мокэ?

– Это означает зверя, который ходит только по ночам; это означает зверя, который пробирается на голубятню, чтобы душить голубей, как куницы; в курятник, чтобы душить кур, как лисицы; в овчарню, чтобы душить баранов, как волки. Это означает «зверь, который действует украдкой, лживый» – леший, короче говоря.

Определение было настолько логичным, что возразить было нечего.

Поскольку отец не отвечал, Мокэ, торжествуя, продолжал называть хищных зверей лешими, совершенно не понимая упрямства генерала, который по-прежнему называл леших-зверей хищными зверями.

Вот почему на вопрос отца «И что же еще ты предпринял?», Мокэ ответил: «Я сделал то, что делаю, когда хочу поймать лешего-зверя».

Мы прервали диалог, чтобы дать объяснения, которые вы только что прочитали, но между Мокэ и моим отцом, которому объяснения были не нужны, диалог продолжался.

– А что ты делаешь, Мокэ, когда хочешь поймать хищного зверя? – спросил отец.

– Генерал, я поставил ловрушку.

– Как! Ты поставил ловушку, чтобы поймать мамашу Дюран?

Мокэ не любил, чтобы слова произносили не так, как он. Он принялся за свое:

– Да, генерал, я поставил ловрушку.

– И где ты ее поставил, свою ловрушку? У двери?

Как видите, мой отец пошел на компромисс.

– Как же, у двери! – сказал Мокэ. – Разве она приходит через дверь, моя ведьмища? Она входит в комнату, а я понятия не имею, как.

– Через дымоход, быть может?

– Так его же нет; кстати, я вижу ее только тогда, когда чувствую на себе.

– Ты ее видишь?

– Как вас, мой генерал.

– И что она делает?

– O! Если уж говорить об этом, то ничего хорошего; она топчется у меня по груди: шлеп, шлеп, шлеп!

– Слушай, где ты поставил ловушку?

– Ловрушку! Я ее поставил у себя на животе, где же еще!

– А какую ловушку ты поставил?

– O, знатную ловрушку!

– Которую?

– Ту, что я когда-то сделал, чтобы поймать серого волка, который задушил овец господина Детурнеля.

– Не такую уж знатную, Мокэ, потому что серый волк съел твою приманку и не попался.

– Не попался – и вы знаете почему, генерал?

– Нет.

– Он не попался, потому что это черный волк Тибо-башмачника.

– Это не черный волк Тибо-башмачника, потому что ты сам уверял, что волк, который зарезал баранов господина Детурнеля, был серым.

– Мой генерал, это сегодня он серый, а во времена Тибо-башмачника, то есть тридцать лет назад, он был черным. И вот вам доказательство, мой генерал: тридцать лет назад я был черным как ворон, а сегодня седой, как Доктор.

Доктор был котом, которому я старался в «Мемуарах» уделить достаточно внимания, а Доктором кота прозвали из-за прекрасной шерсти, которой его одарила природа.

– Да, – сказал мой отец, – я знаю твою историю о Тибо-башмачнике. Но если черный волк – это черт, как ты говоришь, Мокэ, то он не должен меняться.

– Ваша правда, мой генерал; только совсем белым он становится к концу столетия, а каждую полночь сотого года он снова делается черным, как уголь.

– Я признаю, что не прав, Мокэ; только прошу тебя не рассказывать эту замечательную историю моему сыну, по крайней мере до того, как ему исполнится пятнадцать лет.

– Это еще почему, мой генерал?

– Потому что бессмысленно забивать ему мозги подобными глупостями до того, как он станет достаточно взрослым, чтобы смеяться над волками, какими бы они ни были – белыми, серыми или черными.

– Договорились, мой генерал, ничего ему не скажем.

– Продолжай.

– А на чем мы остановились, мой генерал?

– Мы остановились на ловрушке, которую ты установил на животе, и ты говорил, что это знатная ловрушка.

– Aх, боже мой! Да, мой генерал, это знатная ловрушка! Она весила добрых десять фунтов! Да что я говорю: по меньшей мере, пятнадцать фунтов, вместе с цепью! А цепь я намотал на руку.

• Предыдущая
• 2/73
• Следующая