Нерассказанная история США - Стоун Оливер - Страница 70

• Предыдущая
• 70/254
• Следующая

Многие сочли это жестокой иронией, но США позволили Японии сохранить императора – по мнению большинства специалистов, это было совершенно необходимо для сохранения стабильности в стране после войны. Вопреки утверждениям Бирнса такое решение не поставило под угрозу политическую карьеру Трумэна.

А гонка ядерных вооружений, которой боялись Силард и другие, уже шла полным ходом. Трумэн превратил в реальность свое кошмарное видение мира, балансирующего на грани уничтожения. Стимсон использовал очень схожие образы в 1947 году, оправдывая атомную бомбардировку: «Благодаря этому последнему великому деянию Второй мировой войны мы получили решающее доказательство, что война – это смерть. Война в ХХ веке стала намного более варварской, более разрушительной, более подлой во всех отношениях. Теперь, с открытием атомной энергии, способность человека к самоуничтожению достигла своего пика»¹⁵³.

Трумэн всегда утверждал, что не раскаивается в своем решении, и даже хвастал, что «никогда не теряет из-за этого сон»¹⁵⁴. Когда тележурналист Эдвард Р. Мэроу спросил его: «Вы сожалеете?» – он ответил: «Нет. Нет, ни в коей мере»¹⁵⁵. Когда другой интервьюер поинтересовался, было ли Трумэну морально тяжело принять такое решение, тот ответил: «Черт, нет, я принял его вот так», – и щелкнул пальцами¹⁵⁶.

25 октября 1945 года Трумэн впервые лично встретился с Оппенгеймером и попросил ученого предсказать, когда Советы разработают свою атомную бомбу. Когда Оппенгеймер признался, что не может, Трумэн объявил ему, что вот сам он может назвать дату: «Никогда». Расстроившись из-за такой грубой демонстрации невежества, Оппенгеймер заметил: «Господин президент, я чувствую, что у меня руки в крови». Трумэн рассердился. «Я ответил ему, что кровь на моих руках, и ему незачем об этом беспокоиться». Позже Трумэн сказал Дину Ачесону: «Я больше не желаю видеть здесь этого сукина сына». Он также назвал Оппенгеймера «плаксой»¹⁵⁷.

Ужасы и кровопролитие Второй мировой войны многих ожесточили, люди стали равнодушны к страданиям других. Физик Фримен Дайсон, ставший впоследствии всемирно известным специалистом, а в то время собиравшийся отправиться на Окинаву вместе с английским соединением «Тигры», куда входило три сотни бомбардировщиков, пытался осветить происходящее:

Литератор и политический радикал Дуайт Макдональд уловил эту дегуманизацию еще до разрушения Хиросимы. Он проследил переход от «недоверия, ужаса и негодования», охвативших многих, когда в 1938 году самолеты Франко уничтожили сотни мирных испанцев, к презрению и безразличию к сотням тысяч жертв в Токио: «Мы больше не ужасаемся резне. Говорят, царь Митридат выработал у себя иммунитет к яду, принимая его маленькими дозами, которые он постепенно увеличивал. Таким образом, постепенно растущие ужасы прошлого десятилетия превратили всех нас в некое подобие моральных митридатов, выработавших у себя иммунитет к состраданию»¹⁵⁹.

Но такой иммунитет возник не у всех. Многие ученые, участники работы над бомбой, стали пожизненными и активными противниками ядерного оружия, как, например, Лео Силард, сменивший сферу деятельности с физики на биологию и основавший Совет по пригодному для жизни миру; Альберт Эйнштейн, в 1946 году возглавивший Чрезвычайный комитет ученых-атомщиков; Джозеф Ротблат, неустанно боровшийся за запрещение ядерного оружия до самой своей смерти в возрасте 96 лет и в 1995 году получивший Нобелевскую премию мира.

Даже английский премьер-министр У. Черчилль признал трудность оправдания атомных бомбардировок. Черчилль посетил Трумэна в конце его президентского срока. Трумэн организовал небольшой ужин, куда пригласил Роберта Ловетта, Омара Брэдли, Гарримана и Ачесона. Маргарет, дочь Трумэна, так описала происходившее: «Все находились в радостном возбуждении, особенно папа. Неожиданно господин Черчилль повернулся к нему и сказал: “Господин президент, я надеюсь, что вы уже подготовили ответ на тот час, когда мы с вами предстанем перед святым Петром, и он скажет: я так понимаю, именно вы двое ответственны за применение тех атомных бомб. Что скажете в свое оправдание?”»¹⁶⁰ Однако атомные бомбардировки – не единственный поступок, за который Черчиллю и Трумэну придется держать ответ, ведь именно США и Англия повинны в противостоянии с СССР.

Человек, приложивший максимум усилий для прекращения этого противостояния, Генри Уоллес, в значительной степени потерян для истории. Мало кто помнит, как близок был Уоллес к выдвижению своей кандидатуры на пост вице-президента той душной чикагской ночью в июле 1944-го. Какой бы стала эта страна, если бы Уоллес, а не Трумэн пришел на смену Рузвельту в апреле 1945 года? Были бы тогда взорваны атомные бомбы? Избежали бы мы гонки ядерных вооружений и холодной войны? Получили бы мы широкие гражданские права и права женщин в послевоенные годы? Пришел бы конец колониализму на несколько десятилетий раньше, а плоды науки и техники распространились бы по миру более справедливо? Увы, узнать это нам не дано.

«Весьма вероятно, что через сто лет люди сочтут холодную войну столь же странной и непостижимой, какой мы сегодня считаем Тридцатилетнюю войну – страшную войну, которая опустошила большую часть Европы в не таком уж далеком прошлом. Оглядываясь на ХХ столетие, – мудро замечает Артур Шлезингер-младший, – наши потомки, скорее всего, поразятся несоответствию между причинами холодной войны (их можно счесть совершенно тривиальными) и последствиями, способными привести к концу всю историю человечества»¹. Неужели холодную войну нельзя было вести иначе – без того, чтобы США и СССР грозили друг другу ядерным оружием, способным уничтожить обе страны, а заодно стереть с лица земли все остальное человечество? Можно ли было вообще избежать холодной войны? Были ли тогда государственные деятели, предлагавшие кардинально иное видение послевоенного мира, основанного на мирном и дружеском соревновании, которое способствовало бы прогрессу человечества?

В начале холодной войны столкнулись между собой два в корне различных представления о роли США в мире: представление Генри Люса, который видел ХХ век «Американским веком», и утопия Генри Уоллеса – «Век простого человека». Разница в ценностях колоссальна.

2 сентября 1945 года официально закончилась Вторая мировая война. В разных уголках Земли американцы ликовали, однако над их страной повисла гнетущая атмосфера: в руинах Хиросимы и Нагасаки, спаленных атомным пламенем, жителям США виделось собственное будущее. 12 августа тележурналист компании CBS Эдвард Р. Мэрроу заметил: «Редко (если вообще такое бывало) окончание войны вызывало у победителей такое чувство неуверенности и страха, а также понимания того, что будущее неясно, а выживание не гарантировано». Обсуждения в широких слоях населения изобиловали апокалиптическими предчувствиями: на американцев напал страх, который историк Пол Бойер назвал «первобытным страхом вымирания»². Газета St. Louis Post-Dispatch сокрушалась, что наука, возможно, «подписала свидетельство о смерти мира млекопитающих». Джон Кемпбелл, редактор журнала фантастики Astounding Science Fiction, отметив, что он вот уже 15 лет наблюдает за развитием науки, признался: «Честно говоря, я боюсь». И добавил: новое оружие – не просто очередная бомба, а «сила, способная уничтожить род людской»³. New York Times сожалела, что люди теперь могут «взорвать самих себя и, возможно, превратить всю планету в облако дрейфующей в космосе пыли»⁴. Washington Post с грустью замечала, что ожидаемая продолжительность существования человека как биологического вида «за каких-то две недели неслыханно сократилась»⁵.

• Предыдущая
• 70/254
• Следующая