Если бы Гитлер взял Москву - Шпаковский Вячеслав Олегович - Страница 15

* * *

Пока немецкие войска брали Москву, группа армий «Юг» фельдмаршала Герда фон Рундштедта сделала неожиданный рывок на Украине. По мнению Гальдера, его войскам следовало находиться в обороне, однако некоторые отчаянные атаки советских войск на расходившихся направлениях позволили ему вклиниться в их расположение и даже развить наметившийся успех. Между тем Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии, обеспокоенная положением под Москвой более, чем где бы то ни было, потребовала любой ценой отвлечь немецкие войска от столицы. В частности, 38‑й армии для этого предписывалось перейти в наступление и этим самым оттянуть на себя силы противника. Рундштедт, предвидя такую возможность, нанес наступающим мощный фланговый удар, после чего предпринял наступление силами танкового корпуса генерала Маккенсена к югу от Гомеля. В течение нескольких дней всем казалось, что в этом районе будет еще один большой котел, куда попадет сразу несколько советских армий. Однако Ставка своевременно отреагировала на происходящее и сделала то, что нужно было сделать, отдав приказ отвести все войска от Брянска через Конотоп к Днепропетровску. 15 сентября немецкие войска встретились в Прилуках, однако в окружение попала лишь часть отступавших советских армий – главным образом пехотные подразделения с легким оружием, потерявшие связь со своими штабами.

Таким образом, фронт на Востоке в целом выровнялся, и хотя главная цель плана «Барбаросса» – до наступления зимы выйти на линию Архангельск–Астрахань – достигнута так и не была, Гальдер посчитал, что и этого сейчас более чем достаточно. Правда, Гудериан и Манштейн, явно упиваясь своими успехами, требовали продолжать наступление и, до тех пор пока еще не выпал глубокий снег и не ударили сильные морозы, взять Горький. Гальдер, подумав, решил, что хотя Горький в принципе и можно было бы взять, это уже не могло бы существенно изменить сложившееся положение, тем более в преддверии суровой русской зимы. Куда важнее сейчас было закрепиться на Украине, в связи с чем от командующих войсками потребовали на достигнутых рубежах восточнее Москвы дальше не наступать, а вот на юго‑востоке продолжить нанесение наступательных ударов в районе Тулы и Орла, куда была направлена ударная группа генерала Фитингоффа. Танковый корпус Маккенсена должен был поддержать Фитингоффа встречным ударом на восток, после чего подразделениям группы армий «Юг» предписывалось во что бы то ни стало захватить Донбасс.

Гальдер, конечно же, не надеялся, что тут все пойдет очень гладко. Грязь, распутица, наличие у противника все еще слишком большого количества солдат создавали известные трудности. Однако Гальдер считал это вполне преодолимым. По всем расчетам выходило, что Красная Армия находится в состоянии сильнейшей деморализации и практически полностью обескровлена. А раз так, то немецким войскам после захвата Донбасса вполне можно было бы дать отдохнуть, с тем чтобы уже весной 1942 года они могли продолжить поход на Восток.

Зато у защитников Ленинграда возможности выбора в этот момент не было никакой. В первую неделю ноября, по скованной морозами земле, 3‑я танковая группа двинулась на север через Чудово и вышла к южному берегу Ладожского озера. 4‑я танковая группа, усиленная 2‑й танковой дивизией, переброшенной из резерва ОКХ,[2] также выдвинулась вперед и вдоль побережья Финского залива подошла непосредственно к Ленинграду. Затем к войскам северного направления присоединились еще и танки Гота, вышедшие к западному берегу Ладожского озера. В результате к 13 ноября город был полностью отрезан от остальной части Советского Союза.

Все понимали, что Ленинград обречен, однако город и не думал сдаваться. Страшный пример павшей Москвы не только не сломил дух защитников «города Ленина», а скорее, напротив – укрепил его! Несмотря на бомбардировки и обстрелы из тяжелых орудий, его защитники продолжали обороняться. Поэтому на одном из совещаний в Ставке фюрера его заместители приняли решение, что штурмовать его будет бессмысленно – слишком большими могли быть потери, тогда как особая надобность в захвате этого города именно сейчас, после падения Москвы, напрямую отсутствовала. Было решено, что голод и холод куда вернее покончат с этой колыбелью большевизма, и уже весной 1942 года Ленинград падет сам собой, так как его просто некому станет защищать. Однако была подчеркнута необходимость усилить объем разлагающей население пропаганды и сбрасывать на город больше листовок, обращающих внимание его жителей на то, что, хотя большинство из них просто умирает с голода, для привилегированного начальства существует целых три категории спецснабжения, а самая верхушка имеет даже деликатесы. Так, например, были пайки литер «А», литер «Б», из‑за чего, кстати, в народе с явным сарказмом по отношению к властям говорили о том, что если судить по получению пайков, то люди, мол, у нас делятся на литераторов, литербераторов и кое‑какторов. Об этом докладывали находящиеся в городе шпионы, и теперь эту информацию следовало всячески муссировать и распространять.

К югу от Москвы положение вермахта было значительно более благоприятным. Две армии русских в районе Брянска вовремя не смогли отойти и были взяты в кольцо силами корпуса Маккенсена и группы Фитингоффа. Далекая 11‑я армия взяла‑таки Перекоп, вошла в Крым и сейчас вела ожесточенные бои за базу советского Черноморского флота Севастополь, падения которого также следовало ожидать со дня на день.

В Центральной Украине теперь уже и Харьков находился в глубоком немецком тылу. Лишь только на реке Миус до этого безостановочно двигавшиеся вперед немецкие танки были остановлены прибывшими с востока сибирскими частями. Ростов был захвачен с ходу, однако вскоре его все‑таки пришлось отдать назад из‑за усилившегося давления со стороны свежих частей Красной Армии. Все это говорило о том, что резервы Страны Советов все еще далеко не исчерпаны, однако всерьез об этом теперь уже никто и не думал. Согласно подсчетам, Советский Союз потерял территорию с населением более 70 миллионов человек, производившую в год более 800 миллионов пудов хлеба и более 10 миллионов тонн стали и проката, и было совершенно очевидно, что с подобными потерями не справится ни одна страна.

Было что предъявить фюреру, когда он наконец придет в себя. Москва и Украина пали, а Ленинград был окружен кольцом блокады. Знамена со свастикой развивались над башнями Кремля, и можно было наконец‑то подумать об отдыхе. Правда, разведка доносила о том, что в незамерзающий северный русский порт Мурманск приходит уже второй английский конвой с оружием и боеприпасами, однако на готовившихся к празднованию Рождества фашистских функционеров особого впечатления это сообщение не произвело. По их мнению, с Советами вермахт должен был покончить уже к лету 1942 года!

* * *

Что же касается Черчилля, то уже 9 октября он выступил перед Палатой общин и заявил следующее: «В истории уже имело место одно падение Москвы, падение, закончившееся полным разгромом вторгшегося в Россию неприятеля. Было бы глупо считать, что Россия именно теперь сдастся, ее сопротивление будет сломлено, а ее народ безропотно пойдет под ярмо гитлеровской тирании. Германским лидерам следовало бы помнить, что Наполеон тоже вошел в Москву накануне зимы…»

Сталин также постарался максимально возможно использовать исторические параллели. 17 октября он вновь напрямую говорил с советскими гражданами по радио, впервые с момента падения Москвы. И люди вновь вставали целыми толпами возле рупоров громкоговорителей и вслушивались в его медленный, невыразительный голос с характерным грузинским акцентом, сейчас почему‑то даже более заметным, чем раньше, и слушали, как он описывал нынешнюю трагическую ситуацию, связанную с потерей Москвы. Он говорил об огромных потерях советских войск, однако утверждал, что потери врага еще больше. Первой причиной поражения советских войск он назвал отсутствие второго фронта в Европе. Другая причина временных неудач Красной Армии, по его словам, состояла в недостатке танков и отчасти авиации.