В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 61
- Предыдущая
- 61/144
- Следующая
Влас передал мне бутылку шампанского, я глотнула прямо из горла, совсем не почувствовав его вкус, – и только тогда повернулась к мальчишке, умеющему быть таким ласковым; никогда еще я не видела такого красивого, такого восхитительного тела – тем хуже для него…
Я вылила шампанское ему на голову, и оно тотчас же смешалось со струями воды. Влас поднял голову и перехватил его остатки открытым ртом, потом отобрал у меня бутылку и вышвырнул из ванной к чертовой матери – бутылка грохнулась о линолеум в коридоре, но толстое стекло не разбилось.
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, ноздри его трепетали, как у необъезженной лошади, – и он сделал то, всего лишь то, что сделал бы любой самоуверенный мужчина на его месте: припал жадными мокрыми губами к моим соскам… Проклятый хирург-пластик, долговязый докторишко, предупреждал, что после операции именно грудь становится особенно чувствительной – всего лишь послеоперационное осложнение, побочный эффект, встречающийся у пятнадцати процентов женщин – я попала в эти пятнадцать процентов, кто бы мог подумать! Мысль об этом была последней, четко сформулированной в моем сознании…
Я смутно помнила, как он поднял меня и понес в комнату, на уже расстеленную тахту; как мокрую (“Извини, детка, полотенец в этом доме нет!”) швырнул на белые простыни; как начал ласкать меня – не для меня самой, нет, он готовил плацдарм для себя. Но сражаться не пришлось, я сама вышла к нему навстречу, я сама отдала ключи от изнемогающего, жаждущего быть покоренным города моего Тела. И орды кочевников вошли в него с острыми пиками наперевес, сметая все на своем пути, добираясь до самых потаенных уголков. Они что-то кричали гортанными голосами, слившимися в один-единственный торжествующий голос… Это был его голос; отдельные слова, каждое из которых имело свое, иногда непристойное, значение, вдруг зазвучали музыкой сфер, божественным стихом, – они подстегивали меня как плеть, заставляли выгибаться тело в ожидании… И когда наконец густой тягучий поток извергся, он не затушил пожара, он лишь заставил его разгореться с новой силой.
Мой мальчик, мой любитель дешевого пиратского видео, дешевого молдавского шампанского, дешевых случайных связей, мой восхитительный убийца, – мокрый от пота, не просохший от воды, – так и остался лежать на поле битвы моего тела. Но он не умер, нет, он только набирался сил, чтобы возобновить атаку; я сама подстегивала его, мои руки, мои ноги, мои бедра бесстыдно и настойчиво направляли его, – и ему ничего не оставалось, как подчиниться, и все началось снова. Я должна была получить свое, я должна была получить то, чего никогда не испытывала.
Я должна была получить, и я получила.
А потом осталась один на один с его гладким, уставшим телом, вот где была физическая география, которую и в голову никому не придет преподавать в обнищавшей муниципальной школе; вот где был рельеф со своими впадинами и выпуклостями, со вздыбившимися зарослями, со спокойными равнинами… Я исходила отпущенное мне на исследование пространство вдоль и поперек, обдуваемая запахом – неожиданно острым и терпким – мужской кожи, как ветром; я износила все губы, как изнашивают башмаки, семь пар сказочных башмаков, а надо мной были семь небес, а передо мной были семь холмов – и это было только начало!..
Он входил в меня снова и снова, он снова и снова оставлял меня только затем, чтобы я могла приблизиться к нему, – и я забыла обо всем, я разрешила себе забыть обо всем, мое неопытное тело сразу же перестало быть неопытным – сразу же, стоило только отпустить себя.
Я потеряла счет времени, я даже не знала, сколько времени продолжалась эта случка, это соитие, этот акт, эта случайная любовь, но, кажется, я загнала его раньше, чем хотели мы оба – и он, и я. И Влас сдался, он выбросил белый флаг, он попросил меня остановиться, он попросил меня остаться, он попросил попить, он попросил ничего не надевать на себя, он попросил “что-то типа отбивной, большой отбивной с луком”, он попросил Чего-то еще и заснул на полуслове – все-таки он был мальчишкой, и заснул, как мальчишка, крепко обняв меня за шею.
Он заснул, оставив меня наедине с собой. Я приходила в себя, может быть, слишком медленно. Я еще нашла в себе силы поцеловать его во взмокшие спящие волосы, в переносицу, в лживо-раздвоенный круглый подбородок.
Подбородок.
Вот оно, подбородок.
Наваждение кончилось.
Я осторожно высвободила из кольца его рук свое сразу омертвевшее тело, соскользнула с кровати, быстро, как будто скрывая следы преступления, натянула на себя рубашку. Это оказалась его рубашка, тот же острый и терпкий запах, но переодеться не было сил.
"Да ты нимфоманка, душа моя! – сразу же вылез с оценками Иван. – Кто бы мог подумать…"
"Ну что, получила свое маленькое пошлое удовольствие? – мрачно изрек Нимотси. – Предала друзей с первым попавшимся вшивым убийцей и счастлива? Я от тебя, пожалуй, на время отрекусь. Только скажу тебе как специалист в жестком порно – этот твой так называемый секс прост, как панель управления электрическим стулом. Никакого изощренного воображения. А нас он убивал гораздо более изобретательно, чем трахал тебя”.
"Но с тем же остервенением”, – добавила Венька.
Все стало на свои места. Все стало так ясно, что из всех татуировок я выбрала бы для себя одну-единственную – черную вдову. Самку паука, которая убивает оплодотворившего ее самца: соитие, как прелюдия смерти, последний предсмертный ритуал – очнись, Ева, разве ты забыла, зачем приехала сюда? Нимотси в луже крови, Венька со сломанными, легкими, как у птицы, костями…
Нет, я не забыла.
Я обыскала карманы джинсов Власа – ничего, кроме смятых купюр, по-детски рассованных во все карманы; черная вдова так черная вдова, я согласна на эту роль. Но решиться было проще всего, я приехала сюда с этим подспудным решением. Гораздо труднее выполнить – не подушкой же душить это спящее безмятежное лицо, да и сил у тебя не хватит. Так, предаваясь ленивым, полусонным мыслям об убийстве, я осмотрела всю квартиру. На кухне не было ничего особенного – пустые жестянки из-под круп, застоявшийся пельменный бульон в кастрюле, палка сервелата и хлеб в холодильнике – временное пристанище, приют странников. На столе, в хлебных крошках, валялась связка ключей. Ну, да, видимо, Влас бросил их прямо на стол, когда открывал шампанское.
- Предыдущая
- 61/144
- Следующая
