Любить или воспитывать? - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 5

– У нас в Ленинграде во время блокады… – говорила бабушка, в феврале сорок второго вывезенная вместе с двумя детьми-дистрофиками по льду «Дороги жизни» (дедушка в это время был на фронте), и я, давясь, быстро доедала все до крошки и даже вытирала кусочком хлеба подливу, зная, что это запрещено и бабушка (из дворян) данное действие категорически осуждает. Впрочем, дедушке (из саратовских пролетариев) вытирать мякишем тарелку разрешалось – здесь уже вступали в силу иерархические соображения. Мама в процесс моего кормления не вмешивалась, но явно одобряла все предпринимаемое ее родителями.

Годам к десяти я уже четко осознавала, что принятие пищи – процесс насквозь ритуализированный, вроде отчетно-выборного пионерского собрания у нас в школе. Терять время и размышлять о смысле ритуалов не стоит, им надо просто подчиняться.

Много позже, не обнаружив в себе и своих сверстниках массового желания любой ценой накормить собственных детей до тошноты, я подумала о том, что нас воспитывали поколения, пережившие голод двух войн и послевоенные лишения. Может быть, поэтому в то время качество летнего отдыха детей в пионерских лагерях вполне официально оценивали по увеличению живого веса (детей взвешивали в начале и в конце смены, и отчетные цифры должны были увеличиваться)?

И не в те ли незабвенные годы возникла обширная популяция детей, которые «плохо едят» и которых нужно всячески уговаривать, упрашивать или заставлять съесть то, что «нужно»?

А там, где уговоры и упрашивания, неизбежно появляется и манипуляция.

Но чем же все это отзывается впоследствии, когда дети вырастают? Неужели проходит без следа?

Недавно, когда ко мне на прием пришла очередная семья с «плохо едящим» ребенком и с вопросом: «Педиатр говорит, что у него дефицит веса, но как же нам его заставить?» – я вдруг вспомнила о «голодающих негритятах». На земле шесть миллиардов людей. Сколько же из них сейчас действительно голодают или, во всяком случае, не едят вдоволь? Гугл со ссылкой на Welthungerhilfe (организации помощи голодающим мира) дает жутковатую статистику – недоедает каждый шестой житель планеты, – отсылая в такие страны, как Конго, Бурунди, Сьерра-Леоне, Чад и Эфиопия.

Я подумала об этом еще немножко – и вдруг осознала поразительную вещь. Какие там негритята, если голодают абсолютное большинство моих подруг и просто знакомых женщин и некоторая (увеличивающаяся с каждым годом) часть мужчин! Кто-то не ест белковой пищи, кто-то маниакально считает калории, кто-то перестает есть после шести вечера, кто-то по утрам выпивает два стакана воды и съедает горсть проросшей пшеницы, кто-то вообще не ест по пятницам, кто-то питается только мясом и рыбой, а кто-то вдруг осознал себя травоядным и перешел на сыроедение… И фактически ни у кого нет нормальных отношений с едой, вроде бы доставшихся нам от природы вместе с телом и мозгами: голоден – поел чего хочется из того, что в наличии, не голоден – не поел. Подруга, которая не ест после шести, голодными глазами смотрит в гостях на мой пирожок. «Съешь, не мучайся, – говорю я. – Это же даже не религиозная заповедь, так, фигня на палке». – «Нет, не буду, шлаки образуются». Другая (с недавних пор сыроедка, а прежде – сторонница «кремлевской диеты») облизывается на сочный шашлык, ест его глазами. «Слушай, но ведь просто так выделяющийся желудочный сок – это тоже вредно». – «Нет-нет, шашлык – это же труп, как ты не понимаешь!»

Родителям маленьких детей, обратившимся ко мне с этой проблемой, я говорю:

– Представьте себе здорового лисенка в лесу, полном мышей, или олененка на поляне с сочной травой. Может ли лисенок стать тощим от голода, а олененок – раскормиться до безобразной полноты?

– Конечно, нет, – отвечают мне.

– А почему? Да потому что природой вмонтирован нам в мозги регулятор этого процесса. Как и у всех других млекопитающих, наш организм, наш мозг врожденно знает, сколько и чего из предложенного миром ему нужно съесть для полноценного функционирования в тех или иных условиях. И для того чтобы при достаточном количестве удовлетворительной по качеству жратвы по улицам наших городов ходили толстяки или анорексички, этот механизм нужно сломать. Кто и когда, по-вашему, его ломает?

– Современная цивилизация… чипсы… кока-кола… каноны красоты у супермоделей… – хором затягивают родители.

– Не смешите мои тапки! – отвечаю я. – Трехлетний ребенок не может купить себе кока-колы и ему наплевать на моделей. Но если ему позволят, он уже может расширить функции еды: она становится не только источником жиров-белков-углеводов, но и средством управления, причем в обе стороны. Ребенок управляет родителями («Не буду есть кашу, если мультики не включите»), родители управляют ребенком («Куплю чупа-чупс, если постоишь спокойно, пока я с тетей Машей поговорю»). Чему же удивляться, если потом этот выросший ребенок не имеет никакого представления о том, что он действительно хочет съесть, но при этом прекрасно понимает, что его отношения с едой далеки от естественных и здоровых, и готов покупаться на любые, самые дикие спекуляции желающих заработать на этой проблеме «специалистов». Фактически им, уже взрослым человеком, опять управляют с помощью еды, и он на это соглашается, не видя другого выхода.

– А можно ли восстановить этот механизм, если он уже сломан? – заинтересованно спрашивает мать, не всегда думая при этом только о своем ребенке.

Диетологи единодушно отвечают: конечно! Обратитесь к нам, и мы вам за умеренную цену…

А я, честно, не знаю. Но вот механизм биологических часов (способность определять время с точностью до пяти минут) можно запустить, даже если он до этого много лет не использовался. Может быть, и с едой аналогично?

Но, конечно, намного лучше бережно отнестись к тому, что нам досталось в наследство от животных предков, и, по крайней мере, не ломать этот механизм у своих детей.

Я никогда в жизни не сидела ни на каких диетах и, если хочу есть, в любое время дня и ночи ем все, что не приколочено. Но я помню о голодающих негритятах, соблюдаю некоторые пищевые ритуалы, и я зачем-то написала этот текст – стало быть, мои отношения с едой тоже далеки от свободных…

– У меня со свекровью хорошие отношения! Она умный и достойный человек. И сыновей своих хорошо воспитала. И выглядит дай бог каждому в ее возрасте, и в бассейн ходит, и интересуется всеми книжными новинками, и нам советует…

– Помилуйте! – не выдержала я. – Я же ни одного дурного слова не сказала о вашей свекрови. Я ее вообще никогда не видела! Что, собственно, вы мне сейчас доказываете? Может быть, сначала огласите сам тезис?

– Да, действительно… – обескураженно огляделась молодая женщина. – Я ведь вообще-то хотела вас спросить, как с дочкой играть… И с чего же это перешло-то?

Двухгодовалая Карина сидела на ковре у ног матери и, сосредоточенно сопя, раздевала моих кукол. Уже раздетых кукол она складывала в ряд, а одежду кучковала отдельно. Голые куклы были похожи на дрова. Все вместе вызывало какие-то неотчетливые, но явно неприятные ассоциации.

– Господи, Карина, что ты делаешь? Прекрати! – раздраженно вскрикнула мать, по-видимому, только что заметив или как-то по-новому оценив ее действия с куклами. Девочка взглянула на мать с удивлением и послушно отложила полураздетого Кена.

– Мы с вами говорили о том, что на третьем году жизни ребенка самым продуктивным и естественным методом развития его общего интеллекта являются ролевые игры, – напомнила я. – Вы жаловались, что не умеете играть в эти игры, я посоветовала вам попробовать привлечь к этому делу отца Карины: мужчины, если начинают-таки играть с детьми, часто оказываются в играх значительнее креативнее женщин…

– Да, я вспомнила, спасибо, – кивнула мама Карины. – И поняла, почему… Понимаете, наш папа… я сама ни к чему не могу его привлечь, потому что его как будто с нами и нету…

– Он много работает? Часто бывает в командировках?