Куколка для монстра - Платова Виктория - Страница 16
- Предыдущая
- 16/96
- Следующая
– Вы вся в крови, – от испуга Настя совсем забыла, что все последнее время, подкрепленное прогулками по февральскому парку и краденными у врачей и пациентов сигаретами, мы были на «ты».
Действительно, я и сама почувствовала это: лицо стянула невидимая засохшая пленка. И если Настя говорит, что это кровь, – ей нужно верить…
– Зачем вы встали, Господи! – Медсестра не могла успокоиться. – Хорошо еще, что я сообразила, где вас искать! Вы же могли умереть здесь! Ужасно… Вам же нельзя. Вам вообще нельзя нервничать! Полный покой… Вы еще очень слабенькая… Вы даже не знаете…
Бедная моя птичка на жердочке, это ты ничего не знаешь! Что бы ты сказала о ночном похищении и поездке за пределы не только палаты и клиники, но и города (в душе моей неожиданно поднялась глухая ярость: этот проклятый капитан попробовал распорядиться мной так же, как и своими манекенами).
И пластическая операция!.. Я вспомнила о ней и застонала. Сама Настя интерпретировала этот стон по-своему. Не выпуская моей головы из рук, она приподнялась, смочила платок под струей, бившей из умывальника, и обтерла мне лицо.
– Сейчас должно быть легче, миленькая, – в ее голосе проскользнули интонации умудренной жизнью женщины. – Вы ведь не знаете главного…
Главного? Ошибаешься, Настя! Я знаю главное. Мне уже никогда не увидеть своего настоящего лица…
Я начала смеяться, ударясь затылком о кольцо Настиных рук. Я смеялась так безудержно, что она наконец-то по-настоящему испугалась. Я видела, как ей хочется надавать мне по щекам, чтобы привести меня в чувство. Но сделать этого она не решилась, а все прижимала и прижимала мою голову к твердой и острой груди.
– Вам действительно нельзя… Полный покой. И ни одной сигареты больше, клянусь! Вы ведь ждете ребенка…
Я сначала даже не поняла того, что сказала мне медсестра, лишь спросила машинально:
– Что?
– Я сама случайно вчера узнала, правда. Мне Катя проболталась, операционная сестра, мы с ней кофе пьем. Здесь кафешка рядом, там замечательный кофе по-турецки, его на песке готовят, знаете?.. У Катьки роман с нашим анестезиологом, – Настя целомудренно хихикнула. – Я, между прочим, всегда ей завидовала. Но мне операционная не светит, так и буду по палатам скакать… А все потому, что крови боюсь, в морге три раза в обморок падала. Меня даже хотели из медучилища отчислить.
– Что ты сказала? – Я попыталась сесть и вцепилась в Настю глазами.
– Вроде все в порядке, – Настя ощупала мою голову и не нашла никаких повреждений. – Только царапина на лбу… Слава Богу, удачно упали…
– Что ты сказала о ребенке?! – последнее слово далось мне с трудом.
– Вы на третьем месяце беременности. Они вам пока специально не говорили, Теймури приказал. Чтобы не было лишних потрясений, у вас и так их предостаточно… Ой! – отпустив меня, Настя зажала себе рот рукой. – И я не должна была вам говорить. Но я случайно узнала, так что не считается… Павлик, анестезиолог, тоже хорош – Катьке проговорился. Ну а она…
– Помоги мне встать, – оставаться на холодном полу было невыносимо.
Она помогла мне подняться, не переставая болтать, видимо, ей казалось, что это отвлекает меня от моего плачевного положения. Так, поддерживаемая медсестрой, я добрела до палаты. Она помогла мне лечь и накрыла одеялом до подбородка.
– Никаких фокусов, лежите смирно. А я сейчас позову кого-нибудь из врачей.
– Нет. Пожалуйста, нет. Мне уже лучше. Никого не надо. – Если сейчас появится кто-нибудь из этих экспериментаторов, которые наблюдали за мной и даже делали ставки (теперь мне стал пугающе ясен смысл ночного разговора дежурного врача с капитаном Лапицким), я просто не выдержу.
– Я посижу с вами.
Только этого не хватало! Я поморщилась, как от зубной боли:
– Нет. Хочу побыть одна. Ничего со мной не случится, обещаю вам.
– Вам правда лучше? – Настя недоверчиво посмотрела на меня.
– Да.
– И вы обещаете лежать смирно и без всяких фокусов?
– Да.
– Хорошо, – наконец решилась она, – хорошо. Я заскочу к вам через часок.
Я так хотела остаться одна (сколько раз за последние сутки мне хотелось остаться одной?), что нетерпеливо прикрыла глаза. Мне нравилась Настя, мне действительно она нравилась, но сейчас ее присутствие было невыносимо.
Я едва дождалась, пока за ней закроется дверь палаты, быстро поднялась и подошла к окну. Подоконник был достаточно широк (почему я никогда не замечала этого?) – и чтобы усесться на нем, и чтобы, раскрыв заколоченные на зиму рамы, сигануть вниз.
Четвертый этаж.
Я выбрала первое. Забравшись с ногами на подоконник, я положила руку на живот и расплющила нос по стеклу.
Если бы я точно знала, что в прошлой жизни была умна, то сейчас просто сошла бы с ума. Но ничего такого я о себе не знала, а имела сейчас то, что имела: амнезию, пластическую операцию, полностью изменившую мое лицо, и ребенка в животе. Можно было отказываться верить чему-либо в отдельности, но все вместе рождало во мне безусловную веру.
Это я, Господи. Ты, должно быть, давно потерял меня. В этом запущенном парке неизвестной мне клиники, неизвестного мне города, неизвестной мне страны. Да и так ли я верила в тебя, когда была собой. Собой – католичкой или православной. Чувствовала. Что снова начинаю гонять мысли по кругу, как взмыленных лошадей. А в центре круга находилась я сама с ребенком в животе.
Ребенок.
Откровение Насти было так внезапно и простодушно, что ему нельзя было не верить. Ну что ж, еще одно испытание в ряду других испытаний, тупо подумала я. И вдруг поймала себя на мысли, что никак не отношусь к этому ребенку, что он ничего для меня не значит. Я даже не знаю, хотела ли я когда-нибудь ребенка или нет. Был ли он желанным? Был ли моей единственной любовью отец этого ребенка? Или это последствия случайной связи, одной из многих возможных случайных связей. Банальный трах в чужой постели (медсестра Настя целомудренно хихикнула бы в этом месте). Если бы я только могла знать, если бы только могла…
Даже стекло не охладило мой горячий лоб. Я бы бежала отсюда, если бы знала – куда. Я бы осталась здесь, если бы знала – зачем. Впрочем, меня скорее всего оставят. Медицинский эксперимент, как же, как же… Я догадывалась о его сути: женщина лежит в коме, а в самой глубине ее чрева зреет плод. Выживет он или нет – чем не тотализатор, ставки принимаются в любое время. И если у тебя нет имени, и нет прошлого, и некому защитить тебя – то ты вполне можешь сойти за лабораторную крысу, за красноглазого кролика, за препарированную лягушку…
На том и стоит успокоиться.
И когда Настя через час заглянула в мою палату, я лежала в кровати, положив руки поверх одеяла: пай-девочка, просто загляденье.
– Как себя чувствуешь? – спросила Настя, по-прежнему путаясь в «ты» и «вы».
– Уже лучше, – я ободряюще ей улыбнулась, – только мутит немного.
– Это ничего, – воодушевилась Настя, – обыкновенный токсикоз. Знаешь, что было с моей двоюродной сестрой? Ее просто наизнанку выворачивало. А ты молодец, держишься. Только знаешь что? Не говори никому, что я тебе сказала о ребенке… С меня тогда точно голову снимут.
Она сама принесла мне обед, от которого я, впрочем, отказалась. И даже просидела со мной до конца своей смены. Теперь я знала всю немудреную историю ее жизни, в которой было задействовано два десятка персонажей, не больше. Если учесть несостоявшегося жениха из прытких самовлюбленных ординаторов, почти мифическую тетку в Нюрнберге и недосягаемого грузина Теймури – ровно двадцать три человека. Боже мой, как я завидовала ей, ведь у меня не было даже этого. Только сама Настя, заменившая мне кормилицу, Теймури, заменивший мне мать, и капитан Лапицкий, заменивший мне все остальное… Насте не хотелось отпускать меня в мое всегдашнее одиночество, но и дежурство подходило к концу.
Выкурив все украденные сигареты, она наконец-то решила попрощаться.
– Знаешь, я теперь буду только послезавтра… Мало ли что. Я тебе свой домашний телефон оставлю, от дежурной сестры всегда можно позвонить. Сейчас принесу ручку и запишу.
- Предыдущая
- 16/96
- Следующая
