Хрустальная ловушка - Платова Виктория - Страница 58
- Предыдущая
- 58/92
- Следующая
— ..Совсем необязательно быть профессионалом, чтобы съехать с горы, Игорь Анатольевич, — попробовал защититься Марк. — И потом — это спорт, и довольно экстремальный.
А в спорте может произойти всякое.
— С ней ничего не должно было случиться. Я доверил тебе свою жену, и с ней ничего не должно было случиться. Я же говорил с тобой перед поездкой.
Это интересно. Ольга рассматривала отца так, как будто видела его впервые. Можно только представить себе этот мужской разговор при закрытых дверях: Марк и отец за чашкой кофе, с распущенными галстучными узлами. Ты же понимаешь, Марк, если моей девочке пришла идея ехать с вами в горы — я не могу ей препятствовать. Но ты, и только ты, отвечаешь за ее безопасность. И если, не дай бог, что-нибудь случится… Ольга так живо представила себе эту сцену, что ее даже передернуло. Несчастный Марк, сам того не желая, выступил в роли гонца, принесшего дурные вести. А потому должен быть публично казнен. На базарной площади, в присутствии всех членов совета директоров концерна и их личных секретарш.
— Ты говоришь чушь, папа, — громко сказала она.
— Что? — отец медленно повернул голову в сторону дочери. — Моя жена лежит без движения наверху, а я говорю чушь?
— Если бы ты хотел быть уверенным, что с ней ничего не случится, то отправил бы вместе с ней бонну с золотой олимпийской медалью по слалому-гиганту. И двух телохранителей-биатлонистов. Мы не нанимались к ней в няньки.
От щек отца отлила вся кровь: это было уже не волнение, это была скрытая ярость. Но Ольга уже не могла остановиться.
— Или ты хотел приставить к ней меня и Марка, чтобы мы отслеживали все ее любовные приключения? Набросился на этого придурка-врача только потому, что тебе показалось, что он не так посмотрел на твою жену? Прилетел сюда, потратил пять тысяч долларов, рисковал собой и этим несчастным нищим летчиком, как мальчишка… Ты просто смешон, папа!
И тогда он не выдержал: напряжение последних часов было слишком велико. Перегнувшись через стол, он ударил Ольгу по щеке. Удар получился оскорбительно-сильным, таким сильным, что ее голова едва удержалась на плечах. Ольга закусила губу: только бы не заплакать!
— Может быть, ты забыл, но я пока еще твоя дочь, папа! — сказала она.
— Моя дочь? Моя дочь никогда не сказала бы мне того, что сказала мне ты.
— Конечно. — Она горько рассмеялась. — Я не твоя дочь, я мамина дочь. Я никогда ее не любила так, как тебя, даже когда она умерла и перестала нас мучить. Теперь я об этом жалею.
— Твоей матери давно нет в живых.
— Никто не знает этого наверняка… — Ярость снова поднималась в Ольге волнами. — Но я… Я никогда не прощу тебе этой пощечины, слышишь, тебе и твоей девочке, этой шлюхе, ради которой ты готов предать нас всех… Ты увидишь…
Ты еще узнаешь…
— Кара! — Марк, бледный и взъерошенный, наконец-то решил вступиться.
— А, вот и мой муж прорезался! Что же ты не бросаешься на защиту своей жены? Или тебя больше интересует место в фирме? И ради этого ты готов на все, даже на то, чтобы тебя трахали в задницу незаслуженными обвинениями?! На чьей ты стороне, Марк? Или ты тоже решил от меня избавиться?
Давай, сейчас самое подходящее для этого время. Я ненавижу… Ненавижу вас всех!..
Она вскочила из-за столика и бросилась на улицу.
"…Ну вот ты и осталась одна. Одна, одна. Твой отец готов променять тебя на первую попавшуюся шлюху. И даже твой муж не в состоянии защитить тебя. Ошейник коммерческого директора, похоже, кое-кому сильно давит на кадык… Сволочи, сволочи, сволочи… Как он посмел ударить меня? Он ударил меня первый раз в жизни, и все из-за этой шлюхи. Он ведь никогда не бил меня, он не бил меня даже в детстве, даже тогда, когда я грохнула ящик с кузнецовским фарфором…
Даже тогда, когда я обозвала Манану сумасшедшей…" С теми же интонациями, с какими дразнила ее дворовая шпана, стоило ей только вырваться из-под опеки отца и выйти на улицу. На улицу, с которой она никогда не возвращалась сама…
Виски ломило, перед глазами плыли круги, ноги подкашивались. Ольга без сил добралась до коттеджа и, не раздеваясь, упала на кровать. Марк, ее верный Марк, так и не пришел.
Разбитая и измученная, Ольга плакала до тех пор, пока не провалилась в тяжелое забытье.
…Никаких снов. Никаких кошмаров.
Вместо этого — смутные очертания близких людей, их неясные силуэты, смазанные лица. Лицо отца, искаженное гримасой то ли ужаса, то ли отчаяния. Лицо Марка, полное скорби. Лицо Инки, полное веселого недоумения. И над всем этим — антрацитовые глаза Ионы. И снова — лед, лед, лед.
Но теперь он не пугает Ольгу, наоборот, он выглядит приветливо, как дом после долгого возвращения. Они что-то говорят ей, но она не слышит, что они ей говорят. Она пытается объясняться знаками: нужно подождать, лед обязательно растает. И, подчиняясь ее жестам, лед начинает таять и крупными каплями стекает по груди Ольги. Странно, но прикосновение талой ледяной воды обжигает…
Необычное природное явление, такое же, как гало, такое же, как огни святого Эльма на клотиках кораблей. Нужно будет обязательно спросить об этом у Ионы…
…Ольга открыла глаза.
Комната была наполнена мягким струящимся светом: снег не переставал идти всю ночь, шел он и сейчас. Она даже не знала, сколько проспала, но, судя по всему, — сейчас позднее утро. Позднее утро схода лавин, штормовое предупреждение остается в силе.
Она приоткрыла окно и впустила в комнату острый, пахнущий сосной воздух. Ничего общего со вчерашней отвратительной сценой в баре, ничего общего с низменными страстями, которые одолевают их всех. Ревнивый отец, трусоватый Марк, капризная Инка, она сама — скопище всех смертных грехов. Напугала ни в чем не повинных неприкаянных иностранцев (кажется, это были немцы). Пыталась самым пошлым образом соблазнить Иону (чего только она ему не наговорила, права Инка: не умеешь — не берись). Смертельно оскорбила отца (какое она вообще имела право осуждать его поступки и считать его деньги). Смертельно оскорбила Марка (после двух с половиной лет безоблачного счастья и смешных подарков на Рождество: этот плюшевый динозаврик принесет нам удачу, кара). Мелко радовалась Инкиному несчастью (как будто ее травмы могли уравновесить твою собственную болезнь)… В ад попадают и за меньшие грехи…
Ольга обернулась к кровати: Марк спал на самом краешке, подложив кулак под щеку. Интересно, когда он вернулся?
Она не слышала. Она ничего не слышала. Она провалилась в сон, как в омут, даже не разделась; как была в комбинезоне, так и завалилась на кровать. Только куртку скинула, она и сейчас валяется возле кровати. В память о вчерашнем диком вечере осталась только дикая головная боль и сухость во рту.
Ну, к этому она уже привыкла.
«Марк. Прости меня, Марк».
Не глядя, она сгребла снег с узкого карниза и приложила его к пылающему лбу. А потом подошла к кровати и присела на корточки перед спящим мужем.
— Прости меня, Марк! — жалобным и тихим голосом сказала она.
— Я не сержусь. — Он даже не открыл глаз.
— Ты давно не спишь?
— Я еще сплю и собираюсь проспать до двенадцати.
До двенадцати? А как же вертолет и обещание отца улететь сегодня утром?
— А… Мы разве не летим?
— В четыре часа.
— Почему в четыре? Он же собирался утром.
— Планы несколько поменялись. Во второй половине дня обещают улучшение погоды и ослабление ветра.
— Разве отцу не наплевать на погоду, когда дело касается его жены?
— Болтанка. Он не хочет рисковать. Рисковать собой — это одно. А позвоночником Инки — совсем другое.
— Он… Он очень огорчился?
— Почему ты не спросишь, огорчился ли я? Я огорчился, если честно. А отец был просто в ярости. Он считает, что ты не имела права так поступать.
— Я знаю… Я позвоню ему и попрошу прощения.
— Чуть позже. Мы расстались только в четыре часа. Он, наверное, спит.
— Как ты думаешь, он простит меня?
- Предыдущая
- 58/92
- Следующая
