Предела нет - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/47
• Следующая

Старшине второй статьи Микешину не повезло с этим поручением. Он предпочел бы получить наряд вне очереди или даже отсидеть на гауптвахте: до смерти боялся женских слез, истерик, обмороков. И разве нельзя было, спрашивается, отослать письмо по почте?

Нет, батя строго-настрого приказал вручить непосредственно адресату.

— И помни, Микешин, — добавил он, — чтобы не увертываться и не ловчить! Чтобы не отговаривался потом: не застал, не нашел… Вручи лично, понял? И если понадобится, ответь на вопросы. Полагаюсь на твою совесть разведчика.

— Есть, батя, — сказал Микешин, но не удержался и громко вздохнул.

По указанному адресу женщина эта не проживала — несколько лет назад она переменила квартиру. Но и на новом месте ее не оказалось. Соседи объяснили: работает врачом в военно-морском неврологическом госпитале, не приходит домой иногда по двое, а то и по трое суток.

Поразмыслив, старшина решил предварительно позвонить в госпиталь. Надо же как-то подготовить человека к тяжелому известию, хоть немного самортизировать удар.

— Попрошу к телефону врача Кондратьеву!

— Кондратьева слушает.

— Здравию желаю. Обращается старшина второй статьи Микешин. Нахожусь в Москве проездом. Командир отряда приказал лично передать вам письмо младшего лейтенанта Колесникова.

— Виктора?! С ним что-то случилось?

Микешин выдержал паузу, покашлял в трубку, ответил сдержанно:

— При встрече об этом разрешите доложить.

И вдруг на том конце провода низкий женский голос сказал уже не встревоженным, а утвердительным и каким-то безнадежным тонем:

— Он погиб…

Микешину показалось, что их разъединили.

— Але, але! Товарищ Кондратьева! Вы слушаете? Куда вы пропали?

Женщина ответила:

— Я никуда не пропадала. Я вас слушаю.

Но голос у нее был приглушенным и очень медленным.

— Попрошу адресок вашего госпиталя. Записываю…

— Сейчас… А когда Виктор погиб?

— Двадцать первого марта сего года.

— Почти месяц назад… А я не знала…

Старшину встретила в вестибюле худая женщина с узкими, чуть вкось поставленными глазами. Белый докторский халат ее был распахнут. Под ним виднелся флотский китель с погонами не то майора, не то подполковника медицинской службы.

Микешин выпрямился, сдвинул каблуки, представился:

— Старшина второй статьи Микешин. Прибыл для вручения письма покойного младшего лейтенанта…

Тут он малость не рассчитал. Ее, видно, ударило по нервам слово «покойный», но она справилась с собой, коротко кивнула и протянула руку за письмом. Потом очень медленно, как будто даже нехотя или боязливо, распечатала конверт.

К удивлению старшины, внутри, на листке бумаги, оказалась одна-единственная фраза, состоявшая из пяти или шести слов. Он деликатно отвел глаза.

Но почти сразу же его окликнул слабый голос:

— Товарищ! Как это случилось?

Микешин принялся рассказывать со свойственной ему добросовестностью. И вдруг показалось, что Кондратьева его не слушает. Она сидела совершенно неподвижно, смотря куда-то поверх его плеча, бессильно уронив на колени руку с письмом.

Кстати, он представлял ее себе почему-то некрасивой, чуть ли не уродиной. Нет, женщина как женщина, только лицо очень бледное, усталое. И разговаривала, почти не разжимая губ. Вообще она была слишком прямая, негнущаяся в своем халате, как бы сплошь стерильная, заледеневшая, будто ее только что вынули из холодильника. И хоть бы слезинку уронила!

Из-за нее, стало быть, и не женился младший лейтенант, прожил до смерти холостяком. Чудно! Нашел кого полюбить!

Микешин подождал немного: не будет ли каких-нибудь дополнительных вопросов? Женщина выглядела странно безучастной, по-прежнему молчала.

Наконец, недоумевая, старшина второй статьи осторожно кашлянул и начал приподниматься со стула.

— Разрешите быть свободным?

— А?.. Да, да, конечно. Спасибо, что передали письмо…

И он с облегчением ушел из госпиталя.

Непонятная, однако, женщина была у младшего лейтенанта! Конечно, очень хорошо, что обошлось именно так: тихо, мирно, без истерик и обмороков. А может, для нее все же лучше было бы выплакаться сразу, даже поголосить немного по умершему, как это делают бабы в его, Микешина, деревне при получении похоронки?

Или она по-настоящему не любила младшего лейтенанта?..

Старшина ушел, а оцепеневшая от горя женщина осталась сидеть одна, держа в руке четвертушку бумаги. Там была всего одна фраза, написанная размашисто, второпях:

«Ты была мне очень нужна…

Виктор».

Вот и все! Запоздалое признание в любви, несколько коротких прощальных слов…

«Умер! Виктор умер! Но этого не может быть! Я не хочу, чтобы он умер! Ведь мы должны были еще встретиться. Обязательно встретиться и объясниться. Неужели Виктор умер, думая обо мне, что я плохая, легкомысленная?»

Ей показалось, что она вскрикнула или громко застонала.

Однако нянечки продолжали озабоченно сновать по вестибюлю. Значит, сдержалась, только хотела крикнуть или застонать…

«Этот исполнительный простодушный старшина посматривает на меня так, будто подозревает что-то очень плохое, какую-то тайну в моих отношениях с Виктором. Но тайны не было. Боже мой! Все было нелепо и тривиально, до ужаса тривиально. Сюжет для водевиля под названием „Почта подвела“.

Да нет, дело не в почте. При чем здесь почта, то злосчастное, запоздавшее в Севастополь письмо? Моя вина, целиком моя! Не сумела разобраться в себе, поддалась, как дура, на лесть, а потом струсила, стала изворачиваться, оттягивать время, фальшивить, лгать. Но Виктор не терпел в наших отношениях ни трусости, ни лжи.

И мог ли он ждать удара от нее, от наиболее близкого ему человека? Увы, близкие-то чаще всего и наносят самые болезненные удары…

Ад, говорят, оборудован сковородами и котлами. Вздор! Какие там котлы, сковороды! Просто возле каждого грешника стоит черт-чтец и громким, хорошо поставленным голосом напоминает ему грехи его, проступки, вины. Ежечасно, ежеминутно. И так всю вечность — без передышки…

Наконец до нее дошло, что в вестибюле старшины уже нет. Она осталась наедине со своими мыслями. Она вернулась к этим мыслям…

…Ей видится узкое лицо в зеленом обрамлении веток, очень медленно наклоняющееся над ней. Выражение лица странное — требовательно-настойчивое, жадное и в то же время робко-нежное, чуточку даже испуганное.

Впрочем, все это было потом. Сначала она увидела его в комнате, где стучала на машинке пожилая секретарша. Плечом вперед ввалился в комнату худой парень лет семнадцати. Руки засунуты глубоко в карманы, мятая кепчонка на затылке, а из-под кепчонки торчит устрашающих размеров чуб.

— Что же это, товарищи начальнички? — сказал вошедший ломким басом. — Выходит, погодой в доме отдыха не обеспечиваете, да еще и добавки к завтраку жалко. Плоховато заботитесь о рабочем классе, начальнички!

Слова эти, впрочем, не произвели никакого впечатления на видавшую виды секретаршу.

— Входя в помещение, — сказала секретарша назидательно, — кепочку полагается снимать, уважаемый класс!

Смутьян сконфузился. Это было неожиданно. Румянец пятнами пошел по его щекам, и он так поспешно стащил с головы кепку, что уронил ее на пол.

«Так тебе и надо! — злорадно подумала она. — Ишь ты! Сегодня только приехал и уже раскричался, раскомандовался! Тоже мне класс, подумаешь!»

Не дослушав разговора, она выскользнула боком в дверь.

В столовой она не увидела его — наверное, обедал в другую смену. Но когда после тихого часа она вышла погулять с подружками, он уже был тут как тут.

Впрочем, ее, конечно, не заметил — не запомнил. Внимание его привлекли Зинка или Милочка — обе были хорошенькие.

— Извиняюсь, девушки, — раздался за спиной голос. — Вы местные? Не подскажете ли, где здесь Черное море?

• Предыдущая
• 11/47
• Следующая