И настанет весёлое утро (сборник) - Токмакова Ирина Петровна - Страница 38
- Предыдущая
- 38/53
- Следующая
Медвежья мордочка так вся и просияла от похвалы.
– Конечно, – быстро согласился он с Лушей. – Хорошо. Потому что ведь я какой мак сею?
– Какой? – полюбопытствовал освоившийся немного Ивушкин.
– Весёлый! Не обычный какой-нибудь. А весёлый. Он улыбается. И даже смеётся. Вот. А сеять его надо вместе с весёлыми капельками воды.
– Молодец! – опять похвалила Луша. Медведь покивал ей, быстро несколько раз нагнулся к кадке и старательно разбрызгал воду.
– Я такой… – сказал он со вздохом. – Такой, и ничего уж с этим не поделаешь.
– Какой? – переспросил Ивушкин.
– Я всё могу делать. Я всё очень даже хорошо могу делать. Но только меня надо хвалить. У меня всё из лап валится, когда меня не хвалят. – И Макосейка опять вздохнул. – А когда меня хвалят, у меня душа веселеет, и тогда я сею весёлый мак. И всё мне хорошо удаётся.
– А скажи, Макосейка… – начала было Луша, но он её перебил:
– Тебе хочется головочку весёлого мака?
– Как ты угадал?
– Потому что, – сказал Макосейка.
– Почему? – полюбопытствовал Ивушкин.
– Потому что. И всё.
И он опять стал сеять в землю веселые брызги из решета.
– Какой ты умный, что всё понимаешь просто «потому что»! – снова похвалила Луша.
И Макосейка опять весь заулыбался. И рот у него улыбался. И глазки. И маленькие аккуратные ушки. И густая бурая шерсть. Он открыл маленький деревянный сундучок, который стоял тут же, возле кадки, и вынул оттуда две маковые головки.
– Это тебе, – сказал он Луше. – А это тебе, – и протянул обе головки Ивушкину.
– Да нам хватит и одной, – застеснялся Ивушкин.
– Берите, берите, – улыбался Макосейка. – Пригодится. Это же весёлый мак!
– Спасибо. Ты добрый! – снова похвалила его Луша.
Умница Луша! Хорошая, дельная лошадь!
– Послушай, а ты не скажешь нам, как найти сестру Летницу?
– Найдёте, найдёте, – сказал Макосейка. – Найдёте в свой черёд. Только разве есть у вас вода из загорного колодца?
– Нету никакой воды!
– Ну вот видите. И у меня нету.
– Как же быть? Ты, наверно, знаешь?
– Знаю, – сказал Макосейка. – Надо идти к колодцу и зачерпнуть воды. За белой горой. Вон, глядите.
Они стали глядеть туда, куда показывал Макосейка. Но там ничего, кроме неба, не было, а по нему плыли белоснежные, хорошо отстиранные Нотей облака.
– Там ничего нет, – сказала Луша.
– И мне ничего не видно, – подтвердил Ивушкин.
– Да как же не видно? – удивился Макосейка. – Ну, глядите ещё.
Они снова пригляделись, и им показалось, что одно облако вроде бы не двигается. Это и была белая гора.
– Когда ж это мы туда доскачем? – сказала Луша. – Это сколько же времени пройдёт?
Но в том-то и дело, что в «Нигде и никогда» никакого времени вообще не было. И до белой горы они добрались по-нашему – в одно мгновение. И это было очень удачно.
Потому что дальше было так.
– Я не понял: кто и куда пройдёт? – спросил Макосейка.
– Время пройдёт, – сказала Луша.
– Я с ним не знаком, никогда не встречался, – покачал головой Макосейка.
Ивушкин открыл было рот, чтобы объяснить медведю, что такое время, но ничего убедительного ему не пришло в голову. В самом деле: а как скажешь? Время – это всегда тикающий будильник, у которого внутри сидит электрическая батарейка. Время – это когда кончился длинный и интересный день и уже надо ложиться спать, а спать совершенно не хочется. Время – это то, что, по словам взрослых, все без конца теряют, а вот находить никогда не находят. Однажды Ивушкин слышал, как папа сказал: «В главке только тянут время», но это для объяснения Макосейке, что такое время, никак не годилось.
– Время – это то, что всегда проходит, – сказала Луша, но Макосейка из этого объяснения всё равно ничего себе не уяснил.
– Раз вам нужен загорный колодец, значит, надо оказаться за белой горой, – сказал Макосейка.
– Ты такой умный, Макосейка! – сказала Луша. – Ты объясни попроще, как это – оказаться за белой горой?
– Да чего же тут объяснять. У вас же есть ноги!
Выходила какая-то нелепица. Конечно, ноги у них есть. Но ведь до горы, которая едва виднеется, сливаясь вдалеке с облаками, ногами как раз идти далеко. Ноги не заправишь бензином, не включишь зажигание, не нажмёшь на акселератор!
– Подними правую переднюю ногу, – скомандовал Макосейка Луше.
Луша так и сделала.
– Теперь поставь. Подними левую. Теперь правую заднюю. Теперь – левую.
Луша послушно проделала всю эту гимнастику.
А Ивушкин стоял и с удивлением смотрел на Лушу и ждал, что же от этого топанья то одной, то другой ногой произойдёт.
– Что же ты стоишь? – вдруг обратился к нему Макосейка. – Ну же! Правой! Теперь – левой!
И – трудно себе представить! – не успел Ивушкин опустить левую ногу на землю и отпечатать на ней узорчатый след резиновой подошвы своих кед, как исчез из виду и симпатичный бурый Макосейка, и весёлые, улыбающиеся поля красивейшего алого и белого мака. Всё это куда-то подевалось. И оказались они с Лушей у подножия не очень высокой горы, которая была вся покрыта кустами черёмухи. Черёмуха цвела таким буйным цветом, что гора казалась вспенен ной, как будто неведомый великан развёл целую гору мыла и вот-вот начнёт пускать в небеса огромные и прекрасные мыльные пузыри. А пахло как! Точно кто-то только что разбил огромный флакон с хорошими духами. Из черёмуховых зарослей доносилась звонкая соловьиная песня.
Первой опомнилась Луша.
– Ты смотри, Ивушкин, – сказала она, – мы ведь не только горы достигли, мы ведь с тобой уже и через гору перебрались!
– Интересно, хоть кто-нибудь нам дома поверит, когда мы им расскажем? Валька уж точно скажет: «Ты, Ивушкин, опять сказки рассказываешь». Или скажет: «Это ещё пока наукой не доказано». Он всегда так говорит.
– Вот мы и докажем, – сказала Луша.
– Да ведь кто же поверит нам?
– Ладно, Ивушкин, – вернула его к действительности Луша. – Дома оказаться надо сперва. А потом уж и «поверят – не поверят».
Действительно! Что это он, о чём думает! Точно не находятся они оба неведомо где, никому не видимые, для всех потерянные. Точно пасёт он Лушу в селе Высокове на лугу за поскотиной. Эх, Ивушкин!
Вдруг их внимание привлёк звук плещущейся воды. Где-то вода переливалась, тенькала, булькала, напевала. Они обернулись на звук и увидели, что рядом с ними, ну просто в двух шагах, находится низенький колодезный сруб, накрытый чистеньким, гладко обструганным дощатым щитом, а к щиту прибита деревянная ручка, чтоб удобнее открывать.
Ивушкин кинулся к колодцу, поднатужился, стащил с него крышку.
Вода была не близко и не далеко. Она плескалась, качалась, смеялась, выдыхая прохладу.
Луша подошла, опустила голову в сруб. Нет, ни Ивушкин – рукой, ни Луша – мордой дотянуться до воды не могли. И вдруг оба разом поняли, что у них ничего, ну прямо ничегошеньки нет, во что взять воду. Ни чашки, ни плошки, ни фляжки, ни консервной банки, ни даже чайной ложки.
– Погоди, Ивушкин, ты только не падай духом, – сказала Луша, потому что поняла, о чём он подумал.
А подумал он, конечно, о том, что вода им просто до зарезу нужна, что без неё им никогда не узнать, как им быть, и никогда домой не вернуться. А раз воду взять не во что, так и думать нечего, что всё образуется. А надо сесть на траву, прямо тут, возле белой горы, и пропасть в этом сладком вареньевом запахе черёмухи.
Ивушкину представился их дом и маленькая банька, которую мама топила по субботам. Она звала их с папой: «Мужики, париться!» И ещё вспомнил он маленькие мосточки на Мере, и как они с папой стояли на этих мосточках на закате и ловили рыбу на ручейника, и как он, Ивушкин, ещё совсем недавно поймал серебристую рыбку, которая смешно называется «уклейка». Ну зачем, зачем, зачем надо было писать эту шипучую, змейскую диссертацию?
- Предыдущая
- 38/53
- Следующая
