Отпуск по ранению.Сашка - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/62
- Следующая
Бахмутова он почти не помнил… Тогда ночью темнели углами крыши домов как-то угрозливо и неприютно, знали ведь: приходит конец их пути и ждет их страшное и неизвестное завтра.
К приемному пункту для раненых подошел он последним и занял очередь, присев на крыльцо. Наскреб махры, попросил соседа завернуть и жадно затянулся. Рука почти не болела, голод особо не сосал, тело не зудело – вроде бы все хорошо, но волновала предстоящая встреча и робел он как-то.
Когда подошел черед и направился он в перевязочную, Зину увидеть совсем не ожидал и потому, наткнувшись прямо на нее, похудевшую, с опавшим лицом, оторопело остановился и ничего уже больше не видел, кроме ее широко раскрытых глаз, в которых и удивление, и растерянность какая-то, а когда осмотрела она Сашку, и слезы.
В помещении, резко пахнущем лекарствами, находился еще врач в белом халате и незнакомый Сашке старший лейтенант.
Сашка шагнул к Зине, хотел было что-то сказать, непроизвольно потянул руки к ней, но она, отступив в сторону и давая ему проход, почти беззвучно произнесла:
– Проходите, раненый…
Сашкины руки, повисев недолго в воздухе, бессильно упали, а сам он не сдвинулся с места.
– Ко мне проходите, ко мне, – сказал военврач вроде ласково. – Зина, снимите повязку.
Как во сне, подошел Сашка к столу, сел на табурет и протянул раненую руку Зине. Она ловко размотала бинт, но, когда присохшая подушечка отрывалась от раны, резануло болью, и Сашка еле-еле сдержал стон.
– Пошевелите пальцами. Вот так. Еще. – Врач осмотрел раны, потрогал руку и начал что-то писать.
– Опять в руку. И опять в левую, – поморщился старший лейтенант. – Обратите внимание, доктор. Слишком много у нас… таких ранений.
– Перевязывайте, Зина, – пропустил мимо слова лейтенанта врач.
– Я повторяю, товарищ военврач, обратите внимание!
– У него два пулевых ранения.
– Это ничего не значит. Они там умудряются по-всякому делать.
До Сашки пока не доходил смысл этого разговора. Он замирал и таял от прикосновения Зининых рук.
Но потом, поймав на себе подозрительный пристальный взгляд, догадался: этот аккуратненький, поскрипывающий новыми, еще не успевшими пожелтеть ремнями штабник в чистенькой гимнастерке с ослепительно белым подворотничком, не хлебнувший и тысячной доли того, что довелось Сашке и его товарищам, подозревает его, Сашку, что он… сам себя… Да в самые лихие дни, когда, казалось, проще и легче – пулю в лоб, чтоб не мучиться, не приходила Сашке такая мысль.
Кровь бросилась в голову, а горло будто петлей захлестнуло – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Не помня себя, поднялся Сашка, шагнул на лейтенанта… Будь в руках автомат, невесть чего мог натворить…
– Да ты что?… Ты что, старшой, сдурел, что ли? Ты что?… – дальше Сашка слов не находил, только сжимал до боли, до хруста в костях пальцы правой руки.
Зина, охватив его сзади, потянула к себе, а лейтенант поднялся и цыкнул:
– Молчать! Прекратить истерику!
– Да ты роту… роту собери здесь… и я с тобой обратно на передок какой есть, раненый пойду! Понял? Пойдем! – Сашка захлебывался, выбрасывая все это. – Пойдем с ротой-то? Да в наступление, да в разведку! Посмотрел бы я на тебя там. Эх ты… – Сашка выругнулся и, притянутый Зиниными руками, рухнул на табуретку.
Из ран хлынула кровь, в глазах потемнело. Не держи его Зина за плечи, свалился бы на пол.
– Уйдите, старший лейтенант, – сухо сказал врач. – Зина! Морфий.
– Как его фамилия? – потянулся лейтенант к Сашкиной санкарте. – Распустились там совсем…
– Я прошу: выйдите и не мешайте работать, – повторил военврач.
А Сашка, бывалый боец Сашка, у которого все смерти на передке не выжали ни одной слезинки, вдруг забился во всхлипах вперемежку с ругательствами.
Словно в полусне, было остальное – как сделала Зина укол, как снова перевязала руку, как украдкой поглаживала его по голове, говоря, будто чужому:
– Успокойтесь, раненый… Успокойтесь…
Очнулся Сашка только на улице, когда солнечные лучи полоснули по глазам, а Зинина рука, сжав его локоть, повела по ступенькам крыльца.
– Что это я?… Психанул, никак? И матерился?
– Ничего, ничего… Идем до палаты. Отдохнуть тебе надо. Успокойся, обойдется все…
– Кто этот старшой?
– Из штаба… А кто по должности, не знаю.
– Вот оно что… Вы тут разве не слыхали, что меня сам комиссар батальона к награде представил… за немца… А он…
– Ну его! Забудь об этом. Пойдем.
– Погоди, закурю. – Сашка полез в карман за табаком.
– Давай заверну.
– Умеешь? – удивился он.
– Научилась, просят раненые-то.
Сашка поглядел на Зину – изменилась она. И не только что побледнелая и похудевшая, а что-то новое в лице и глаза беспокойные.
– Ну, как ты тут?
– Что я? О себе расскажи.
– Что рассказывать? Видишь, живой я…
– Вижу, Сашенька… И не надеялась. Раненые такое рассказывали – сердце холодело. Спрашивала о тебе всех, а смешно – фамилию твою не знаю, в какой роте, в каком взводе – тоже. Никто ничего толком мне ответить и не мог. А целых два месяца… Господи, хоть весточку какую прислал с кем.
– Не до того, Зина, было… – Он опять взглянул на Зину. – Досталось и тебе, вижу. Скулы-то подвело.
– Вначале, когда первые бои шли, раненых было уйма, уставали очень. Сейчас чуть посвободней стало, так о тебе думала, как ты там…
– Думала-таки?
– А как же?… Спас ты меня тогда, – сжала она легонько Сашкины пальцы.
– Ну, об этом ты не поминай, – перебил Сашка, а потом, помолчав немного, спросил: – А зачем он приходил в перевязочную-то?
Повернулись его мысли на происшедшее. Все же неудобь вышла – старшего лейтенанта да на "ты", да матом… Не то что Сашка боялся – чего ему бояться, когда самое страшное позади, – но не по себе как-то было. Ведь Сашка боец дисциплинированный, а тут вот как получилось…
– Ты про кого? – спросила Зина.
– Да про старшого этого.
Зина замялась как-то, и он заметил это.
– Кто его знает? Зашел зачем-то… Не помню.
– А ты вспомни, – не отставал Сашка.
Зина помолчала немного в нерешительности, а потом сказала:
– Ладно, скажу, все равно узнаешь. Завтра же Первое мая. Так приглашал в штаб на вечер…
– На вечер? – недоуменно протянул Сашка.
– Да, на вечер. У них там патефон есть, баян… Танцы будут…
– Какие танцы! Врешь, Зина! Быть этого не может! – почти выкрикнул Сашка, и шатнуло его даже.
– Может, – ответила Зина. – Еще как может, Саша. Не пойду я, не волнуйся. Еще до тебя отказала.
– Погоди. Как же это так… – все еще не приходил в себя он, все еще не укладывалось у него в голове услышанное.
Шагов пятьдесят они прошли, и только тогда смог Сашка осмыслить, что тыл есть тыл, конечно, и у него своя жизнь, что ничего, в сущности, нет зазорного, что будет праздновать он Первомай, что из какого-то НЗ будет и выпивка и закуска… Но то умом, а душой принять этого он не может. Ведь, что ни говори, бригаду-то почти всю побило… До праздников ли тут, до вечеров ли?
– Успокойся, Саша, успокойся. Не пойду я, – говорила Зина, видя, что у Сашки подрагивают губы, а лицо будто почернело.
– Да, не ходи, Зина, – строго так сказал он. – Понимаешь, нельзя это… Веселиться нельзя, когда все поля в наших! Понимаешь?
– Понимаю, конечно. Не переживай ты. Сейчас уложу тебя на коечку, отдохнешь, поспишь… Хлеба принести тебе? У меня есть немного.
Сашка проглотил слюну, но отказался. Еще не хватало, чтобы он Зину стал объедать. Вот табачку бы… Кончился у него.
– Есть у меня, – радостно сообщила она. – Девчата на сахар меняли, а я оставила пачку…
– Надеялась все же, что вернусь я?
– Не очень, Саша, – как-то серьезно ответила она. – Но все же надеялась. Как без надежды-то?
Изба, к которой подвела его Зина, была большой, на две половины, и в просторной комнате стояло коек двенадцать – с одеялами и простынями! Даже не верилось Сашке, что ляжет он сейчас в настоящую постель.
- Предыдущая
- 18/62
- Следующая
