Тролль Ее Величества - Плахотин Александр - Страница 46
- Предыдущая
- 46/67
- Следующая
Очень осторожно он привстал, опустив ноги на пол. Слегка кружилась голова, но вор понял, что может передвигаться без посторонней помощи.
Само встал во весь рост и неуверенно, как годовалый младенец, сделал первый шаг… второй… третий. Сев за стол, ощутил себя полностью обессиленным, ему захотелось спать.
– Так, не дрыхнуть! – шутливо рыкнул ведун. – На, подъешь, тебе сейчас силы нужны. Вот, попробуй, – пододвинул он широкое деревянное блюдо с аппетитно пахнущей вареной говядиной.
Крепкие зубы вцепились в мясо. Несколько дней бездействовавший желудок застонал, отвергая пищу.
– Через силу, паря, через силу. – Калина налил в кружку немного красной тягучей жидкости: – На, выпей. Это не просто винишко.
Чуть дрожащей рукой Само опрокинул в себя зелье. Жаркая волна, ошпарив горло, устремилась вниз, подавив судороги взбунтовавшегося чрева.
– Ну как? – с улыбкой спросил старик, медленно отколупливая скорлупу вареного яичка. – Ожил? Коли так, кушай, а то стынет.
– Благодарствую, – вытер губы рукой Само.
– Увидели бы сейчас тебя лекари, насмерть бы меня поубивали. – Калина налил себе белого как снег молока. – Вроде как не след больного мясушком потчевать. Мож, они и правы. А я тебе, парень, так скажу – лошадь рождена лошадью, курица курицей, рыба рыбой, а человек рожден человеком, хищником, зверем. И все эти кашки из сена годятся только для малышей и крольчат. А человек, мужик в особенности, силу в мясе черпает.
– А сами-то чего? – Вор, жуя, указал на молоко с яйцами.
– Э, сынок! – в полный голос рассмеялся дед. – Ну, какой из меня ныне мужик? Так, пень трухлявый. Эта я еще по старинке дергаюсь.
Некоторое время они ели молча.
– Я это, – зажевывая стрелку лука посоленным хлебом, прошамкал Калина, – давеча в деревне был. Тамошние звали. Ихние мужики на рыбалю ходили. Так заместо рыбех целые сети мертвяков понатаскали.
Само напрягся, перестав жевать.
– Что с баб взять, думали на викодров, живых мертвецов, напоролись. Ну, вроде тех, что в прошлом годе на Уилтаван напали. Небось слышал об этом?
Бор молча кивнул.
– Так вот, нормальные мертвяки были. Простые, в смысле. Правда, изувеченные, что те уродцы. Зазря лишь ноги топтал. Еды вот только набрал, там еще чего по мелочи…
Он снова замолчал, щуря на солнце подслеповатые глаза.
– Ты ведь, паря, знал убиенных? – Ведун даже не смотрел на гостя. – Я так думаю, какие они при жизни были, всем уже все равно. Смерть-то, она нас всех равняет. И малых и старых, и нищих и богатеев. Главное другое… Что прах их не по ветру развеян, а земле предан, как того душам надобно. Похоронили чинно, место хорошее, тихое. Если хочешь, я потом тебе покажу. А вот вещи кой-какие забрал. Глядишь, рано или поздно родня аль друзья объявятся, возвернут себе на память. А хошь, сам глянь, может, кого знакомого памятку найдешь. Показать?
На убранном от крошек столе Калина развернул большой кусок мешковины. Перед глазами Само оказались вещи сотоварищей: кожаный кисет Кирки, мешочек с игральными костями Алена-Здоровяка, деревянная трубка Сохи.
Во рту ночного ремесленника пересохло. Что-то давно позабытое, тяжелое, горькое и непонятное теснилось в его груди. Глаза затянуло поволокой, он вцепился в край стола, чтобы не упасть. Калина, вовремя поддержав вора за локоть, посадил его на место, пододвигая заранее налитое вино.
Отставив недопитую кружку в сторону, Само положил ладони на вещи, словно ожидая, что они заговорят с ним, обнимут его живым теплом…
Пальцы зацепили продолговатую, длиной с локоть деревянную трубочку, плотно заткнутую с обоих концов.
“Череп…” – Само вспомнил, как перед самым отплытием вожак прятал ее подальше за пазуху.
Отковырнув пробку ножом, он вытряхнул из футляра лист бумаги. Вода не тронула хрупкую материю. Само, развернув лист, в растерянности взглянул на Калину.
– Грамоте ты не обучен… – утвердительно сказал ведун. – Ведь ты хочешь узнать, что здесь? – И сам взял в руки письмо.
– Значит… – вглядываясь в ровные строки, проговорил старик, – м-да, хороший почерк. Умеют же буквы красиво царапать. Ладно, читаем. – И дальше где бегло, где по слогам продолжил: – “Начальнику городской тюрьмы Гольлора… По договору меж королевством Бревтон и княжеством Гольлор… Предъявителю сего выдать узника Шестой Башни, по имени Чара, сына Бартауза из Тери-Гранга…”
В груди Само екнуло – мало кто знал настоящее имя Черепа. И тем более то, что у старого вора, вора с большой буквы! на этом свете есть сын.
Многое становилось понятно. Например, зачем Череп, связавшись с тайниками, взялся за эту грязную работу, которая… Ночной ремесленник до боли зажмурился, словно эта темнота могла вернуть все назад, воскресить братьев, вернуть ему друзей, сыну отца. И не будет свиста выпущенных стрел, воплей боли и муторного шептания воды, в которой, захлебываясь, кричали раненые люди.
– “И, отпустив оного на все стороны ветра, не преследовать его и не чинить препятствий ни ему, ни подателю сего письма”, – закончил читать Калина. – Печать интересная. Я таких раньше и не видывал.
– Это печать тайной службы Бревтона, – наконец открыл глаза Само.
– Ух ты! – качнул головой старик. – В мое время я о таком даже и не слыхивал! И на кой она нужна?
– Кто знает… – отвернулся ночной ремесленник.
– А там, в письме, что-то о Шестой Башне говорилось, это что за место такое?
– Там узников из других королевств держат. Тех, кого по договору.
– А эти-то кто такие? – искренне удивился Калина.
– Бывают узники, которых не рискуют держать по месту приговора. Боятся бунтов в тюрьмах и в городах.
– Бона оно как… – Старик, взяв футляр в руки, с нескрываемым любопытством рассматривал его.
– Отец, я пойду прилягу, – поднялся Само, опираясь руками о стол. – Что-то мне нехорошо.
– Понимаю, паря. Иди отдыхай: силы тебе пригодятся, – напутствовал гостя Калина.
Когда вор наконец задремал, старец придвинул к себе его миску с недоеденной говядиной. Вылив остывший бульон прямо на усыпанный соломой дощатый пол, он поставил блюдо перед собой, внимательно вглядываясь в обглоданную лопатку с кусочками мяса. Всматриваясь, старый ведун то улыбался, то хмурил лоб. Вскоре он взял отпускное письмо и положил его около тарелки, а с другой стороны футляр покойного Черепа. Возложив на них руки, он по новой уставился на кость.
Немного позже уставший Калина вышел на улицу. Сев на траву, он откинулся на локти, любуясь закатом. Солнце клонилось к далекому горизонту, разрешая Старшей Сестре выйти на еженощную прогулку. Легкий ветерок, обдувая морщинистый лик, шевелил седые волосы.
Калина усмехнулся и подставил лицо уходящему светилу.
– Ну что, Вига, дашь еще немного старику, а? – Он вытянулся во весь рост на траве, разбросав руки в стороны. – Знаешь, действительно интересно, так ли это все закончится или я наконец ошибся.
Когда увалень тролль, снося все на своем пути ринулся прочь из лагеря, Яра решил, что пора и самому уходить отсюда. Каким-то шестым чувством, не раз выручавшим его, молодой человек понял, что промедление смерти подобно.
Освободив себя от неумело, но крепко затянутых узлов, он перерезал веревки первого же попавшегося орка и, подхватив с земли свой Акай-ан-Лагу, кинулся прочь от этого места.
Спустившись со скал и миновав поносящего кого-то человека, Яра припустился на север, в сторону лагеря Лесного Камня.
В надвигающихся сумерках двигаться становилось все труднее, и уже который раз Регард де Ходер мысленно позавидовал нелюдям – оркам и эльфам, прекрасно видящим в темноте.
Облюбовав для ночлега более-менее подходящий кустарник, Яра забился подальше под ветки и, плотно завернувшись в плащ, прислушался к засыпающему лесу: было тихо, спокойно, никаких подозрительных, несвойственных ночи шорохов и звуков. Удовлетворенно кивнув, словно соглашаясь с самим собой, человек завернулся еще плотнее, чувствуя, как железо ножен прижимается к боку.
- Предыдущая
- 46/67
- Следующая
