Встречи на дороге - Гнездилов А. В. - Страница 5

• Предыдущая
• 5/33
• Следующая

Утро застало меня в пустом доме. На полу рядом со мной лежал небольшой серебряный перстень. Внутри коричневого камешка переливались золотые крупинки. Это был Песок Пустыни.

Тише, тише, Лана заснула… И взрослые покинули ее комнату. Тогда она открыла глаза и стала смотреть за окно. Дом почти весь погрузился в темноту, и только в старом флигеле, стоявшем во дворе, горел огонек. Девочка улыбнулась ему как своему доброму приятелю. Она знала, что его свет не погаснет до утра.

С тех пор как Лана заболела, прошло много дней, и она успела подружиться с этим милым огоньком, который отгонял от нее страх и одиночество в длинные бессонные ночи. Интересно, кто там живет? Девочка никак не могла этого вспомнить. Днем из флигеля никто не выходил, и окна его были всегда закрыты.

Тихий стук в дверь прервал ее размышления. Скрипнули половицы, и в комнату вошел странный молодой человек в крылатке, освещая себе путь канделябром. Он присел на кровать и, сняв шляпу, приветливо поклонился:

— Здравствуйте. Меня зовут доктор Пьер Кикколо. Я пришел узнать, долго ли еще вы собираетесь болеть и не спать по ночам?

— Но откуда вы это знаете? — удивилась Лана.

— Вы так старательно смотрите на свет в моем окошке, что свечи в канделябрах начинают гореть с невероятной быстротой и оплывают.

Девочка взглянула во двор — флигель был темным.

— Я не хочу болеть, — сказала она, — но у меня так получается.

— А что вы хотите еще, кроме того, что не хотите?

— Море теплое-теплое, а на берегу горы, и чтобы я сто лет каталась на лодке и ела мороженое.

— И только-то? — сказал доктор, хотя он вовсе не был похож на доктора.

Он поставил канделябр к стене, затем вытащил дудочку и заиграл. От горящих свечей скользнули тени, и вдруг раздался плеск волн, и кроватка Ланы, превратившись в лодку, закачалась. Пьер Кикколо взялся за весла, а перед девочкой оказалась целая груда разноцветных шариков мороженого.

Они плыли и плыли. Так долго, что Лана устала. Мороженое не уменьшалось, сколько она его ни ела.

— Скоро мы приплывем? — спросила она.

— Осталось ровно пятьдесят лет, — ответил доктор, у которого отросла длинная седая борода.

— Какой вы стали смешной, — сказала девочка. — А нельзя ли побыстрей, я захотела спать.

— Если бы вы видели себя, то, верно, не очень бы смеялись, — пробурчал Кикколо и причалил к берегу.

Лана уже спала и только утром открыла глаза. Рядом с ней стояла ее тетя и была очень довольна.

— Ну вот. Сегодня у тебя уже совсем другой вид. Ты стала поправляться.

Через несколько дней девочке разрешили выходить во двор. Дождавшись ночи, когда все легли спать, она запихнула в кармашки своего платья конфеты, которые ей приносили взрослые, и направилась к флигелю. Доктор оказался голодным, и сладости пришлись очень кстати.

Пока он ел, Лана с интересом разглядывала комнату. Посредине стоял стол с круглой мраморной доской, расколотой пополам, на нем помещался канделябр. У стены ветхое кресло с резными ручками, в углу громадный чайник, без сомнения когда-то принадлежавший великанам. Книги — тоже немалых размеров — оказались прикованными к стене. Вообще это было удобно: не надо искать и можно, сидя в кресле, длинной тросточкой переворачивать страницы, пестреющие изумительными картинками. Еще в комнате висела масса ключей, самых разнообразных как по форме, так и по величине.

Доктор пояснил:

— Это от дверей всего города.

— А зачем?

— Ну, когда кто-нибудь из детей заболевает, я же не могу будить взрослых среди ночи.

— А почему вы не ходите днем?

— А потому, что днем мне не хочется, и потому, что я ночной, и еще потому, что я хожу очень редко, когда кому-нибудь уж очень плохо. Но вам пора спать, маленькая гостья.

— Нет, нет, — запротестовала Лана, — очень-очень пожалуйста, позвольте мне с вами остаться. Ведь вы можете превращать минуту в целый год.

Кикколо смешно сморщился и приложил палец к губам:

— Тсс… этого никто не должен знать.

И девочка осталась.

Доктор достал дудочку и заиграл. От канделябра отделились светящиеся точки и забегали по пустой стене. Приглядевшись, девочка увидела, что это паучки. Они как будто подчинялись мелодии Кикколо, и из разноцветной паутинки, которую они ткали, возникали картины. Да еще какие! Если на них оказывались цветы, то они благоухали, если птицы, то пели, если тучи, так из них накрапывал самый настоящий дождь.

— Кто это? — прошептала девочка.

— Это лунные паучки — мои подданные, — ответил доктор, улыбаясь. — Они берут краски у канделябра.

Лана совсем не заметила, как наступило утро. Картины потускнели и исчезли. Девочка готова была заплакать от огорчения, но сдержалась.

— Значит, вы ничего-ничего не делаете?

— Да, ничего-ничего и в третий раз ничего.

— Вы только играете со светом?

— Да.

— Значит, вы волшебник?

— Очень может быть, — ответил Кикколо и, надув щеки, сделался очень важным.

Ну, теперь Лана от него не отставала. Несколько раз она ходила с Кикколо к больным детям, а по праздникам, когда в ее доме все уезжали, доктор Пьер разрешал ей оставаться у него в гостях на целую ночь.

С кем только она не познакомилась! Побывала в других странах, заглянула в прошлые эпохи и, конечно, наслушалась столько сказок и историй, что иной раз боялась подойти к зеркалу, ожидая увидеть свою голову раздутой, как тыква. Впрочем, интерес ее ничуть не уменьшался, к тому же о некоторых картинах, которые она видела довольно часто, доктор не рассказывал, и они казались особенно таинственными. На них всегда присутствовало изображение канделябра. Лане особенно запомнились некоторые. На одной был выткан старик в монашеском одеянии. Держа в руках канделябр и ключи, он спускался по бесконечным узким каменным лестницам. Девочка могла бы различить его шаги среди сотен. На другой картине ехал всадник с ребенком, и дорогу его опять освещал канделябр. На третьей сидел однорукий турок в чалме и считал деньги. Монеты звенели, и он бросал их в дырявый мешок. Последняя казалась самой интересной. На вершину громадной пирамиды поднималась стройная женщина. Позади падала длинная тень, а впереди, залитый лунным светом, ее ожидал белоснежный аист.

Между тем приближалась осень. Лана вдруг обнаружила, что Пьер Кикколо, которого она считала почти всемогущим, боится ее наступления. Он все реже улыбался, а временами девочка замечала, что у него красные глаза. Тогда на следующий день обязательно шел дождь.

Однажды Лана застала его спящим. Кикколо сидел, положив голову на стол. Лицо его было ужасно бледно, а глаза закрыты. Под канделябром застрял желтый листок, занесенный ветром. Почувствовав ее взгляд, доктор проснулся.

— Ах, как чудесно, что Лана пришла ко мне в гости, а мне приснилось, что это Осень.

Тут он заметил желтый лист и замолчал. Лане тоже стало грустно, и она тоже замолчала. Так тот вечер и остался тихим и молчаливым.

— Почему вы не любите Осени? — спросила потом девочка.

— Я люблю ее, но мне в эту пору нужно куда-то уйти, — ответил Кикколо.

— А мне можно с вами?

— Нет, нет, ни в коем случае!

В этот раз картины у него не получились, и они пошли погулять в парк. Пламя свечей в канделябре так трепетало от сильного ветра, что Лана боялась, как бы оно совсем не потухло. Но Кикколо, видимо, совсем о нем не беспокоился. Он к чему-то прислушивался, и тут девочка тоже услышала, будто кто-то играет на скрипке.

— Пойдем-ка домой, — сказал Кикколо, — а то как бы нам не улететь.

Когда они выходили из парка, музыка стала еще слышней. Лана оглянулась и увидела, что весь воздух наполнился кружащимися листьями, но они не падали с деревьев, а поднимались с земли и возвращались обратно на ветки.

А на следующий вечер доктор и вправду ушел: он сидел за столом, но его уже никто не мог разбудить. На мраморной доске было написано: «Это все Лане. Доктор Пьер Кикколо».

• Предыдущая
• 5/33
• Следующая