Выкуп за мертвеца - Питерс Эллис - Страница 12

• Предыдущая
• 12/44
• Следующая

— …не хотел причинить мне вред! — с горечью прошептал один из собеседников . — А разве ты не вредишь мне на каждом шагу, крадя то, что принадлежит мне по праву? А теперь ты поедешь к нему, как только этого английского лорда можно будет тронуть с места…

— А что остается делать, — возразил второй голос, — раз меня посылает принц? К тому же Элис — мой молочный брат, разве не так? И разве не доброе это дело?

— Нет, не доброе, а злое! Так уж и посылает! — злобно прошипела девушка. — Да ты бы загрыз любого, кто попытался бы перехватить это поручение, и сам прекрасно это знаешь. А я должна тут сидеть и ждать! Вы там будете разгуливать в обнимку, а обо мне и не вспомните!

Тут дверь распахнулась, и слабый отсвет угасавшего в очаге огня осветил две тени. Голос Элиуда зазвучал громче, в нем слышалась угроза:

— Ради Бога, угомонись и оставь меня в покое!

Грубо оттолкнув Кристину, юноша скрылся в зале, откуда доносился приглушенный шум. Сердитым жестом подобрав юбки, девушка медленно вошла в дом и направилась в свою комнату.

Кадфаэль последовал за ними, как только у него появилась уверенность, что он никого не поставит в неловкое положение. Перед ним прошли двое проигравших в этой скрытой от глаз борьбе. Если тут и был победитель, то сейчас он, по своему обыкновению, спал сном младенца в каменной камере крепости Шрусбери. Он всегда приземлялся на лапы, как кошка, а эти двое больно расшибались, так как слишком пристально смотрели вперед, не замечал, что у них под ногами.

Тем не менее в ту ночь брат Кадфаэль за них не молился. Он долго лежал, размышляя, как распутать этот затейливый узел.

Ранним утром Кадфаэль и его немногочисленная охрана сели на коней и отправились в путь. Монаха ничуть не удивило, что преданный друг и брат Элиса вышел проводить их и передал пленнику весточку, дабы поддержать его дух.

— Я действовал неумно, — печально признал Элиуд, придерживая стремя Кадфаэля, пока тот садился в седло. — Боюсь, я слишком усердно уговаривал его не ездить с Кадваладром и таким образом только подтолкнул. Но я был уверен, что этот поход — чистое безумие!

— Ты должен был разок позволить это безумие, — утешил его Кадфаэль. — Зато теперь он знает не хуже твоего, что это была большая глупость, и не будет так рваться в бой. И потом, — продолжал он, пристально глядя в серьезное лицо юноши, — насколько мне известно, у Элиса будут и другие причины поумнеть, когда он вернется домой. Ведь ему предстоит жениться, не так ли?

Элиуд с минуту смотрел на монаха большими карими глазами, горевшими мрачным пламенем. Затем он отрывисто произнес «да» и отвернулся.

Еще до того, как брат Кадфаэль представил аббату Радульфусу отчет о своей миссии и рассказал Хью об успехе, увенчавшем переговоры с Овейном Гуинеддским, новости облетели весь Шрусбери — и аббатство, и крепость, и город. Шериф был жив, и его можно было обменять на валлийца, захваченного у Брода Годрика. В своих апартаментах на башне леди Прескот просияла от радости и с облегчением вздохнула. Хью радовался не только скорому возвращению своего начальника, но и перспективе более тесного союза с Овейном Гуинеддским. В случае нападения Ранульфа Честерского помощь принца на севере графства могла бы изменить ход событий. Члены гильдии тоже были довольны, что шериф жив и вскоре вернется домой. Прескот был не очень общительным человеком, но в Шрусбери его считали справедливым и прекрасно сознавали, что с шерифом им еще повезло. Однако не все испытывали по поводу возвращения Прескота такую искреннюю радость, ибо и справедливые люди наживают врагов.

Кадфаэль вернулся к своим обязанностям и, проверив, как брат Освин справился с делами, остался весьма доволен — все было в полном порядке. Следующий визит Кадфаэль нанес в лазарет, собираясь пополнить там запас лекарств.

— Никто больше не заболел, с тех пор как я уехал?

— Никто. А двоих даже перевели в дортуар. Это брат Адам и брат Эверард. Они еще крепкие, несмотря на преклонный возраст, да и бронхит у них уже прошел. Пойди взгляни сам. Жаль, что мы не можем быть спокойны за брата Маврикия, — печально сказал брат Эдмунд. — А ведь он на восемь лет младше, чем эти двое. Ему всего шестьдесят, и здоровье-то крепкое. Ах, если бы он был так же здоров духом, как телом! Боюсь, мы никогда не решимся выпустить его из лазарета. Дело в той форме, которую приняло его безумие. Как жаль, что после столь безупречной и набожной жизни он помнит только зло и, по-видимому, ни к кому не питает любви. Что ни говори, Кадфаэль, преклонный возраст не всегда благодать.

— А как старика переносят соседи? — сочувственно поинтересовался Кадфаэль.

— С христианским терпением! Сейчас брату Маврикию кажется, что все поголовно замышляют против него недоброе. Он прямо так и говорит. Кроме того, он отчетливо помнит и все прошлое зло, имевшее к нему отношение.

Кадфаэль вошел вместе с Эдмундом в большую комнату, в которой ничего не было, кроме нескольких кроватей. Отсюда было близко до внутренней церкви, где немощные монахи могли послушать службу. Те, кто мог подняться, днем сидели у большого очага, грея свои старые кости и судача в ожидании очередной трапезы или церковной службы. Большинство находившихся здесь были в преклонных летах, но один лишь брат Рис был прикован к постели. Целое поколение братьев, принятых в аббатство, когда оно только обосновывалось, состарилось и уступало место молодым, которых прибавлялось теперь лишь по одному.

«Никогда больше целая глава истории аббатства не уйдет в прошлое вот так, — подумал Кадфаэль, глядя на старцев. — Скоро они станут уходить один за другим, с отрешенным достоинством лежа на смертном одре. Четверо или пятеро этих стариков уйдут, наверное, почти одновременно и, безразличные к миру, оставят своих братьев, что усердно ходят за ними». Брат Маврикий сидел у очага. Это был высокий худой старик с аристократической внешностью. На его бледном удлиненном лице застыло брюзгливое выражение. Он происходил из знатной семьи, а в аббатство поступил еще в юности. В лазарет его отправили года два тому назад, когда после какой-то пустячной размолвки он вызвал на дуэль приора Роберта. В минуты просветления брат Маврикий был добрым, уживчивым и любезным, но стоило задеть его фамильную гордость, и он становился непримиримым врагом. В своем преклонном возрасте он помнил все нанесенные его роду обиды и все судебные процессы против его семьи, даже если они имели место еще до его рождения. Он без конца пережевывал все случаи, когда его род был каким-либо образом ущемлен.

Возможно, и не стоило спрашивать у Маврикия, как дела, но этот высокомерный старик не потерпел бы нарушения этикета. Задрав ястребиный нос, он поджал синеватые губы:

— Куда уж лучше! Дела как сажа бела, если только правда то, что я услышал! Говорят, Жильбер Прескот жив и скоро вернется. Это так?

— Да, — ответил Кадфаэль. — Овейн Гуинеддский согласился обменять его на валлийца, захваченного в Долгом Лесу. Но отчего это тебе плохо из-за добрых вестей об истинном христианине?

— Я думал, божественное правосудие свершилось, — надменно произнес Маврикий. — Но сколько веревочке ни виться… Жаль, что оно вновь отвернулось от преступника! — Серые глаза старика блеснули стальным блеском.

— Лучше предоставь божественному правосудию самому заниматься своими делами, — мягко успокоил его Кадфаэль, — ибо оно не нуждается в нашей помощи. А я спросил, друг мой, как твои дела, так что не отвлекай меня от этой темы. Как. твоя грудь в такую стужу? Не принести ли горячего питья, чтобы ты согрелся?

Старика легко было отвлечь, так как, хотя он не любил жаловаться на здоровье, ему льстило внимание и он просто обожал, когда к нему относились со всем почтением. Оставив его в благодушном настроении, Кадфаэль и Эдмунд вышли на крыльцо.

— Я знал, что у него бывают причуды, — задумчиво сказал Кадфаэль, когда дверь за ними затворилась, — но не думал, что у него зуб на семью Прескотов. Что он имеет против шерифа?

• Предыдущая
• 12/44
• Следующая