Ученик еретика - Питерс Эллис - Страница 30

• Предыдущая
• 30/53
• Следующая

Отец Элия, посетив всех приходских священников в городе, на следующее утро явился в аббатство и спросил на капитуле, не случилось ли кому из священников-монахов принимать исповедь у Олдвина, конторщика Литвудов, в канун празднества, ведь тогда было особенно много исповедников: всякий желал облегчить душу и с чистой совестью участвовать в торжественной службе, вновь чувствуя себя умиротворенным и воскресшим для добродетели. Но оказалось, что никто из клириков аббатства не исповедовал Олдвина. Удрученный отец Элия заторопился прочь, тряся спутанными седыми прядками и волоча за собой обтрепанные рукава рясы, словно едва оперившийся птенец свои нетвердые еще крылья.

Брат Кадфаэль, берясь за работу в своем травном садике, никак не мог избавиться от маячившего перед его мысленным взором старичка в ветхом облачении. Уж кто-кто, а отец Элия не успокоится, пока не убедится, что Олдвин умер в состоянии благодати и он вправе вершить над покойным причитающиеся тому церковные обряды, дабы душа его обрела последнее утешение. Старик успел уже опросить всех священников в городе и предместье, но ожидаемого ответа так и не услышал. Однако он был не из тех, кто способен закрыть глаза и притвориться, будто все в полном порядке. Совесть не позволит ему снизить требования и отнестись к грешнику с необоснованным милосердием. Кадфаэль горячо сочувствовал и неподкупному священнику, и его нерадивому горе-прихожанину. Даже Илэйв занимал его мысли сейчас не так, как они. С юношей, пока тот, сидя взаперти, дожидается распоряжения епископа Клинтонского, ничего худого не приключится. Фанатичные преследователи с дубинами до него не доберутся. Раны быстро заживают, синяки почти исчезли. Брат Ансельм — регент хора и библиотекарь — снабдил Илэйва пухлым томом писаний Блаженного Августина. Труд это называется «Исповедь», пусть почитает на досуге. Пусть также узнает, как сказал брат Ансельм, что Августин писал не только о предопределении и закоснелости в грехах. Ансельм был на десять лет моложе Кадфаэля — сухощавый, подвижный, одаренный, с искоркой озорства, которое еще теплилось в нем. Кадфаэль предлагал ему дать почитать Илэйву труд Августина «Возражения Фортунату». Труд этот был написан в ту пору, когда убеждения автора еще продолжали меняться и к самым ортодоксальным опусам Августин даже не приблизился. Там бы Илэйв мог найти следующую фразу: «Не существует греха, пока воля человека не склонится на него, и потому мы заслуживаем награду, когда по доброй воле творим благие дела». Хорошо бы Илэйву запомнить эту цитату наизусть и привести ее себе в оправдание. Тогда бы Ансельм, поймав юношу на слове, снабдил его всяческими приличествующими делу цитатами. Эту игру знал любой, начитанный в святоотческих писаниях студент, но с Ансельмом никто не мог сравниться. Пока Зерло не вернется из Ковентри с ответом епископа, об Илэйве можно не беспокоиться, к тому же необходимо время, чтобы раны вполне зажили. Но с Олдвином, чье тело все еще не предано земле, надо поторопиться.

Кадфаэль не знал, как там у Хью идут дела в городе, насколько успешно ведется следствие. Он не видел его со вчерашнего утра. С известием об убийстве вся активная жизнь переместилась из аббатства в город, на многолюдное мирское поприще. Истоки событий нужно было искать здесь, в этих стенах, в слушании дела о ереси, и подозреваемый тоже был здесь, под замком, однако последние часы Олдвин провел в городе. Кто знает, сколько знакомых он имел в Шрусбери и в предместье среди сотен жителей, сколько врагов — старых и новых? Возможно, убийство никак не связано с делом по обвинению в ереси. Хью сам отлично видел, насколько шатки улики против Илэйва, и не торопился с выводами. Но душа Олдвина ждать не могла.

После обеда по монастырскому расписанию было отведено полчаса для отдыха. Кадфаэль же направился в церковь, где под каменными сводами всегда сохранялась благодатная прохлада, и остановился у гробницы Святой Уинифред. Когда ему хотелось побеседовать со святой, он обращался к ней по-валлийски. Впрочем, обычно он стоял перед нею молча, уверенный, что святая и без слов примет его нужды. Юная Уинифред не говорила ни по-английски, ни по-латыни и даже на родном языке навряд ли умела читать или писать, но святая — настоятельница монастыря, совершившая паломничество в Рим, — имела времени вдоволь, чтобы овладеть языками и науками. Однако Кадфаэль всегда представлял ее девочкой. Юная девица, чья красота вошла в легенду и чьей любви домогались принцы…

Постояв несколько минут возле гробницы, Кадфаэль почувствовал спокойствие и уверенность, хотя и не выразил ни единым словом своих тревог. Так всегда бывало с ним, когда он думал о святой. Обойдя алтарь, Кадфаэль прошел в неф и увидел там отца Бонифация, который только что наполнил маслом лампаду и теперь поправлял свечи, чтобы они стояли прямо. Кадфаэль заговорил с ним, желая скоротать время.

— У тебя появлялся сегодня утром отец Элия из церкви Святого Алкмунда? Он приходил на капитул по тому же делу. Бедняга Олдвин, как это грустно!

Черноволосый отец Бонифаций сумрачно кивнул и, как мальчишка, вытер замасленные пальцы о подол рясы. Худой, но жилистый, молчаливый, вроде своего служки, молодой священник терял свою первоначальную робость по мере того, как заслуживал доверие паствы.

— Да, отец Элия подходил ко мне после заутрени. Я не был знаком с Олдвином, пока тот был жив. И покойнику, к сожалению, ничем не могу помочь. Оговорюсь, правда: я видел несчастного на похоронах старого Литвуда. Но на исповедь в канун празднества Олдвин не приходил.

— Элия расспрашивал всех священников в аббатстве и в городе: нет, никто из них не может сказать, что исповедовал Олдвина. Твой приход самый обширный. Отцу Элии предстоит пройти много миль, чтобы добраться до ближайшей церкви. Но думаю, если Олдвин не исповедовался ни в одном из этих храмов поблизости навряд ли он отправился бы ради этого в такую даль.

— Да, мне самому приходится иногда прошагать много миль, чтобы посетить чей-нибудь дом, — признался Бонифаций скорее с гордостью, чем с сожалением. — Что ты, я доволен! Я рад, если нужен им, рад, когда — днем или ночью — меня призывают из самой отдаленной деревушки и верят, что я приду. Счастливая судьба! Я даже спрашиваю себя порой — за что мне такое счастье? Вот только что, всего два дня назад, меня приглашали в Беттон: я пропустил все службы, кроме утренней. Мне не хотелось идти в такой день, но человек умирал, нельзя было откладывать. Вернее, им всем показалось, ему и его семье, что он уже умирает. Я не напрасно пришел: ему стало лучше, и я оставался с ними, пока не было полной уверенности. Вернулся я уже в сумерках… — И вдруг отец Бонифаций замер, ахнул и широко раскрыл глаза. — Ну да! — произнес он медленно. — И как это я раньше не сообразил!

— Что именно? — удивленно спросил Кадфаэль. Доверительный, откровенный разговор, на которые был так скуп отец Бонифаций, — и вот эта внезапная, прямо-таки пугающая заминка… — О чем ты только что вспомнил?

— Здесь был еще один священник, который вскоре ушел. А я забыл сказать отцу Элии! К нам в аббатство на празднество в честь перенесения мощей Святой Уинифред приезжал мой молодой знакомец, его рукоположили всего месяц назад. Приехал он днем, в канун празднества, и пробыл здесь весь следующий день. Когда меня после мессы пригласили к умирающему, я оставил своего друга служить вместо себя. Ах, как он этому радовался! Он дождался моего возвращения и заторопился домой: было уже темно, а ему предстояло пройти четыре мили. Недолго он пробыл тут у нас, но — как знать? Вдруг именно к нему и обратился Олдвин?

— Твой друг ничего не сказал, уходя? — спросил Кадфаэль.

— Нет, он очень торопился, ведь путь неблизкий. Я не успел его расспросить. Он был так доволен, что отслужил вместо меня заутреню. Как знать? — повторил отец Бонифаций. — Вероятность мала, но не мешало бы проверить.

— Да, надо бы проверить, — горячо поддержал его Кадфаэль. — Но где его можно найти? Четыре мили — это совсем недалеко.

• Предыдущая
• 30/53
• Следующая