Святой вор - Питерс Эллис - Страница 8
- Предыдущая
- 8/56
- Следующая
— Ты брат Кадфаэль? — спросила монаха девушка, певица Реми Перти.
Она подняла на Кадфаэля свои ярко-голубые глаза, почти такие же, как и у самого монаха. Она была невысока, но для женщины выше среднего роста весьма стройна, спина ее была прямой, словно копье.
— Меня послал к тебе брат Эдмунд, — продолжала девушка. — Мой хозяин простудился и сильно кашляет. Брат Эдмунд говорит, мол, ты поможешь.
— Охотно! — отозвался Кадфаэль, столь же пристально и с тем же интересом глядя на девушку.
Прежде ему не приходилось видеть ее так близко, так как обычно она держалась в стороне, опасаясь, наверное, не угодить своему хозяину. Голова ее была непокрыта, красивое овальное лицо, лилейно-белая кожа, черные брови вразлет, вьющиеся волосы.
— Заходи, — позвал ее Кадфаэль. — Расскажи мне поподробнее, что случилось. Ведь для твоего хозяина голос так важен. Ремесленник, лишившись инструмента, лишается средств к существованию. Что у него за простуда? Не слезятся ли глаза? Не болит ли голова? Нет ли насморка?
Девушка прошла за Кадфаэлем в его сарайчик. Там было уже темно, лишь слабо светилась еле тлевшая жаровня. Кадфаэль запалил лучину и зажег от нее лампадку. Девушка с интересом оглядывалась по сторонам на густо уставленные разными склянками полки и свисающие с балок пучки сушеных трав, которые покачивались на тянувшем от двери сквозняке и тихо шуршали.
— Нет, у него горло, — с безразличным видом ответила девушка. — Больше ничего. Он охрип, и в горле першит. Брат Эдмунд говорит, мол, у тебя есть разные пилюли и микстуры. Вообще-то хозяин не болен, — сказала она с некоторым пренебрежением. — Никакой горячки. Но он просто трясется над своим голосом. И над моим тоже. Иные свои инструменты он не может позволить себе потерять. В остальном же я его мало интересую. Но скажи, брат Кадфаэль, неужели ты сам приготовил все эти снадобья? — спросила она, с удивлением и уважением глядя на полки, уставленные бутылями и кувшинами.
— Да нет, — усмехнулся Кадфаэль. — Я лишь толку и отвариваю, а все остальное зависит от трав. Твоему господину я, пожалуй, пошлю пилюли от кашля и микстуру. Их нужно принимать каждые три часа. Правда, микстуру мне еще нужно приготовить. Это займет несколько минут. Посиди пока у жаровни, вечером тут прохладно.
Девушка поблагодарила Кадфаэля, однако не села. Ряды бутылей с их таинственным содержимым прямо-таки заворожили ее. Она беспокойно, но молча оглядывалась по сторонам, покуда монах снимал с полок бутыли с отваром ползучей лапчатки, шандры, мяты и мака, смешивая их во флаконе зеленого стекла. Своим длинным, изящным пальцем девушка водила по ярлыкам с латинскими названиями, что были наклеены на кувшинах.
— А тебе самой ничего не надо? — спросил Кадфаэль. — Чтобы, скажем, самой не заразиться от своего господина.
— Я никогда не простужаюсь, — промолвила девушка, в ее голосе ощущалось презрение к болезням Реми Перти и ему подобных господ.
— Хороший ли человек твой господин? — спросил монах напрямую.
— Он меня кормит и одевает, — против всех ожиданий сразу ответила девушка.
— И больше ничего? Так он мог бы вести себя со своим грумом или поваром. Насколько я слыхал, он очень дорожит тобой.
Девушка повернулась к Кадфаэлю лицом. Он как раз долил доверху во флакон медового сиропу и закрыл флакон затычкой. Встретив взгляд девушки, глаза в глаза, Кадфаэль понял, что она знает что почем и не питает излишних иллюзий, и если даже не была бита, то опасается побоев и готова к тому, чтобы всячески избегать их, а в случае чего и дать сдачи. Она оказалась куда моложе, чем предполагал Кадфаэль, однако никак не старше восемнадцати лет.
— Мой хозяин очень хороший поэт и менестрель, не сомневайся. Всему, что я умею, научил меня он. Конечно, кое-что дал мне и господь бог, но хозяин научил меня пользоваться всем этим. Если я ему чем и обязана, то именно этим, да еще пищей и одеждой, но это все. А мне он ничего не должен. При покупке он сполна расплатился за меня.
Кадфаэль опять посмотрел девушке прямо в глаза, дабы понять, насколько буквально следует понимать ее слова.
— Именно купил, а не нанял, — сказала она, улыбнувшись. — Я его рабыня, и мне у него куда лучше, чем у того человека, у которого он меня приобрел. Неужели ты не знал, что рабство еще сохранилось?
— Уже много лет назад епископ Волстан запретил рабство и многое сделал для его искоренения если и не во всем мире, то, по крайней мере, в Англии. Однако, как я слыхал, работорговля хоть и скрытно, но все еще существует. Она идет через Бристоль, тайком, конечно, но о ней известно. Правда, валлийских рабов перевозят морем, главным образом в Ирландию, потому что здесь на рабах не особенно разживешься.
— Судьба моей матери свидетельствует о том, что эта торговля идет в обе стороны. В неурожайный год, когда кормить семью было нечем, отец продал ее, свою единственную дочь, бристольскому торговцу, а тот перепродал одному небогатому лорду из Глостершира. Этот лорд держал ее как наложницу, пока она не умерла, но я была зачата не на его ложе. Моя мать умела избавляться от плода, зачатого от хозяина, и сохранить плод, зачатый от мужчины, которого она и впрямь любила, — сказала девушка, нисколько не смущаясь. — Но родилась я рабыней. Тут уж ничего не поделаешь.
— Можно было бы сбежать, — предположил Кадфаэль, правда не очень уверенно.
— Сбежать? А зачем? Чтобы оказаться в еще более тяжких оковах? У Реми меня хотя бы не бьют, он ценит меня за то, что я умею петь и играть на инструментах. Но у меня нет ничего своего, даже одежды. Куда мне бежать? Что делать? Кому довериться? Нет, я еще не сошла с ума. Я бы и убежала, если бы нашла такое место, где мне будет лучше. Да и боюсь я, что меня поймают и вернут обратно. А тогда мне станет совсем плохо, не то что сейчас. Чего доброго, еще в цепи закуют. Нет уж, я, пожалуй, подожду. Может, что и переменится, — сказала она, пожав своими прямыми плечами, несколько широковатыми для девушки. — Реми не такой уж и плохой человек. Я знавала людей куда хуже. И я умею ждать.
Следовало признать, что в данных обстоятельствах ее слова были вполне разумны. По всей видимости, провансальский хозяин девушки не домогался ее тела, а служба в качестве певицы доставляла ей одно удовольствие. Ибо чем не удовольствие пользоваться дарованным от бога? Реми одевал и кормил ее. Если у нее и не было особой любви к нему, то не было и ненависти, более того, она прекрасно понимала, что, обучая ее разным искусствам, Реми дает ей средства к существованию, покуда когда-либо ей не удастся найти такое место, где можно будет в безопасности вести самостоятельную жизнь. Девушка была молода и вполне могла подождать еще несколько лет. Тем более что Реми как раз занимался поисками могущественного покровителя, при дворе которого она могла бы подыскать место и для себя.
Кадфаэль подумал, что, однако, и в этом случае она останется не более чем рабыней.
— А я-то решила, ты сейчас укажешь мне какое-нибудь безопасное местечко, где я могу укрыться и где меня не станут искать, — с иронией в голосе вымолвила девушка. — Нет, в монахини меня Реми ни за что не отпустит!
— Боже упаси! — горячо возразил Кадфаэль. — Из монастыря ты сбежала бы уже через месяц. Нет, такого совета ты от меня не услышишь. Монастырь не для тебя.
— Ну конечно, он для тебя! — сказала девушка, озорно взглянув на монаха. — И для этого парнишки Тутило, что из Рамсея. Ему ты тоже посоветуешь сбежать? Ведь мы с ним так похожи. Жизнь заставляет меня жить в рабстве, а его вынуждает вести жизнь слуги при отвратительном старике, который не больно-то его жалует. Что поделать, он третий сын бедняка, надо же и ему как-то жить.
— Я убежден, что это не единственная причина, заставившая его уйти в Рамсейскую обитель, — сказал Кадфаэль, еще раз встряхнув флакон с микстурой, дабы лишний раз убедиться в том, что все хорошо перемешалось.
— А я думаю, единственная! Хотя сам Тутило, возможно, того и не понимает. Незнакомый с превратностями судьбы, он думает, что это его призвание. — Кадфаэль догадался, что сама-то девушка слишком хорошо знакома с такими превратностями, хотя выработала у себя скорее презрение к ним, нежели страх. — То-то он из кожи вон лезет! За что бы ни взялся, он делает это всем сердцем и до конца. Но если бы парень хорошенько подумал, то поумерил бы свой пыл.
- Предыдущая
- 8/56
- Следующая
