Смерть на земле горшечника - Питерс Эллис - Страница 44

• Предыдущая
• 44/53
• Следующая

Трое человек собрались после вечерни в приемной аббата. Окно было закрыто ставнями, и дверь плотно прикрыта. Они ожидали Хью. Тому надо было сделать смотр гарнизону, распустить отряд, заплатить солдатам и отправить их по домам. Хью должен был обеспечить надлежащий уход за ранеными, прежде чем спешиться во дворе своего дома, обнять жену и сына, снять с себя грязное походное платье и, наконец, сесть за стол. Предстоящий допрос свидетеля, доверие к которому было теперь подорвано, может час-другой подождать без ущерба для дела.

Хью явился вскоре после окончания вечерни, умытый, в чистой одежде, однако вид у него был утомленный. Он сбросил у двери свой плащ и, почтительно поздоровавшись с аббатом, прикрыл за собой дверь. Наступило короткое молчание. Сулиен сидел на скамье у обшитой панелью стены. Кадфаэль расположился в стороне, в углу рядом с окном.

— Я должен поблагодарить вас, отец мой, — начал Хью, — за приглашение встретиться в вашей приемной. Мне бы не хотелось пока посвящать в это дело семью Блаунтов.

— Мы все, я полагаю, заинтересованы в установлении справедливости, — сказал аббат, — и я не могу снять с себя ответственность за духовного сына потому только, что он покинул монастырь ради мирской жизни. Сулиен это знает. Теперь продолжайте вы, шериф.

Он предложил Хью место за своим столом, убрав лежавшие на столе пергаменты. Хью уселся подле аббата со вздохом облегчения: он все еще чувствовал неудобство от длительного пребывания в седле — раны его лишь недавно затянулись. Слава Богу, у него не было людских потерь, он благополучно вывел отряд, и в этом была его заслуга. А то, что он дополнительно вынес с собою из похода и тщательно исследовал, прочим участникам этой встречи предстояло сейчас узнать.

— Сулиен, мне не стоит напоминать тебе, как и присутствующим здесь свидетелям, о показании, данном тобой относительно кольца, принадлежавшего жене Руалда, а именно: как ты пришел в лавку Джона Хайнда, что в Питерборо, у Священнических ворот. Я тогда еще спросил тебя о местонахождении лавки и об ее владельце, и ты рассказал об этом. Из Кембриджа, после того как нас отпустили домой, я поехал в Питерборо, нашел эту улицу и нашел лавку. Встретился с Джоном Хайндом. У нас состоялась беседа. И сейчас, Сулиен, я приведу его показания в том виде, в каком услышал от него самого. Да, — сказал Хью решительным тоном, не сводя глаз с очень бледного, но спокойного лица юноши, — Хайнд отлично тебя помнит. Ты явился к нему по рекомендации аббата Уолтера, и ювелир тебя приютил на ночь, а на другой день проводил в дорогу. Это верно. Он это подтверждает.

Припоминая, как охотно назвал Сулиен место, где находилась лавка, и имя ее владельца, Кадфаэль почти не сомневался в правдивости этой части рассказа. Но было мало вероятно, что остальная часть когда-нибудь подтвердится. Лицо Сулиена оставалось таким же мраморно-белым, что свидетельствовало о твердости характера, а его глаза не отрываясь смотрели на Хью.

— Но когда я спросил его о кольце, он не понял, о чем идет речь. Тогда я описал его, но он был твердо уверен, что никогда не видел подобного кольца и никогда не покупал ни его, ни похожего на него у женщины, которую я ему обрисовал. Он не мог забыть недавнюю сделку, если бы она состоялась, обладай он даже плохой памятью. Он никогда не отдавал тебе кольцо, потому что его не было у него. То, что ты рассказал, — чистейшей воды ложь.

Молчание упало на присутствующих, как камень, и, казалось, замкнулось в напряженной неподвижности Сулиена. Он молчал, но не опускал глаз. Лишь короткий, судорожный удар по столу, произведенный сильной рукой аббата Радульфуса, разрядил напряжение в приемной. То, что предвидел Кадфаэль, начиная с того момента, когда он передал Сулиену приглашение аббата и наблюдал за выражением лица юноши, то и случилось: аббат Радульфус был потрясен. Всякое он повидал в жизни, знавал лжецов, имел с ними дело и научился не удивляться, но встретить подобное никак не ожидал.

— Итак, ты предъявил кольцо, — невозмутимо продолжал Хью, — и брат Руалд признал его. Ты не покупал его у ювелира, так скажи, откуда оно у тебя? История, которую ты поведал нам, оказалась насквозь лживой. Сейчас тебе дается возможность рассказать другую, более достоверную. Не всем лжецам делается подобное снисхождение. Говори, мы тебя слушаем.

Сулиен с трудом раскрыл слипшиеся губы, словно повернул ключ в не желающем открываться замке.

— Да, это кольцо было у меня раньше, — сказал он. — Его дала мне Дженерис. Как я уже рассказывал лорду аббату, так и теперь повторяю: всю мою жизнь я любил ее, любил глубже, чем сам это осознавал. Когда я вырос, то и тогда не знал, что любовь может меняться, пока Руалд не оставил ее. Ее горе, ее ярость заставили меня это понять. Я вряд ли догадываюсь, что двигало ею. Возможно, она мстила всем мужчинам, даже мне. Она меня заполучила и вертела мной как хотела. И тогда она дала мне кольцо. Это продолжалось недолго, — в словах Сулиена не было никакой горечи, — я ни в чем не находил утешения, я был еще очень молод. Я не походил на Руалда и не обладал никакими достоинствами, чтобы привязать к себе Дженерис.

Было нечто странное, по мнению Кадфаэля, в том, какие слова выбирал Сулиен. Временами в этих словах чувствовалась страсть, и тут же на смену им приходили слова бесстрастные, тщательно обдуманные и взвешенные.

Возможно, аббат Радульфус сам это почувствовал — он призвал юношу выражаться яснее:

— Ты говоришь, сын мой, что был любовником этой женщины?

— Нет, — отвечал Сулиен, — я говорил о том, что любил ее, а она поделилась со мной своим горем, тем тяжелым положением, в каком оказалась. Если мои муки хоть чуточку облегчили ее страдания, значит, время было потрачено не зря. Если вы имеете в виду, позвала ли она меня к себе в постель, то нет, этого не было, да и я никогда об этом даже не помышлял.

— Что тебе известно об ее исчезновении? — с неумолимой последовательностью задал очередной вопрос Хью.

— Ничего. Не более, чем любому другому.

— Что, по-твоему, с ней сталось?

— Она в последнее время больше со мной не делилась. И я верил тому, чему верили остальные: она возненавидела наши края и ушла отсюда.

— С другим любовником? — осведомился, не повышая голоса, Хью. — Так поговаривают вокруг.

— Откуда мне знать: с любовником или одна?

— Правильно. Ты знаешь не больше, чем другие. И все же, когда ты пришел сюда из Рэмзи и услыхал, что мы нашли на Земле Горшечника мертвую женщину, ты знал, что это должна быть она.

— Знал, — отвечал Сулиен с горечью, — что таково было общее мнение. Но не знал, так ли это.

— Что же получается, Сулиен? Ты не знал о тайне и, стало быть, не мог знать, что это не Дженерис. И все же ты вдруг счел нужным выдумать лживую историю и предъявить кольцо, которое она тебе дала — как ты теперь говоришь — для того, чтобы доказать, что она жива и находится далеко отсюда, и этим подтвердить твои слова и снять подозрения с брата Руалда. Получается, ты не знал точно, виновен он или невиновен, потому что, согласно истории, которую ты теперь нам поведал, ты не знал, жива она или мертва, и, значит, не знал, убил он ее или не убил.

— Нет! — воскликнул Сулиен, от возмущения даже подавшись вперед. — Это я знал, потому что знаю его. Нельзя было даже помыслить, что он был способен поднять на нее руку, а тем более — убить!

— Счастлив тот, чьи друзья так в нем уверены! — сухо заметил Хью. — Очень хорошо. Теперь пойдем дальше. У нас нет причины тебе не верить. Ты ведь доказал, не так ли, что Дженерис жива? Поэтому обратимся к другим возможным поворотам дела, отыщем другую женщину, часто посещавшую здешние края, которую за последнее время никто не встречал. И что же? Ты и к этому тоже приложил руку. Услышав об аресте разносчика, ты тут же принялся искать тот дом, где бы эта женщина могла найти себе приют на зиму, где могли бы подтвердить, что она жива. Сомневаюсь, что ты надеялся встретить ее в этих краях. Но уверен, что ты этому обрадовался. Это означало, что тебе не надо появляться на сцене — она могла выступить от своего имени, услышав, что какого-то человека обвиняют в ее убийстве. Итак, Сулиен? Должны ли мы считать твою руку за руку Господню и видеть в твоих действиях чистую любовь к справедливости, или есть более земная причина? Ты так вроде бы убедительно доказал, что усопшая не могла быть Дженерис, так почему ты был столь уверен, что она и не Гуннильд? Два похожих случая — это уже слишком, чтобы в них можно было поверить! Существование Гуннильд было доказано, она явилась, она сказала свое слово, так что сомневаться не приходится. А о том, что Дженерис жива, мы знаем только с твоих слов. А слова твои, оказывается, лживы. Я думаю, нам не следует долее искать имя женщины, найденной на Земле Горшечника. Отказывая ей в имени, ты тем самым сам назвал ее!

• Предыдущая
• 44/53
• Следующая