Смерть на земле горшечника - Питерс Эллис - Страница 23
- Предыдущая
- 23/53
- Следующая
Через три дня после того, как Сулиен покинул монастырь, Кадфаэль, собрав лекарства, которые просил прислать брат Освин, отправился с котомкой за плечами в приют Святого Жиля. Это он делал регулярно, раз в две-три недели, в соответствии с потребностью пополняя аптеку приюта. Стояла осень, и путники, шедшие по дороге, задумывались о предстоящей зиме и прикидывали, где им удастся перезимовать и как им выжить в морозы, если зима будет суровой. Кадфаэль неспешно шел по большой дороге, мимо Форгейта, обмениваясь приветствиями со знакомыми горожанами, стоявшими на пороге своих домов. Он с какой-то радостью наблюдал за детьми, играющими под неяркими лучами осеннего солнца, рядом со своими постоянными спутниками — собаками. Кадфаэль погрузился в какое-то странное умиротворение — когда все вокруг находилось в гармонии с осенним воздухом и опадающей листвой. На несколько минут он отбросил все тревожные мысли. Но вот пейзаж изменился — и Кадфаэль, встрепенувшись, вновь мысленно обратился к распорядку монастырского дня и к своим непосредственным обязанностям.
Он дошел до развилки, и невдалеке, за пологим травянистым склоном, показалась часовня, а затем длинная кровля приюта. Брат Освин, мощный и жизнерадостный человек, вышел на крыльцо, чтобы встретить Кадфаэля. Низко склонившиеся плодовые деревья почти касались крутых завитков его тонзуры. В руке он держал корзину с маленькими и твердыми зимними грушами — их можно хранить до самого Рождества. Еще будучи помощником Кадфаэля, брат Освин научился ловко управлять своим сильным телом и с наибольшей отдачей использовать свой живой ум. Теперь Освин не бил посуду, не ронял ее на пол в спешке от желания сделать все как можно лучше. Начав работать в приюте, он превзошел все ожидания Кадфаэля. Его сильные руки были больше приспособлены переносить больных и слабых или усмирять агрессивных, чем готовить настои, мази или пилюли. Впрочем, он хорошо разбирался и в лекарствах, которые приносил ему Кадфаэль, и был внимательным и исполнительным лекарем — никогда не выходил из себя, даже с наиболее трудными и капризными больными.
Они вместе разложили лекарства на полках медицинского шкафа, закрыли его на замок с секретом и направились в холл. На дворе было уже прохладно, и в холле горел огонь — здесь лежали больные, которые не могли передвигаться. Некоторые вообще никогда не покидали своей постели, пока их не выносили на церковный двор — хоронить. Больные, способные двигаться, собирали остатки урожая во фруктовом саду.
— У нас появился новый больной, — сообщил Освин. — Хорошо, если б ты осмотрел его и сказал, правильное ли лечение я ему назначил. Это грязный старик, до такой степени завшивевший, что я постелил ему в амбаре, подальше от остальных. Даже теперь, когда его вымыли и переодели во все чистое, я считаю, что будет правильней содержать его отдельно. От его язв могут заразиться другие больные. Вдобавок он озлоблен на весь мир и все время сквернословит.
— Возможно, весь мир и довел его до подобного состояния, — невесело заметил Кадфаэль. — Жаль только, что он ополчился и на тех, кто страдает сильнее, чем он. Кстати, как он здесь оказался?
— Он пришел к нам четыре дня назад и сильно хромал. Рассказал, что скитался по окрестным деревням, расположенным в лесу, выпрашивал пищу и, наверное, крал ее где только мог. Говорил, что во время ярмарки ему давали кое-какую работу, но что-то не верится. Я думаю, он обчищал карманы, потому как одного взгляда на него достаточно, чтобы ни один уважающий себя торговец не стал иметь с ним дела. Пойдем, сам увидишь.
Амбар, приспособленный под больничную палату, представлял собой удобное просторное помещение, где пахло сеном и крепким ароматом зимних яблок. Неряшливый старик, которого, казалось, невозможно было отмыть дочиста, сгорбившись сидел на койке, которая стояла в защищенном от сквозняков углу. Старик походил на сидящую на насесте нахохлившуюся птицу, его лохматая седая голова покоилась на когда-то могучих плечах. Судя по тому, каким хмурым, злым взглядом встретил он обоих монахов, его нрав за эти дни не изменился. Лицо его, изборожденное морщинами, было похоже на отталкивающую злобную маску. Из-под век, покрытых рубцами от еще не заживших язв, сверкали злые колючие глазки. Шерстяная рубаха, которую на него надели, была ему явно велика — от старости и болезни он как-то усох и стал ниже ростом. Кадфаэль догадался, что такую просторную одежду надели на него для того, чтобы она не соприкасалась с язвами, которые покрывали не только его лицо, но и плечи и сморщенную шею. Кроме того, между телом старика и рубахой был проложен кусок холста.
— Заражение пошло на убыль, — сказал брат Освин на ухо Кадфаэлю. И, приблизившись к старику, спросил: — Ну что, дядюшка, как ты себя сегодня чувствуешь?
Старик своими острыми глазками искоса взглянул на них, задержавшись взглядом на Кадфаэле.
— Ничуть не лучше, — произнес больной неожиданно звучным голосом. Трудно было представить, что он исходил из такой немощной оболочки. — Я могу разглядеть только, что вас двое вместо одного. — Он, поерзав на соломенном тюфяке, пододвинулся к краю койки, с любопытством рассматривая их. — А тебя знаю, — обращаясь к Кадфаэлю, сказал он с ухмылкой, словно это заявление доставило ему не то удовольствие, не то сознание превосходства над своим собеседником.
— Ты прав, — согласился Кадфаэль, продолжая внимательно вглядываться в лицо старика. — Припоминаю, что я тебя где-то видел. Только при более благоприятных обстоятельствах. Повернись-ка к свету! Так! — Он начал осматривать язвы, но невольно смотрел и на лицо старика. Желтоватые глаза больного глубоко сидели в морщинистых глазницах и пристально вглядывались в Кадфаэля. Травник заметил, что многие язвы уже начали покрываться корочками.
— На что же ты жалуешься? Ведь тут тебя кормят и держат в тепле, брат Освин так самоотверженно о тебе печется. Тебе лучше, и ты отлично это понимаешь. Если у тебя достанет терпения, то через две-три недели ты полностью излечишься.
— А потом что? Меня снова выкинут отсюда, — с горечью проворчал старик. — Я все знаю наперед. Таков мой удел в этом мире! Меня вылечат, а после прогонят, чтобы я мучился дальше и гнил заживо. Куда бы я ни пошел, везде одно и то же. Стоит мне найти пристанище на ночь, как явится какой-нибудь подлец, займет мое место, а меня вышвырнет!
— Здесь этого не случится, — успокоил его Кадфаэль, оправляя холщовую тряпку на тощей шее больного. — Брат Освин проследит за этим. Слушайся его советов и не думай заранее, где ты будешь спать и что есть, когда выйдешь отсюда. У тебя еще будет время об этом поразмыслить
— Золотые слова! Да только конец мне наперед известен. Мне никогда не везло. А у тебя, — пробормотал он, продолжая со злобой смотреть на Кадфаэля, — все складывается отлично. Я у твоих ворот собираю милостыню, а ты купаешься в довольстве, над твоей головой — прочная кровля, спишь ты в сухой, теплой постели — и показываешь Богу, какой ты благочестивый. А много ли ты заботишься о том, чтобы мы, несчастные души, имели где приклонить голову?
— Теперь я вспомнил, где тебя видел! — сказал Кадфаэль. — Это было в канун ярмарки.
— Да, и я тебя там видел! А спроси, что я заработал на этой ярмарке? Кусок хлеба, миску похлебки и всего один фартинг!
— И ты потратил его на эль, — подтрунил над стариком Кадфаэль и улыбнулся. — Где же ты в ту ночь приклонил голову? И в остальные ночи, пока длилась ярмарка? У нас на ярмарке были такие же удобства, как у тебя: мы ночевали в одном из наших амбаров.
— Да видишь ли, — ответил старик с неохотой, — я знал одно местечко — недалеко отсюда есть пустой дом. Я жил там в прошлом году, пока не пришел этот рыжий дьявол разносчик, со своей девкой, и не вышвырнул меня вон. Где я приклонил голову? Под изгородью, на соседнем поле. А разве не мог этот тип дать мне угол в мастерской? Да ни за что! Ему требовалось место, чтобы забавляться с девкой. Ну и дрались же они по ночам — как дикие кошки, мне все было слышно. — Речь старика перешла в бормотанье, он как будто позабыл о Кадфаэле, который стоял, вслушиваясь в каждое его слово. — А в этом году я снова видел этот дом. Во что он превратился! Стал непригоден для жилья, разваливается на части. К чему ни притронешься — одна гниль…
- Предыдущая
- 23/53
- Следующая
