Роковой обет - Питерс Эллис - Страница 7
- Предыдущая
- 7/50
- Следующая
— И за это убийство никто не поплатился? — нахмурясь, спросил Хью.
— Нет. Нападавшие разбежались и скрылись в темноте. Если кто и знает имя убийцы или где он прячется, то предпочитает держать язык за зубами. Да и то сказать, смерть теперь самое обыденное дело, и даже такое подлое убийство будет скоро забыто, как забыто множество ему подобных. А на следующий день наш совет закончился. Многие сторонники короля Стефана подверглись отлучению, и легат благословил тех, кто выступал на стороне императрицы, и проклял всех ее противников. После этого он закрыл совет, но многих настоятелей монастырей, в том числе и меня, удержал при себе еще несколько недель.
— А императрица?
— Она удалилась в Оксфорд и вступила в долгие и трудные переговоры с Лондоном: когда и на каких условиях ей откроют городские ворота, скольких воинов ей разрешат привести с собой в Вестминстер и все такое прочее. Горожане упрямятся и, как заведено у купцов, отчаянно торгуются по каждому пункту соглашения, но так или иначе дней через девять-десять она вступит в город и будет коронована. — Аббат развел руками. — Во всяком случае, мне кажется, что дело идет к этому. Вот, пожалуй, и все, что я мог о ней рассказать.
— Интересно бы знать, — промолвил Хью, — как императрица воспринимает все эти проволочки с признанием ее государыней. И как она ладит с баронами, которые недавно перешли в ее стан, и каково настроение у ее прежних сподвижников. Непросто ведь сплотить старых и новых вассалов, которые норовят вцепиться друг другу в глотки: то затеют спор из-за наследства, то не поделят поля и угодья. Да что я вам говорю, святой отец, все это вы знаете не хуже меня.
— Я бы поостерегся назвать Матильду мудрой государыней, — осторожно высказался Радульфус, — она слишком хорошо помнит, как многие лорды и рыцари клялись в верности ей, потом переметнулись к Стефану, а теперь, видя, что сила на ее стороне, опять потянулись к ней. Немудрено, что порой у нее возникает искушение поддеть кого-нибудь из них, — по-человечески это понятно, хотя и неразумно. Удивляет меня другое: войдя в силу, она повела себя холодно и надменно даже с теми, кто, несмотря на все лишения и невзгоды, хранил ей неизменную верность. Так поступать с людьми, долго бывшими ее опорой, — черная неблагодарность и великая глупость.
«Пожалуй, это обнадеживает, — подумал Хью, не сводя глаз с худощавого спокойного лица аббата. — Видать, когда эта особа почувствовала вкус власти, у нее ум за разум зашел, иначе нипочем не стала бы задирать нос перед такими людьми, как Роберт Глостерский».
— Епископа-легата она смертельно обидела тем, — Продолжал Радульфус, — что отказала сыну Стефана в получении титулов и прав его отца на Булонь и Мортэн, сославшись на то, что король в плену. А между тем это было бы только милосердно и справедливо. Но куда там — она и слышать об этом не пожелала. Дошло до того, что епископ Генри покинул ее двор, и ей стоило больших трудов заманить его обратно.
«Одна новость лучше другой, — рассудил Хью. — Если Матильда из пустого упрямства нанесла оскорбление епископу Генри, то, наверное, способна собственными руками загубить все, что далось ей ценой немалых усилий. Нрав у императрицы такой, что, получи она корону, того и гляди, запустит ею в того, кто попадется под горячую руку».
Хью прикинул возможные варианты развития событий и решил, что для него все складывается не самым худшим образом. Императрица отнимала земли у одних лордов и жаловала их другим. Она надменно третировала своих новых сторонников, давая понять, что не забыла, как они служили ее врагу, и кое-кого уже оттолкнула, без конца поминая былые обиды. Право, претендентам на спорный престол порой не мешает проявить забывчивость. «Ну да Бог с ней, — решил Берингар, — если так и дальше пойдет, беды ей не миновать и пенять будет не на кого».
После долгой беседы Хью наконец поднялся и собрался уходить. Теперь он неплохо представлял себе, как развернутся дальнейшие события. Понятно, что даже императрица, при всем своем упрямстве, способна взяться за ум, и тогда не исключено, что ей удастся попасть в Вестминстер и короноваться. Не стоит недооценивать внучку Вильгельма Завоевателя и дочь Генриха I. Правда, с другой стороны, мстительность и неуступчивость, отличавшие всю эту породу, могли сослужить ей дурную службу.
Хью и сам не знал почему, уже ступив на порог, он обернулся и спросил:
— Отец аббат, этот Рейнольд Боссар… Вы говорили, что он служил в войске императрицы. А чьим он был вассалом?
Всем, что удалось узнать, Хью вскоре поделился с братом Кадфаэлем. Свои мысли и соображения он оттачивал в беседе с другом, словно клинок на оселке. Кадфаэль, хлопотавший над молодым вином, что начинало изрядно бродить, казалось, вовсе не слушал приятеля, однако Хью не ошибался на сей счет. Он знал, что у монаха острый и чуткий слух, улавливающий любую интонацию. Время от времени Кадфаэль поглядывал на собеседника, как бы для того, чтобы удостовериться, что верно понял услышанное.
— Пожалуй, сейчас тебе стоит выждать да поглядеть, как дальше дела пойдут, — промолвил наконец монах, — и, наверное, не помешало бы послать в Бристоль надежного человека. У императрицы ведь нет других заложников, кроме короля. Если он вырвется на свободу или, положим, удастся пленить графа Роберта, Бриана Фиц-Каунта или какую-то другую важную птицу им под стать, ты сразу почувствуешь под собой твердую почву. Господи, прости меня грешного за то, что я, монах, у которого нет земного владыки, взялся давать тебе советы.
Но хотя Кадфаэль и принес обет небесному властителю, он покривил бы душой, утверждая, будто ему совсем уж безразлично, кто будет править на земле. Ему довелось видеть Стефана, причем не в лучшее время, когда король, следуя дурным наущениям, приказал казнить всех пленных защитников Шрусбери, но даже тогда Стефан произвел на него неплохое впечатление. Впоследствии король не раз сожалел о том, что, поддавшись гневу, проявил не свойственную ему жестокость.
— А ты знаешь, — с нажимом спросил Хью, — чьим вассалом был этот Рейнольд Боссар, рыцарь, которого бросили истекать кровью на улицах Винчестера? Тот, за упокой чьей души вам велено молиться?
Кадфаэль отвел глаза от булькавшего жбана и, прищурясь, глянул другу в лицо.
— Нам сказали, что он служил императрице, вот и все. Но ты, как видно, готов рассказать мне больше.
— Так оно и есть. Этот рыцарь состоял в свите Лорана Д'Анже.
Кадфаэль резко выпрямился и заворчал, схватившись за поясницу. Хью назвал имя человека, которого монах никогда не видел, однако оно вызвало в нем живой отклик.
— Да, да, — продолжал Берингар, — того самого Лорана, барона из Глочестера, который, в отличие от большинства знатных лордов, с самого начала распри принял сторону императрицы и ни разу ей не изменил. Дядюшка тех самых детей, что потерялись во время разграбления Ворчестера и смогли выбраться из Бромфилда и встретиться с ним лишь благодаря твоей помощи. Помнишь, какая стужа стояла той зимой? А ветер? Я до сих пор чувствую, как он пронизывал до мозга костей…
Брату Кадфаэлю то зимнее путешествие запомнилось на всю жизнь. Уже без малого полтора года минуло со времени нападения на город Ворчестер, когда брат и сестра сквозь снега и пургу, какие случаются раз в столетие, бежали на север, в Шрусбери. Имя Лорана Д'Анже было известно Кадфаэлю в связи с этой историей. Барон просил дозволения лично заняться поисками своих юных родственников на территории, находившейся под властью короля Стефана, и получил отказ. Тогда он тайно послал в Шропшир своего сквайра, чтобы тот отыскал их и доставил к дядюшке. Кадфаэль помог спастись всем троим, а такое не забывается. Все они воочию предстали перед его мысленным взором: Ив, которому в ту пору было тринадцать, — воспитанный, прямодушный, с первого взгляда внушавший симпатию, с потешной привычкой в минуту опасности задирать упрямый нормандский подбородок, Эрмина, его старшая сестра, которую выпавшие на ее долю невзгоды заставили повзрослеть до поры, и, наконец, третий…
- Предыдущая
- 7/50
- Следующая
