Роковой обет - Питерс Эллис - Страница 14
- Предыдущая
- 14/50
- Следующая
В целом собравшиеся в храме выглядели так, как подобает добрым христианам, пришедшим к мессе. Однако среди них было несколько человек, которые заслуживали особого внимания. трое ничем на первый взгляд не примечательных мастеровых прибыли в Шрусбери поодиночке, один за другим, до сей поры, по всей видимости, не встречались и познакомились уже в обители, у всех на виду: портной Уолтер Бэгот, перчаточник Джон Шур и коновал Уильям Хейлз. Почему бы честным ремесленникам и не выбраться на праздник, коль скоро представился случай выкроить на это денек-другой? Однако от наметанного глаза Кадфаэля не укрылось, что ногти на молитвенно-сложенных руках портного слишком уж длинны да ухожены — с такими не больно-то сподручно орудовать иголкой. Монах внимательно оглядел лица гостей. У перчаточника лицо было круглое, полное и лоснящееся, словно он смазал его тем же маслом, каким наводил глянец на свой товар, у портного — худощавое, со впалыми щеками, постное и унылое, а у плотного загорелого коновала — открытое и добродушное, ни дать ни взять, воплощение честности и простодушия.
Может, они и впрямь те, за кого себя выдают, но до поры до времени Хью стоит держать ухо востро, да и владельцам таверн в городе и предместье надобно проявлять осмотрительность, ибо тем, кто привечает у себя всякого рода проходимцев, не миновать неприятностей и для себя, и для своих посетителей.
Выйдя после мессы из церкви, Кадфаэль в глубокой задумчивости направился в свой садик, где его уже дожидался Рун.
Паренек сидел на лавке, безропотно позволяя Кадфаэлю проделывать все необходимые манипуляции. Он почтительно поприветствовал монаха при встрече, но больше не промолвил ни слова. Руки Кадфаэля, разминавшие мышцы и сухожилия, навевали на юношу дрему, несмотря на то, что порой, нажимая особенно сильно, монах причинял ему боль. Рун откинул голову к бревенчатой стене, веки его начали слипаться, и наконец он закрыл глаза. По тому, как плотно паренек сжимал губы, было ясно, что он не спит. Приметил Кадфаэль и бледность на его лице, и темные круги под глазами.
— Скажи-ка, дружок, ты принимал на ночь отвар, который я тебе дал? — спросил монах, догадываясь, каков будет ответ.
— Нет, — отозвался Рун и с опаской, ожидая упрека, открыл глаза.
— А почему?
— Сам не знаю. Я вдруг почувствовал, что в этом нет нужды. Я был счастлив, — промолвил Рун и вновь закрыл глаза, очевидно, задумавшись о том, как поточнее объяснить свое состояние. — Я молился, брат. Не подумай, что я усомнился в могуществе святой, — просто мне показалось, что я не должен даже просить ее об исцелении, даже желать его… Я же хочу со смирением преподнести святой в благодарность за ее милосердие мою боль и увечье. Люди приходят к алтарю с подношениями — мне же больше нечего предложить. Как ты думаешь, брат, примет она мой дар, преподнесенный со всем смирением?
Кадфаэль подумал, что едва ли среди всех даров, подносившихся святой ее ревностными почитателями, найдется столь же ценная жертва. Этот паренек, прошедший долгий и трудный путь, не просто научился терпеть боль и смирился со своим увечьем, но обрел в страданиях источник душевного покоя и укрепил свою веру в милосердие. Правда, так рассуждать человек может лишь в отношении себя самого. С горем ближнего смириться нельзя, если есть хоть малейшая возможность его утешить.
— А спал ты хорошо?
— Нет, но это неважно. Я всю ночь пролежал спокойно — хотел вынести свою боль с радостью. Да и не мне одному не спалось в эту ночь.
Руну отвели место в общей мужской спальне странноприимного дома, где ночевали и другие калеки и всякого рода хворые, кроме, разумеется, тех, чей недуг мог оказаться заразным. Таких брат Эдмунд определял в лазарет.
— Сиаран тоже не мог заснуть, — задумчиво продолжал Рун, — уже после ночного молебна, когда почти все спали, он вдруг встал со своего топчана — тихонечко, чтобы никого не разбудить, — и направился к двери. Помнится, мне еще показалось странным, что он прихватил с собой пояс и суму…
К этому времени Кадфаэль весь превратился в слух. И в самом деле, ежели человеку посреди ночи потребовалось облегчиться, зачем тащить с собой пожитки? Правда, он мог сделать это в силу привычки беречься от воров. Бог весть, что за люд может оказаться в общей спальне, даже и странноприимного дома.
— Неужто он и вправду их взял? Ну, а дальше что было?
— Дело в том, что Мэтью придвинул свой топчан вплотную к Сиаранову. Он даже спит по ночам с вытянутой рукой, чтобы иметь возможность в любой момент коснуться его. Хотя, по-моему, если Сиарана что-то тревожит, Мэтью это нутром чует. Так и на сей раз вышло. Он тут же поднялся и успел задержать Сиарана за руку. Сиаран встрепенулся, как будто пробудился ото сна, охнул, заморгал и, придя в себя, прошептал, что ему приснилось, будто приспело время вновь отправляться в путь. Тогда Мэтью забрал у него суму, отложил ее в сторону, и они оба снова улеглись постели, после чего все стихло. Но мне кажется, сон к Сиарану не шел. Что-то его беспокоило, и он долго еще ворочался.
— А как ты считаешь, — спросил Кадфаэль, — они знали, что ты не спишь и все слышишь?
— Трудно сказать. Я и не думал притворяться спящим, но боль была сильной, и, наверное, они слышали, как я шевелился… Тут уж я ничего не мог поделать. Но само собой, я не подавал виду, что все слышу, — это было бы невежливо.
Итак, Рун, а возможно, и кто-нибудь еще из гостей странноприимного дома, кому в то время не спалось, поверили, что Сиаран перепутал сон и явь. И то сказать: ежели человеку ночью приспичило, он вполне мог подняться тихонечко, не желая беспокоить друга. Но когда тот все же проснулся, он, если ему требовалось облегчиться, вынужден был бы объясниться и все равно уйти. Однако Сиаран сослался на сон, лег и больше не вставал. Бывает, что люди ходят во сне, и двигаются при этом бесшумно. Возможно, все было именно так, как говорил Сиаран.
— Вы прошли несколько миль вместе с этими двумя парнями. Как вы с ними ладили? Должно быть, за это время вы успели хорошо узнать друг друга, а?
— Они ведь, как и мы, еле-еле плелись и как раз потихоньку нас нагоняли, когда Мелангель чуть не затоптали конем, — слава Богу, Мэтью в последний момент подхватил ее и вместе с ней отскочил в сторону. Ну а уж дальше мы с ними шли вместе. Но я бы не сказал, что мы много о них узнали. Они все больше между собой общались, да и Сиарану было больно идти — тут, знаешь ли, не до разговоров. А вот Мелангель с Мэтью приноровились идти рядышком, позади остальных, и он действительно тащил ее узел — своих-то пожитков у него почитай что не было. Сиаран, тот все больше помалкивал, но я-то знаю, что такое больные ноги, и ничуть этому не удивлялся. Ну а моя тетушка Элис может тараторить за двоих, — простодушно заключил Рун.
Что верно, то верно, — подумал Кадфаэль. — Наверняка она проговорила без умолку весь оставшийся путь до Шрусбери.
— А скажи-ка, — продолжал осторожно расспрашивать монах, — эти двое, Сиаран и Мэтью, случаем не рассказывали, что их связывает? Родственники они, старые друзья или просто случайные попутчики? Они ведь примерно одного возраста, да и происхождения тоже. Сдается мне, оба обучены грамоте. Похоже, их готовили в клирики, а то — в оруженосцы. И все-таки они друг другу скорее всего не родня, да и люди, если приглядеться, пожалуй, разные. Вот я и дивлюсь: с чего это они вместе пустились в странствие. Вы где их повстречали — южнее Варвика? Стало быть, они шли откуда-то с юга — интересно, издалека ли?
— Ни о чем подобном ни один из них даже не упомянул, — отвечал Рун, задумавшись об этом впервые. — Да мы и не спрашивали. И то хорошо, что удалось обзавестись попутчиками, тем паче что один из них крепкий, здоровый малый. Дороги нынче не безопасны, особливо для двух женщин и калеки вроде меня. Нет, брат, сейчас, когда ты меня об этом спросил, я понял, что, по сути, ничего о них не знаю — ни откуда они, ни что их сблизило. Разве что сестра моя прознала больше, — предположил Рун, слегка сдвинувшись, чтобы Кадфаэлю было удобнее прощупывать сухожилия. — Ведь они подолгу рядом шли, малость поотстав от нас, и знай себе ворковали.
- Предыдущая
- 14/50
- Следующая
