Послушник дьявола - Питерс Эллис - Страница 6
- Предыдущая
- 6/50
- Следующая
Действительно, как бы в подтверждение его слов, жертва собственной неосмотрительности открыла глаза, с изумлением огляделась, будто в поисках недруга, который сыграл с ним эту шутку, и начала многословно жаловаться на свои раны и ушибы. Все вздохнули с облегчением и окружили беднягу, наперебой предлагая свою помощь, а Мэриет с тупой покорностью стал собирать рассыпанные яблоки, не произнося при этом ни слова. Ледяная маска оттаивала очень медленно, веки прикрыли зеленые глаза раньше, чем в их глубине зажегся свет.
Рана, как Кадфаэль и говорил, оказалась на поверку длинной, неровной, но неглубокой царапиной; пострадавшего туго обмотали рубашкой, пожертвованной одним из послушников, завязав сверху полоской полотна, которой раньше была обвязана сломанная ручка одной из корзин. От удара на макушке парня выросла шишка, и голова болела, однако ничего худшего не произошло. Раненого, как только он почувствовал, что может встать и держаться на ногах, отправили в аббатство в сопровождении двух его товарищей, достаточно высоких и сильных, чтобы, сделав стул из сплетенных рук, донести его до кровати, если тот вздумает упасть. О происшествии напоминала только подсыхающая лужица крови на траве да серп, за которым прибежал перепуганный мальчишка. Он вертелся вокруг, пока Кадфаэль, оставшись наконец один и погладив его по голове, не успокоил, сказав, что особой беды не случилось и никто не упрекает его отца за допущенную оплошность. Несчастные случаи бывают, и не только с забывчивыми хозяевами коз и толстыми неуклюжими юношами.
Как только Кадфаэль избавился от всех, он получил наконец возможность поразмышлять над вопросом, который его интересовал и ответа на который у него еще не было. Вон парень, одна из фигур в черных рясах, трудится не разгибаясь; он ничем не отличается от других, только все время прячет лицо и молчит, не произносит ни слова, тогда как остальные, пронзительно вопя, обсуждают происшествие и, понемногу утихая, становятся похожими на стайку воробьев. В движениях Мэриета была заметна какая-то скованность, будто двигалась деревянная кукла; а если кто-нибудь приближался, он отворачивался. Он не хотел, чтобы на него смотрели, по крайней мере пока он снова не сможет владеть своим лицом.
Они отнесли собранные яблоки в обитель и разложили на чердаке большого сарая для сена, стоящего на главном дворе; эти поздние яблоки будут храниться до Рождества. Время подходило к вечерне, когда братия возвращалась к себе. Кадфаэль поравнялся с Мэриетом и пошел рядом. Он владел искусством проникать в души заинтересовавших его людей, ничем не выдавая своей цели. Он вел себя просто и спокойно, своим видом как бы говоря, что все они похожи между собой и живут в одном мире.
— Много шума из-за нескольких дюймов кожи, — проговорил Кадфаэль извиняющимся тоном. — Я сгоряча нагрубил тебе, брат. Прости. С ним легко могло случиться то, о чем ты подумал. Мне тоже так поначалу показалось. Теперь мы оба можем вздохнуть свободнее.
Голова, только что склоненная, быстро повернулась в сторону Кадфаэля. Настороженный взгляд зелено-золотых глаз был подобен короткой вспышке молнии, тут же погашенной. Тихий голос удивленно произнес:
— Да, благодарение Богу! И спасибо тебе, брат!
Кадфаэль подумал, что обязательное обращение «брат» пришло в голову юноше в последнюю минуту и несколько запоздало, однако оценил это.
— От меня было мало толку, ты прав. Я… не привык… — Мэриет запнулся.
— Да и когда тебе было привыкнуть, мальчик? Я вдвое, и даже больше, старше тебя и поздно надел сутану, не то что ты. Я видел смерть в разных ее обличьях. Мне довелось быть и солдатом, и матросом во время крестового похода, и потом еще десять лет после того, как Иерусалим пал. Я видел убитых в бою. Если уж на то пошло, и сам в бою убивал. И никогда, насколько я помню, не испытывал от этого радости, но, дав клятву, никогда и не отступал.
Что-то произошло рядом с Кадфаэлем: монах почувствовал, как тело юноши напряглось и сам он весь обратился в слух. Может, из-за упоминания клятв, других, не монашеских, но тоже затрагивающих вопросы жизни и смерти? Кадфаэль, как рыбак, на крючке у которого бьется хитрая добыча, продолжал вести незначительный, легкий разговор, усыпляя возможные подозрения, завлекая, — то, что за последние годы он делал очень редко.
Нельзя было допустить, чтобы предписываемый орденом отказ от мира, став у него на пути, помешал твердому намерению облегчить жизнь Мэриета, — ведь речь шла о душе, до предела истерзанной самоосуждением. Словоохотливый старый брат, перебирающий пережитые в прошлом приключения, обошедший в своих скитаниях полсвета, — что могло быть более безобидным и более обезоруживающим?
— Я сражался вместе с Робертом Нормандским, кого среди нас только не было — бритты, норманны, фламандцы, шотландцы, бретонцы, — всех не перечислишь! Когда город был взят и Болдуин коронован, большинство вернулось домой; на возвращение ушло два-три года. Ну а меня к тому времени взяли служить на море, и я остался. Там вдоль берега водились пираты, у нас всегда была работа.
Молодой человек не пропустил ни слова из того, что говорил Кадфаэль; он дрожал, как необученная, но породистая охотничья собака, заслышавшая звук рога; однако ничего при этом не произнес.
— А в конце концов я вернулся домой, потому что здесь мой дом, и я чувствовал, что мне это нужно, — продолжал Кадфаэль. — Какое-то время служил наемником тут и там, а потом угомонился, пришло время зрелости. Но я хорошо побродил по свету.
— А теперь — что ты делаешь здесь? — В голосе Мэриета слышался неподдельный интерес.
— Выращиваю травы, потом сушу их и делаю лекарства для больных, которые приходят к нам. Я лечу еще многих помимо нашей братии.
— И ты доволен жизнью? — Это прозвучало как заглушенный крик протеста; выходило, что Кадфаэль не должен был быть доволен.
— Лечить людей — после того как долго наносил им раны? Что может быть лучше? Человек делает то, что ему повелевает делать долг, — осторожно произнес Кадфаэль, — сражаться, если он обязался сражаться, или уговаривать бедняг не воевать, или убивать, или умирать, или лечить. Полно людей, считающих, что имеют право указывать тебе, как жить, но пробиться сквозь толпу и найти истину можешь только ты сам, если озарение укажет тебе, куда идти. Знаешь, что мне далось труднее всего? Повиновение. Я ведь уже стар.
«И я свое отгулял, да еще как! — добавил он про себя. — Интересно, что же я пытаюсь сделать сейчас? Предостеречь парня, чтобы не торопился принести дар, которого принести не может, потому что сам еще не обрел его?»
— Верно! — вдруг воскликнул Мэриет. — Каждый должен делать то, что на него возложено, и не задавать вопросов. Это и есть повиновение? — Он повернулся к Кадфаэлю, и тому показалось, что у юноши такое выражение лица, будто он, как некогда сам Кадфаэль, только что поцеловал рукоять своего кинжала и дал обет пролить кровь за дело для него столь же святое, каким было когда-то для Кадфаэля освобождение гроба Господня.
Мэриет все время не выходил у Кадфаэля из головы, и после вечерни, припоминая случившуюся днем беду, он поделился с братом Павлом своей тревогой.
Павел оставался с детьми в монастыре, и ему рассказали только о неудачном падении брата Волстана, но о необъяснимом ужасе, охватившем Мэриета, Павел не знал ничего.
— В общем, ничего странного, что он испугался, — увидев лежащего в крови человека, они все были потрясены. Но он, несомненно, ощутил что-то необыкновенно страшное.
Брат Павел при мысли о своем трудном подопечном с сомнением покачал головой:
— Он всегда все воспринимает крайне остро. Я не нахожу в нем спокойствия и уверенности, которые свойственны истинному призванию к монашеской жизни. О, он само воплощение послушания: что бы я ему ни велел, он все делает, какую бы работу ему ни поручили, он ее выполняет, — это та телега, которая бежит впереди лошади. У меня никогда не было более старательного воспитанника. Но другие не любят его — он их избегает. От тех, кто пытается приблизиться к нему, он отворачивается и при этом бывает груб и резок. Он предпочитает одиночество. Говорю тебе, Кадфаэль, я никогда не видел послушника, который исполнял бы свое послушничество так старательно и так безрадостно. Ты хоть раз видел, чтобы он улыбнулся, с тех пор как попал сюда?
- Предыдущая
- 6/50
- Следующая
