Погребенная во льдах - Питерс Эллис - Страница 22

• Предыдущая
• 22/51
• Следующая

Брат Элиас отошел от него на пару шагов. Ив услышал, как зашуршало сено, на которое опустился монах. Завывания ветра превратились в заунывный стон. Ив прокрался вперед, вытянув руку, и нащупал плечо Элиаса, засыпанное снегом. Пилигрим добрался до своего странного алтаря и стоял перед ним на коленях. Стряхнув снег с плеча монаха, Ив почувствовал, что тот весь дрожит, словно с трудом сдерживая горькие рыдания. Теперь, когда они были в полной темноте, ниточка, связывавшая их, еще больше сблизила обоих. Человек, стоявший на коленях, что-то беззвучно шептал, и, хотя слов не было слышно, ясно было, что он в отчаянии.

Ив нащупал охапку сена на полу и, усевшись рядом с Элиасом, обнял его за напрягшиеся плечи. Мальчик пытался заставить его прилечь, но тот долго сопротивлялся. Наконец худое тело больного обмякло, и монах с приглушенным стоном вытянулся на соломе. Неизвестно, поддался ли он на уговоры мальчика или просто рухнул от изнеможения.

Брат Элиас лежал ничком, уткнувшись лбом в ладони. Ив собрал несколько охапок сена и укрыл им больного, чтобы хоть немного согреть, потом улегся рядом. Через некоторое время он услышал, что Элиас глубоко дышит, и понял, что тот спит.

Ив лежал, тесно прижавшись к брату Элиасу, обняв его за плечи одной рукой. Он был исполнен решимости не спать и караулить больного, хотя он замерз и устал. Мальчик решил обдумать случившееся, но ему не хотелось вспоминать слова, сказанные братом Элиасом, и еще меньше — вникать в их смысл. Они означали что-то ужасное. Все, что он мог сделать для этого сломленного человека, к которому чувствовал такую странную и упрямую нежность, взяв на себя ответственность за него, — это не допустить, чтобы тот снова сбежал и потерялся, а утром пойти поискать помощь. Для этого ему сейчас надо бодрствовать.

Несмотря на эти соображения, он чуть не задремал, когда его снова разбудил голос, который был слегка приглушен оттого, что говоривший уткнулся в руку.

— Сестра… моя сестра… Прости мне мою слабость, мой смертный грех — мне, который стал твоей смертью! Хьюнидд! Она была похожа на тебя, такая же теплая и доверчивая в моих объятиях… После шести месяцев воздержания, внезапно такой голод — я не смог этого вынести, он сжигал мне тело и душу!

Ив лежал тихо, обнимая брата Элиаса, и был не в состоянии ни пошевелиться, ни перестать слушать.

— Нет, не прощай! Как я смею об этом просить? Пусть земля поглотит меня и предаст забвению… Малодушный, слабый, недостойный — вот кто я!

Еще более длительное молчание. Ив понял, что брат Элиас все еще спал и во сне облекал в слова свои прегрешения, которые беспощадно обнажились перед его совестью. Несчастный извивался от мук, но не просыпался. Никогда раньше Ив не смог бы себе представить, что его юное сердце сможет вместить такой ужас, такую жалость и такое желание защитить этого безумного человека.

— Она приникла ко мне… Она совсем не боялась, потому что была со мной и верила мне! Милосердный Боже, я ведь мужчина, в жилах у меня течет кровь, а не вода, у меня мужское тело и мужские желания! — воскликнул брат Элиас, издав приглушенный мучительный стон. — И она мертва — та, которая так мне доверяла!…

Брат Кадфаэль после повечерия заглянул к больному, чтобы проверить, как у него дела. Он захватил с собой молодого брата, чтобы сменить Ива. Каково же было их изумление, когда они увидели, что дверь открыта, постель разворочена, а келья пуста. Конечно, можно было найти менее зловещее объяснение, чем то, которое напрашивалось, но Кадфаэль направился прямо к входной двери и стал искать хоть какие-то следы, на которые не обратил внимания, когда входил. Снег во дворе был покрыт множеством свежих следов — братья уже разошлись из церкви, — и далее их быстро заметал снег. Однако еще видны были и слабые следы, ведущие прямо к сторожке. Всего-навсего неясные впадины на снегу, но их еще можно было разглядеть. И мальчик тоже ушел! Что же могло произойти в келье лазарета, что заставило брата Элиаса решиться на такой опрометчивый и опасный поступок после длительного периода апатии? Конечно, если в его больную голову внезапно пришла мысль что-то предпринять, вряд ли подросток смог его остановить. И, несомненно, гордость не позволила бы Иву покинуть несчастного, ответственность за которого он на себя взял. Теперь Кадфаэль уже достаточно хорошо знал этого юного лорда.

— Ты беги в странноприимный дом, — отрывисто приказал он молодому брату, — и расскажи Хью Берингару, что случилось, а также удостоверься, что брата Элиаса и мальчика там нет. Я пойду к приору Леонарду, и мы обыщем весь монастырь.

Приора Леонарда известие об исчезновении брата Элиаса встревожило и опечалило. Он тотчас же разослал монахов обыскивать всю территорию, включая даже ферму и амбары. Появился Хью Берингар, который был уже в плаще и сапогах. Он приготовился к худшему и был резок со всеми, кто попадался ему под руку. Параллельные поиски, организованные и приором, и Берингаром, как представителем власти, заняли немного времени и не принесли никаких результатов.

— Это я во всем виноват, — с горечью признал Кадфаэль. — Я доверил этого несчастного мальчику, который сам не менее несчастен. Мне бы следовало быть разумнее. Хотя я представить себе не могу, что там у них могло случиться. Тем не менее я не должен был так рисковать, а теперь из-за моей оплошности оба они исчезли. А ведь эти двое — больше всего пострадали из всех, кого приютил наш орден, и с них глаз нельзя было спускать.

Хью уже распределял тех, кто оказался у него под рукой.

— Ты — в Ладлоу, к воротам: либо они там проходили, либо ты их задержишь, если подойдут. А ты отправляйся вместе с ним, но в замок, возьми там десять человек, ждите меня у ворот. Разбуди Динана, пусть он тоже попотеет: этот мальчик — сын человека, которого он, должно быть, знал, и племянник того, с кем он, может быть, вскоре познакомится. Я не стану рисковать людьми, посылая их по одиночке на расстояние больше мили, да наша пара и не могла далеко уйти. — Он энергично повернулся к Кадфаэлю и крепко стукнул его по спине. — А ты, душа моя, перестань пороть самонадеянную чушь. Этот больной монах казался спокойным и послушным, а мальчику надо было чем-то себя занять, и на него можно было всецело положиться, ты это прекрасно знаешь. Если с ними что-то случилось, то не по твоей вине. Не присваивай себе право, принадлежащее Богу, определять вину и заслуги. Ты, как никто, должен бы знать, что это тоже род высокомерия. А теперь вперед, и посмотрим, сможем ли мы вызволить их из этого снежного чистилища и привезти домой. Но я скажу тебе то же, что говорю своим ребятам: не удаляйся от дома более чем на час пути, а затем возвращайся. Я не желаю больше терять людей сегодня ночью. На рассвете, если нам до тех пор не удастся их найти, мы займемся поисками всерьез.

С этим напутствием люди отправились в путь. Они продирались сквозь метель, разбившись на пары и находя в этом некоторое утешение, — по крайней мере, так обстояло дело с Кадфаэлем, — поскольку искали они тоже пару. Один человек может сдаться и замерзнуть насмерть — гораздо легче вдвоем, так как спутники будут подбадривать и согревать друг друга, будут спорить и состязаться в выносливости. В крайних обстоятельствах выживать лучше вдвоем.

Брат Кадфаэль согласился с нетерпеливым упреком Хью и несколько успокоился. Слишком легко превратить искреннее беспокойство за того, кого любишь, в преувеличение роли и возможностей человека, а это ведь узурпация Божьего промысла. Обвинять себя в том, что не достиг непогрешимости, — это значит присваивать себе то, что недоступно человеку. «Ну что же, — подумал Кадфаэль, который любил учиться, в частности, и на собственных ошибках, — этот аргумент в один прекрасный день может мне пригодиться. Надо запомнить!»

На ощупь пробираясь вперед вместе с кряжистым молодым послушником, Кадфаэль двигался на север, к реке Корв. Он прокладывал путь сквозь метель, чувствуя, что сейчас они только попусту тратят время. Они могут сколько угодно ощупывать каждый сугроб — ведь зима будто смеется над ними, покрывая все предметы и неровности сплошной белой пеленой.

• Предыдущая
• 22/51
• Следующая